Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Понимаю, — протянул Флегонт, — все понимаю… Дескать, не согласитесь ли вы, Флегонт Лукич, возглавить эту самодеятельную охранную обедню? — сбросив всякую личину доброжелательства, резко, с грубоватой откровенностью спросил Флегонт. — Вот что я отвечу вам на все эти приманки, господин подполковник. Ежели выйдет по-вашему, революционеры, ясно, отклик свой дадут…

— …и тем покажут свою мудрость, — вставил Филатьев.

— Да, да! Ткнут пальцем в вас: мол, кто этому подвоху главный устроитель, товарищи, — охранник и его приятели из наших подлецов, всякие там Слеповы и иже с ними.

Филатьев еще не терял надежды, слишком уж прельщал его Флегонт.

— Добрейший Флегонт Лукич, не отказывайтесь, подумайте. Я и для вас добра хочу Не хочу я, чтобы вас в Сибирь… Я на воле хочу вас видеть, Одно ваше слово — и эти двери откроются перед вами.

— Нет, — отрубил Флегонт. — Выдумка ваша вполне ясная Вы поняли, что революцию в кандалы не закуешь, и выдумали шелковую удавку. Не получится, господин Филатьев!

По мере того как Флегонт произносил эти слова, нервное лицо Филатьева все больше темнело, а бабья физиономия Кичина являла собой вид столь неприлично торжествующий, что, не будучи в состоянии скрыть свои чувства, он предпочел повернуться к подполковнику спиной.

Филатьев встал.

— Значит, изволите упрямиться?

— Никоим образом, все как на духу.

— Вы лжете! — со злостью крикнул Филатьев. — Вы лгали на всех допросах. Ваш отец — уважаемый человек в селе Хоть бы его-то не срамили.

— Оставьте отца в покое, — резко перебил Филатьева Флегонт. — Вы охранник, я арестант. Вы сказали, будто я вру А давайте, господин Филатьев, вообразим такую картину: вы арестант, а я вас допрашиваю…

— Молчать! — прикрикнул Филатьев.

Кичин поднялся, медленно подошел к Флегонту, приставил к его носу кулак:

— Этого хочешь? Говори, мерзавец!

— Но, но, потише! — вызывающе ответил Флегонт. — У меня эта штука поболе вашей будет.

— Ульянова знаешь? — едва сдерживаясь, спросил Филатьев.

— Кого?

— Ульянова! Ты что, оглох?

— Так точно. И оглох, и языка лишился, прокурор меня испугал! — Флегонт рассмеялся.

— Нам известно, что Ульянов был за границей. Видел он там Плеханова?

— А зачем вам знать? — Флегонт смотрел на Филатьева с нарочито-нагловатой усмешкой.

— Отвечать, каналья! У нас все равно есть об этом сведения.

— Ну, раз есть, чего же вам от меня надо?

— Ладно, посиди, подумай.

— Наше дело такое — посидеть, посидеть да побегать.

— Не вздумай.

— А уж насчет этого вашего совета не спрошу.

— Я тебе еще в Тамбове говорил — далеко пойдешь. И пойдешь. Ты не только социалист, ты террорист. Я тебя годков эдак на пять закатаю. В Сибирь по этапу… Пешочком…

— А я вам в Тамбове и ответил: я далеко собрался.

Филатьев позвонил. Вошел жандарм.

— Увести. И никаких передач и свиданий!

— Слабонервный вы человек, господин Филатьев, — презрительно сказал Флегонт и вышел, сильно хлопнув дверью.

— А вы говорите: новая система, век прогресса, — съязвил прокурор. — Надеюсь, вы изменили мнение о приемах Клыкова?

— Нет, — упрямо возразил Филатьев, — я своего добьюсь!

— Возможно. Вы, батенька, среди попов поищите себе помощника, — посоветовал Кичин. Есть среди них такие экзальтированные натуры. Кто там следующий?

Филатьев не успел ответить — в дверь постучали. Вошел жандарм и подал пакет. Небрежным жестом Филатьев сломал сургучную печать.

— О-о… — сказал он, прочитав бумагу. — Какое несчастье!..

— Что там?

— Сообщение из Москвы: катастрофа на Ходынском поле…

— Что вы, Алексей Матвеевич! — испуганно проговорил Кичин.

— Читайте, читайте! Полторы тысячи задавленных! Эх, сапожники! Не сумели давки предупредить. Остолопы, господи, какие остолопы!..

Глава четвертая

В коронационные торжества вколотили двадцать два миллиона рублей. Послы и посланники разнесли по всему миру весть о наикрепчайшем положении российской валюты. Газеты на всех языках и на весь свет прославляли могущество и неслыханное богатство русского царя.

Ни покушений, ни скандалов!

