Полёт: воспоминания - Леонид Механиков

В смысле летать ниже минимума, конечно, нельзя — опасно, убиться можно, а вот где заканчиваются эти сложные условия, — тут можно было и подрастянуть и это уже зависело от совести и принципиальности командира.

Было даже у нас в ходу такое понятие как «генеральский сложняк» — это когда малолетающему не потому, что не желает, а просто потому, что некогда уделить времени на себя, и потому уже не имеющему навыков для полётов в настоящих сложных условиях большому начальнику надо «поддержать штаны», т. е. дать возможность выполнить полёт в СМУ по соответствующему упражнению, чтобы не создался перерыв в технике пилотирования в соответствующих условиях, после чего он уже теряет право летать в сложных метеоусловиях. И выпустить в полёт его уже просто никто не имеет права, за этим уже наступают юридические последствия для выпускающего. Так вот иногда и подлётывали «бугры» при облачности восемь баллов (десять баллов — это закрыто всё небо) и толщиной облачного слоя в каких-то 300 — 500 метров при отличной видимости на земле. конечно, все, в том числе и сам начальник, понимали, что для полётов в настоящем «сложняке» ему надо будет полетать сначала с инструктором, но всё-таки «генеральский сложняк» иногда применялся. Как бы то ни было, а у нас, молодых в то время была в ходу такая песенка: «Дни и ночи старики летали, с молодых зачёты принимали». На самом деле мы выезжали со всеми на аэродром, ходили в стартовый наряд и маялись без полётов.

За первые три месяца мы едва только были введены в строй после отпуска и поступления в часть, в то время, как на других аэродромах наши сверстники уже летали по третьему классу, а некоторые уже и прилетали к нам со значком лётчика третьего класса.

Нам такое положение не нравилось, и мы возмущались, но возмущались только в своём кругу молодых: попробуй, скажи командиру полка, что он неправильно принимает решение на производство полётов! Жалобы были в те времена не в моде. Максимум куда доходили наши жалобы — это до командира эскадрильи, который пенял на погоду, заверял нас, что мы ещё налетаемся и на этом всё заканчивалось.

Таким образом, за первый год мы едва ли успели сдать на третий класс, хотя уже прошли немалую часть вывозной программы днём в сложных метеоусловиях и даже приступили к вывозным полётам ночью в простых.

Экзамен на звание лётчика третьего класса в то время был не прост. Мало было получить опыт полётов в простых метеоусловиях (ПМУ) в составе пары, звена и эскадрильи. Мало было отстреляться на полигоне, в воздухе по мишени и на потолке самолёта. Надо было выполнить манёвр с посадкой на чужом аэродроме всем полком, для чего нужно было отвлечь все эскадрильи полка, летавшие по более усложнённой программе от своих задач и переключить их на подготовку к аэродромному манёвру в угоду нашей молодой эскадре. Мало того — нужно было отвлечь ещё и чужой полк, потому, что по тогдашним условиям нужно было пройти целую войну: полк наводится на полк, идёт воздушный бой двух полков где-то у чёрта на куличках и потом противник садится на нашем, а мы — на их аэродроме. Короче говоря, целое воздушное сражение, в котором наломать дров можно было очень просто. Всё время, что-то этому мешало: то некому нести боевое дежурство, то отпуск какой-либо эскадрилье, то подготовка к параду, то погода… И вот, наконец, это время пришло. Установилась отличная погода, все были на местах, парадная эпопея закончилась, — пора было браться и за молодых. Как всегда, такое крупное мероприятие начиналось с тревоги. О том, что она будет, мы догадались ещё накануне по прибытии представителей из Главного штаба, так, что тревога нас не застала врасплох. Собрались быстро и чётко, вовремя выехали на аэродром. Короткая постановка задачи, бегом по самолётам — и вот уже звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей полк поднимается в воздух. Я себе поставил задачу одну: не потерять ведущего. Что бы то ни было, как бы там ни было — мне надо сесть вместе со своим ведущим.

Я до сих пор, побывав в разных передрягах и пройдя немалую школу, всё-таки считаю своей великой заслугой то, что я тогда не только не заблудился, не разбился и даже не разбил самолёт, а умудрился не потерять своего ведущего. Взлёт парами, набор эшелона сбора, сбор эскадрильи — всё прошло нормально, в строгом соответствии до секунды с разработкой.

Мы гнались за первой эскадрильей, которая ожидала нас над аэродромом на петле — есть такая тактическая метода — сбор на петле. За нами гналась третья эскадрилья.

Нашли мы первую. Пристроились. В воздухе стало тесновато. Вот пристроилась и третья. Высота 12000. В глазах рябит от самолётов — тридцать шесть самолётов — словно растревоженный рой ос.

Только всё это я видел каким-то краем глаза: всё моё внимание — ведущему. Я присосался буквально к нему, вижу на его самолёте каждую заклёпку и уже ничто не может меня оторвать от него. Уж, что-что, а в строю я держаться умею.

Идём в режиме полного радиомолчания — такое условие радиомаскировки. Лишь изредка слышны в наушниках короткие команды с КП — командного пункта дивизии, дающие курсы командиру полка: нас наводят на полк противника. Иногда мельком вижу кучу наших самолётов и становится не по себе — когда сойдутся два полка — будет уже не тридцать шесть, а семьдесят два самолёта! И не просто будут лететь все рядышком, а вести маневренный воздушный бой: задача каждого — уничтожить противника, заснять его своим кинопулемётом, привезти его снимки, да не просто снимки, а снимки сбитого противника.

И вот свершилось! Я не видел всей картины боя — всё моё внимание было — на ведущего. Только вдруг по тому, как резки вдруг стали мои движения при попытке сохранить своё место в строю, я понял, что строй напрягся, стал маневрировать.

Мы вдруг рассыпались по эскадрильям, высотомер полез вверх, потом вниз, заметался курс, радиомолчание закончилось, и эфир вдруг взорвался как-то сразу командами, ответами, докладами и квитанциями, как будто стремился наверстать и высказать всё, что было раньше зажато, не высказано.

Дальнейшее трудно было понять.

Ведущий мотался внезапно и резко, даже не предупреждая.

Земля моталась за ведущим то вверх то вниз.

Горизонт наклонялся и переворачивался.

Какие-то самолёты — то ли свои, то ли чужие — мелькали то справа, то слева, то сверху, то проскакивали снизу буквально под самым носом, меня то вдавливало в сиденье, то вытягивало из него так, что я провисал в кабине на привязной системе — я видел только одно — голову ведущего. Голова крутилась во все стороны так, как будто она была на шарнирах. Несколько раз мне приходилось рвать ручку на себя или кидаться вниз так, что чуть не выскакивал из сиденья — это когда на меня откуда-то кто-то сваливался так, что столкновение казалось неминуемым. Гашетку управления оружием я перекинул ещё раньше, готов стрелять был давно, только не до стрельбы было: творилось в воздухе такое, что было не до стрельбы.