Оккульттрегер - Алексей Борисович Сальников

– Это из любви исходит, поэтому этого никогда не видно, – опять же хором ответили гомункулы.

– Заебись! – воскликнула Наташа с одобрительным сарказмом. – Любовь! Ни хрена себе любовь.

– Это искаженное чувство любви, но это все же любовь, – подтвердили гомункулы.

– А нельзя как-нибудь посмотреть, чего он еще наворотить успел? – спросила Наташа. – Накопать у него как-нибудь в голове?

– Да, еще одна жертва у него есть, – после секундной паузы ответили гомункулы. – В лесу. На глубине примерно полутора метров. Два года назад похоронена.

– Вот! – Наташа обратилась к Прасковье со злорадным торжеством. – Как ее предъявить милиции? Под каким соусом? Шли мы грибочки собирать, решили копнуть землю, а там смотрите, кто лежит! Так, по-твоему? Понимаешь, что он должен расколоться, сам должен ментов к этой могиле привести!

– И как это сделать? На совесть ему надавить? – в свою очередь взвилась Прасковья.

– Можно престола на него науськать. Он тогда сам слезами обольется и сдаваться побежит, – не совсем уверенно предложила Наташа.

То, что она колебалась, было понятно: побудить престола к общению было трудновато, они снисходили до смертных в совсем уж отчаянных обстоятельствах, да и то не всегда. А Прасковья и Наташа не находились в безвыходном положении.

– Даже сейчас ментам нечего предъявить, – раздраженно заметила Наташа, чтобы разбавить озадаченное безмолвие. – У тебя следов на шее не осталось. Одежда – и та целая.

– Вот уж действительно, очень жаль, – ответила Прасковья, сама не понимая, с сарказмом она это сказала или нет.

– А если… – Наташа радостно вдохнула, глаза ее загорелись, но длилось это буквально полсекунды. – Нет, фигня. Ну похитим мы его с помощью чертей, заставим признаться, так он потом скажет, что из него угрозами вытащили признание. Вот и все. Под угрозой пожизненного он ведь заюлит только в путь, к бабке не ходи.

– Есть такое, – согласилась Прасковья мрачно. – Если бы мне предъявили за всех, кого я грохнула, радостного мало, честно говоря. Я некоторых помню, и то, что они меня тоже пытались того… нет-нет да и подумаешь, что кто-то у них там остался, горевал.

И тут у нее появилась идея, такая, что она села и откинула одеяло.

– А как насчет тени отца Гамлета? – спросила Прасковья, и Наташа замерла, хотя намеревалась вроде бы что-то сказать еще.

– Думаешь, проймет его? – поинтересовалась Наташа оценивающе.

– Поколеблет, – сказала Прасковья уверенно.

Они решили, что Прасковья будет попадаться парню из четырнадцатой квартиры повсюду: в электричке, на которой он ездил на учебу в Екатеринбург, в подъезде, конечно, на улице, там и сям, в автобусе. Для слежки и случайных встреч решили припахать херувима. Чтобы, если дойдет до насилия со стороны маньяка, привлечь внимание людей, для подстраховки, полная охотничьим энтузиазмом Наташа привлеклась сама. Придумали, что, если душитель успеет прикончить Прасковью еще раз, сначала вызвать милицию, показать труп, обозначить особые приметы преступника, а там подвернувшиеся в виде свидетелей черти как-нибудь проводят следствие прямо к порогу убийцы. Прасковья согласилась побыть покойником, если это требовалось для дела, была не против собственного вскрытия и похорон.

Но, помня его ребенком, Прасковья все же надеялась, что нескольких очных ставок хватит, чтобы в нем пробудились остатки совести, сопереживания. В конце концов, имелись же они у него когда-то. Помнится, он прибежал к гомункулу, узнав о смерти овчарки соседей-собаководов, рыдал так, что Прасковья накапала ему валерьянки. Он сочувственно дул на ушибленный локоть соседской девочки. Хватал пакет с продуктами у Прасковьи из рук и, кряхтя, нес на четвертый этаж, а Прасковья шла так близко к нему, что ей хотелось поцеловать его в макушку.

Первую встречу они решили устроить вечером на улице, по пути между автобусной остановкой и домом, – уличное освещение в те годы было не очень ярким, что позволяло нагнать сомнений на убийцу, внушить мысль: «Наверно, показалось». Второе свидание придумали следующим утром в подъезде, когда он будет спускаться с пятого этажа. Третье – в электричке из Екатеринбурга. А там как получится. Насчет того, что будет, когда пройдет время линьки и Прасковья перестанет выглядеть как прежде, они даже не заикались, будто неосторожное слово могло повредить их мероприятию.

В первый вечер нагнетания страха божьего на маньяка Наташа осталась у подъезда, откуда был неплохой вид на дорогу от остановки, херувим был при ней, старый уже, жалко было держать его на уличном сквозняке, но дома оставлять тоже не годилось, он мог оттуда что-нибудь попятить. В утешение и для согрева ему выдали термос с горячим кофе по-ирландски, который успели заварить, пока парень из четырнадцатой квартиры ждал автобуса у вокзала. Людей было немного, погода не располагала к прогулкам в восьмом часу. Остальные, даже гомункулы, оделись тепло, а Прасковья планировала явить себя своему убийце, красиво сняв капюшон, для этого годилась только легкая курточка, в которой она молниеносно застыла. Ветер был бесконечным и тяжелым настолько, что казалось, будто мимо них пятерых стремительно движется бесшумный и невидимый грузовой состав. У Прасковьи сопли потекли, лоб ныл от холода, как бы она ни поворачивалась, только три слова мелькали у нее в голове, сменяя друг друга: «Отит, гайморит, менингит».

– Пора, – каркнул херувим, и Прасковья, не задумываясь, зашагала, запрыгала через лужи.

Парень из четырнадцатой квартиры беззаботно топал с рюкзаком на плече, он никуда не торопился, его обогнала какая-то девушка, а он на нее даже не посмотрел, потому что игрался с сотовым телефоном, увлеченно перебирал клавиши большим пальцем, не обращал внимания на холод. «Этак я мимо пройду, а он и не заметит. Прекрасно!» – подумала Прасковья, решила уже было покашлять, чтобы обозначить себя в пространстве, но где-то метрах в двух от Прасковьи он поднял на нее глаза.

Она сняла капюшон. Он мимоходом взглянул на Прасковью, и сначала на лице у него не мелькнуло ничего, парень скользнул по ней глазами сверху вниз, сделал шажок в сторону, чтобы уступить ей дорогу, потому что Прасковья шла прямо на него. В его глазах появились поочередно: узнавание, неверие, удивление. А Прасковья вдруг вспомнила короткий фрагмент «Сказки странствий», в котором Марта, поднявшись с кирпичей разнесенного в щепки замка, говорит брату голосом Марины Нееловой: «Лучше бы я тебя не находила. Я всегда буду думать о том, каким ты был и каким ты стал».

Правая рука Прасковьи быстро утяжелилась материализовавшимся в кармане кастетом. Прасковья всю силу вложила в этот удар, всю ненависть к той твари, что спокойно и деловито убила незнакомую ей женщину, но перед этим пожрала парня из четырнадцатой квартиры изнутри, а значит, пожрала и того мальчика, и подростка, и студента, и того, кем юноша мог стать. Он рухнул в кусты сбоку от тротуара, так и не выпустив телефона из рук, а Прасковья смотрела на теплый синий прямоугольник, светившийся на земле, и не слышала, что ей говорит подбежавшая Наташа, закрывшая ее