Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

— Тут Спорят фанатики и необразованные, учитель, — сказал тот. — Настоящие мудрецы сидят у фонтана.

Савва оказался прав. Седобородые мудрецы сидели, опустив ноги в воду фонтана, вслушиваясь в себя, и их бороды двигались редко — значит, их уста редко отвечали на задаваемые вопросы.

— Эти самые опасные, — продолжал ученик. — Они могут одолеть любого, и не столько мудростью, сколько верблюжьим терпением.

Мефодий, который впервые очутился в таком месте, держался вблизи Константина. Вскоре после того, как миссия выехала из Саркела в Дербент, сопровождавший ее представитель кагана втянул Константина в спор. Первый вопрос был каверзным — он, видимо, хорошо обдумал его.

— Почему вы придерживаетесь плохого обычая, согласно которому царя из одного рода заменяете царем из другого рода? Мы всегда соблюдаем родовую преемственность.

Константин, не задумываясь, ответил:

— Бог ведь тоже на место Саула, не совершившего ни одного богоугодного дела, поставил Давида, который был верен богу и своему роду.

Доверенный человек кагана понял ответ, но отступать не хотел:

— А почему вы всегда спорите и защищаете свое мнение с Библией в руках? У нас вся мудрость исходит из головы, и мы не хвастаемся Писанием.

Улыбнувшись, философ сказал:

— Я отвечу тебе так: если ты встретишь нагого человека и он скажет: «У меня много одежд и золота», поверишь ли ты ему, видя его нагим?

— Нет!

— Вот я тоже не верю тебе. Если ты так полон мудрости, тогда скажи, сколько родов было от Адама до Моисея и сколько лет властвовал каждый из них?

Хазарин прибавил шагу, не сказав ни слова в ответ. Но он был просто человек кагана, даже не подозревавший, с кем имеет дело... Группа мудрецов в саду тревожила Мефодия. Успокаивал, правда, факт, что брат не раз участвовал в таких диспутах и всегда побеждал.

Обед, на который каган пригласил миссию, был тоже хитрым испытанием. Мефодий только диву давался спокойствию брата. Чашники и виночерпии стояли вдоль стены, а распорядители сновали туда-сюда, указывая гостю его место в зависимости от сана и звания. Когда вошли братья, главный распорядитель, поклонившись, выждал, пока Константин преподнес дары, передал кагану благопожелания от василевса и громко сказал, подчеркивая каждое слово:

— Согласно законам хазарского народа, мы всегда рады дорогим гостям. Но солнце одно, а звезд много, и каждая знает свое место — так и люди сидят вокруг нашего кагана каждый соответственно своему посту и сану. Какой у тебя сан, чтоб я знал, какое место тебе указать?

Константин должен был ответить при всех. Он сказал:

— Был у меня великий и прославленный дед, который сидел близко от царя. Но, отвергнув оказанную ему большую честь, — он вынужден был покинуть город и уйти в чужую землю, где и родил меня в бедности. Я захотел достичь былой чести деда, но не сумел, ибо внук Адамов есмь...

Каган понял шутку и сказал, указывая философу место напротив себя:

— Уместно и правильно говоришь, дорогой гость.

Когда все уселись за богатые столы, властелин хазарской земли, звеня золотыми украшениями на руках, поднял чашу:

— Выпьем во имя единого бога, создателя всего живого...

Взяв бокал, Константин добавил:

— Пью во имя единого бога и его слова, ибо словом создал он всякую тварь и утвердил небеса, и во имя животворного духа.

Каган же, неопределенно улыбнувшись, отчего его угрюмое лицо слегка просветлело, пояснил:

— Вот мы обо всем одинаково говорим, но по-разному думаем. Вы славите троицу, а мы, соблюдая Писание, лишь единого бога...

Философ не хотел остаться в долгу перед хозяином, поэтому сказал, все еще с бокалом искристого вина в руке:

— Писание проповедует и слово, и дух. Ежели кто чтит тебя, но не чтит твое слово и дух твой, а другой чтит и тебя, и слово, и дух, кто из них больше уважает тебя?

— Тот, кто чтит все вместе, — улыбнулся каган.

— Поэтому мы поступаем лучше, доказывая это примерами и слушаясь пророков. Ибо сказано у Исайи: «Послушай Меня, Иаков и Израиль, призванный Мной; Я тот же, Я первый, и Я последний; И ныне послал Меня Господь Бог и Дух Его...»

Разговор, начавшийся со здравицы, превращался в диспут. Мефодий видел явное нетерпение некоторых приближенных кагана, которые хотели пойти на выручку своему властелину и принять удар на себя, чтоб спасти его от словесного поединка, ибо он проигрывал его на глазах у всех. Особенно волновался тот, кто сидел с левой стороны от хозяина, один из старцев, отдыхавших у фонтана. Его острое птичье лицо с горбатым носом и редкой седоватой бородкой утратило спокойствие, и по нему пробегали тени нервного возбуждения. Наконец он зашевелился, чтобы привлечь внимание, и попросил слова:

— Мы собрались здесь, чтобы подкрепить свои силы яствами с гостеприимного стола во дворце кагана великой Хазарии, и вот уже тянемся к узлу, который всегда завязывается при встрече двух разных дорог из разных стран... И я хотел бы тоже взяться за этот узел: как это женщина может вместить в своей утробе бога, на которого не может даже взглянуть, а тем более родить?

Закончив вопрос, мудрец вытер ладонью тонкие губы и облокотился на подушку в ожидании ответа. Константин понял его хитрость — перевести разговор на себя, а потому, указав на кагана, решил снова прибегнуть к примеру:

— Если кто скажет, что первый советник не может пригласить кагана в гости, и тут же скажет, что последний его слуга может пригласить в гости кагана и оказать ему любые почести, как назовем мы такого человека: умным или безумцем?