Родственники не поссорились ни разу, министры преуспевали в делах, а драгоценный, хотя и нелюбимый, Сергей Юльевич преподнес чудесный подарок: договор с китайским министром Ли Хун-чжаном на право постройки Великой транссибирской магистрали, часть которой должна была пройти по китайской территории.

Кто-то шепнул Николаю, будто за подпись на договоре китаец получил от Витте миллион. Навет был пропущен мимо ушей. Прежде всего зачем нужен миллион старцу, чтущему истину превыше всего? Затем: китаец, правда, отдал России полосу земли для дороги, но в обмен получил договор об оборонительном союзе. А если миллион и уплыл — бог с ним, игра стоит свеч!

Да, все шло отлично, лучшего бы и желать невозможно, если бы не этот ужасный ходынский позор.

Сотни трупов, а покалеченных, помятых не сосчитать. И все из-за глупейшей аляповатой кружки, из-за полуфунта колбасы, к тому же, говорят, гнилой, да из-за фунта изюма! Кто виновник? Может быть, нарочно? Может быть, со злым умыслом?

Охранка доносила: на всех улицах первопрестольной появились афиши — всего два слова: «Царь Ходынский»… Не успевают сорвать — появляются новые, в еще большем количестве.

Ходынский царь!

Когда Николай и Аликс ехали на торжественный обед в германское посольство, вслед неслись крики:

— На похороны езжай! Найди виновных, Ходынкин!

Николай бесновался. Аликс утверждала, что это сделали враги Ники, ее враги. Так ужасно начать царствование!

Николай то успокаивал жену, то говорил по телефону и, забыв воспитанность, кричал и бранился. Между тем приходили все новые вести о чудовищных жертвах. Девятьсот трупов, тысяча, полторы тысячи, две тысячи!..

Говорят, будто все началось из-за того, что царские бесплатные гостинцы начали раздавать не в десять часов утра, как было объявлено, а чуть ли не с полуночи. Будто люди, заметив, что раздатчики на Ходынском поле начали совать гостинцы своим знакомым, взлютовали, бросились на ларьки, где лежали кулечки с кружкой и угощением, а вокруг ларьков незасыпанные ямы, даже колодцы… Многие падали в ямы, рытвины и уже не встали — толпа прокатилась по ним… Да и в толпе к этому часу из-за ужасного скопления и великой тесноты многие задохлись от нехорошего воздуха, висевшего над людьми густым облаком. Мертвые так и передвигались с толпой, потому что не могли упасть.

К утру ларьки оказались разбитыми, угощение растоптано, озорники пакостили в картузы и в коронационные кружки и клали их с записками у царского павильона: «Вот тебе подарок от нас, царь Ходынский!»

Журналист Суворин будто бы выразился так: «Если и можно когда сказать: «Цезарь, мертвые приветствуют тебя!» — то именно сегодня».

И все это как раз в тот день, когда «мы, коронованный и миропомазанный», должны, согласно церемониалу, явиться на Ходынское поле и принять участие в народном гулянье.

— Ехать на Ходынку! — приказал Николай.

Напрасно его отговаривали! Он сам должен увидеть это поле смерти и позора. Он успокаивал Аликс:

— Если мы не поедем, будет еще хуже — подумают, что боимся. Мы увидим бедствия и примерно накажем виновных; мы не пожалеем веревок для тех, кто посмел унизить наше могущество в глазах иных держав. Я им покажу, что и во мне течет кровь Петра и Павла.

На Тверской царю повстречались пожарные дроги — в них навалом везли убитых и задавленных. Из-под коротких грязных рогож торчали ноги, руки, окровавленные головы…

Николай подошел к дрогам, постоял около них.

— Кто они? — дрожащим от злости голосом спросил он у пожарника, почти потерявшего сознание при виде его величества.

К дрогам подскакал начальник московской полиции полковник Власовский.

— Здравия желаю, ваше величество! — просипел полковник, сорвавший голос во время торжеств.

— Я спрашиваю, — зеленея от бешенства, произнес Николай, кто эти несчастные?

— Мужики и бабы, наше величество! Из Московской и Тульской губерний. Осмелюсь доложить: только через один Курский вокзал приехало двадцать пять тысяч этих болванов! — отрапортовал Власовский.

— Как вы сказали? — с ненавистью глядя на Власовского, переспросил Николай. — Почему болваны? Они на мой праздник ехали.

— Так точно, ваше величество, — невпопад ответил Власовский, проклиная эту встречу.

— Кто вы такой? — не скрывая злобы, спросил Николай.

— Московский обер-полицмейстер полковник Власовский, вашего величества верный подданный!

— А-а! Полицмейстер? — зловеще проговорил Николай. — Так это вы… — Он даже запнулся в припадке неистовой злобы. — Так это вы виноваты?