— Безумцем, безумцем! — крикнуло несколько сотрапезников.

В этот момент Мефодий заметил в глазах брата огонь внутреннего торжества, а Константин быстро задал второй вопрос:

— Какое живое существо достойнее всех?

— Человек, ибо он создан по образу и подобию божьему! — ответили те же голоса, бессознательно поддавшись его порыву и внутренней убежденности.

— Как тогда не назвать безумцами тех, кто утверждает, будто бог не может уместиться в человеке? Разве он не уместился в купине, и в облаке, и в грозе, и в дыму, когда являлся Моисею и Иову?.. Разве можно лечить одного, когда болен другой? Если человеческий род начинает погибать, то от кого получит он обновление, как не от своего создателя? Скажите мне: когда врач хочет поставить больному горчичники, неужели он поставит их на дереве или на камне? И вылечит ли он этим больного, сделает ли его здоровым? А почему Моисей, вдохновленный святым духом, изрек в своей молитве, простирая руки... — Тут философ остановился, чтобы припомнить место из Старого завета в переводе Акилы, которое, как он полагал, пригодилось бы ему сейчас, и при этом никто не усомнился бы в его истинности. Вспомнив цитату, он поднял указательный палец. — «Не являйся нам больше, милосердный господи, ни каменным громом, ни трубным гласом, но вселись в наши утробы и избавь нас от грехов наших...»

После его слов воцарилась полная тишина, и только каган сказал:

— Хороших гостей послал нам василевс, не будем оставлять их голодными...

Все согласно кивнули, и просторный вал заполнился звоном чаш и стуком посуды.

Довольный первыми шагами миссии, Мефодий тайком пожал руку брата. В конце обеда был определен и день большого диспута во дворце кагана.

11

Дети резвились на поляне, и Борис остановился полюбоваться ими. Он давно уже не задерживался около них, занятый своими мыслями и делами. Расате вымахал не по годам. Он рос своенравным, не очень-то задумывался над своими поступками и дружил с теми, кто был меньше его. В его голове с невысоким приплюснутым лбом медленно рождались мысли, остававшиеся для отца тайной. Борис понимал их лишь тогда, когда сын делал какую-либо пакость. Скрытный у него был характер, скрытный, и это пугало отца. Анна и Гавриил[50] были совсем иными: любили ласку, теплое слово, похвалу. Спешили посоветоваться или спросить, прежде чем сделать что-то, в правильности чего у них были сомнения. Расате часто бил их, командовал ими. Несмотря на то что он был старшим, он все еще вел себя как ребенок. А может, слишком рано понял, что он первый наследник и остальные должны ему подчиняться Борис пытался постепенно оторвать его от ребячеств, наставить на истинный путь, чтобы, когда Расате встанет во главе государства, он не пасовал перед неожиданными трудностями. Но Расате воспринимал уроки отца как-то нехотя. Единственное, что привлекало его, — это очертя голову скакать на полудиких конях, нисколько не заботясь о том, какие тревоги это вызывало дома. Когда он садился на лошадь, его лицо становилось злым; он не слезал с нее, пока не подчинял себе. Непревзойденный джигит! Но безрассудство его совсем не радовало отца. Наследник должен ко всему подходить разумно. Хочешь быть добрым и к себе и к народу — не увлекайся, умеряй страсти... Дети резвились на поляне. Зеленая трава будоражила, они вели себя как молодые барашки во время первой весенней пастьбы. В живости Расате и неловкости Анны Борис узнавал себя самого и с радостью думал, что человек не совсем уходит из этого мира. Все еще повторится — в улыбке, гримасе, легком шмыгании носом или в походке. Глядя на самого младшего, на Гавриила, он видел свою походку: плечи развернуты несколько назад, ступни ставятся пальцами внутрь, не сильно, а слегка. Брови и волосы были у Гавриила от матери. Но, как отец, он одинаково ловко действовал и правой и левой рукой. Расате внешне походил на деда Пресняна, но скрытность характера унаследовал от второго дедушки, отца Косары. «Впрочем, что это я прицепился к мальчику? Молодой еще, потому и буйный — из молодой пшеницы разве испечешь хлеб, разве приспособишь для работы жеребенка? С сегодняшнего дня надо отдать его дедушке Иртхитуину. Пусть он и Сондоке позаботятся о воспитании престолонаследника. Потом можно будет отдать его Ирдишу. Уж тот постарается научить племянника уму-разуму, обратит его на путь истинный. Ирдиш свое дело знает». При мысли о младшем брате Борис виновато улыбнулся. Он долго держал его в стороне от государственных дел, не доверяя ему. Все казалось, тот завидует, держит камень за пазухой. Эти сомнения развеялись самым неожиданным образом. Однажды они охотились в лесах Хема, хан погнался за серной, оторвался от своих людей и на обратном пути вывихнул ногу. Стемнело. Он был близок к отчаянию, когда вдруг наткнулся на Ирдиша. Борис внушил себе, будто брат только и ждет удобного случая, чтобы расправиться с ним, но Ирдиш, увидев его вспухшую ногу, чуть не расплакался. Он взвалил Бориса на спину и нес до тех пор, пока они не нашли людей Этот вечер снял все подозрения. Хан возвысил Ирдиша, и канатаркан стал его надежной опорой в государственных делах. Он был умным советником. Борис жалел, что так долго не допускал его к управлению государством. Теперь Ирдиш управлял Старым Онголом, и жалоб на него от тарканов не поступало.