Оккульттрегер - Алексей Борисович Сальников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я вытащу батарейку. Но ты-то что собираешься делать?
– Ты сейчас вытащи, – попросила Прасковья.
Надя, забавно скривившись от усердия, подковырнула ногтем большого пальца крышку телефона, вынула аккумулятор, покрутила его перед носом Прасковьи, разложила останки телефона у себя на коленях.
– Так что? – спросила Надя.
– Я поговорить с ним хочу, – сказала Прасковья. – Хочу узнать, что ему надо, что он умеет, ради чего это все. Понять хочу, как он до этого дошел, потому что это вне пределов моего понимания.
Надя фыркнула:
– Это я тебе и так сказать могу.
А когда Прасковья уставилась на нее, ожидая, какими циничными мудростями с ней поделится Надя, и в общих чертах зная все направление ее цинизма, продолжила:
– Жить он подольше хочет. Желательно сыто, безопасно, чтобы ничего не угрожало благополучию его сытого мирка, в котором он окопался. И ради этого он все сделает. Ради того, чтобы каждый день еще лет пятьсот, ни о чем не беспокоясь, просыпаться, дышать, есть, спать. Только это его и волнует, уверяю тебя. Если ты думаешь, что он задумал мир захватить, что собирается овладеть невероятной мистической силой, поработить все человечество, стать новым богом, то…
Надя покачала головой с разочарованием на лице, и Прасковье показалось, что она закончила, однако Надя спросила с усмешкой:
– Знаешь, что он может? – И сама же ответила: – Он тебе может все кости переломать, чтобы ты сказала имя. Вот что он может на самом деле. Может тебя в подвале запереть и просто перестать воду тебе давать, чтобы ты имя сказала. Может…
– Я поняла, – остановила ее Прасковья.
– Убей его, – посоветовала Надя. – Завтра, как только увидишь, наведи на него порчу. А я помогу тело спрятать. Так будет лучше и тебе, и ему, и всем нам.
Надя, очевидно, сообразила, что Прасковья с ней не согласна, но поскольку Прасковья при этом не возражала, то еще дровишек подкинула в свою горячую риторику:
– Он отчаялся. Даже не спорь. Если бы не отчаялся, то не принялся бы разыскивать бывших коллег. А отчаяние все равно что бешенство. Рано или поздно – каюк. Вопрос только в том, утащит он кого-то за собой или сам пеной изойдет, как огнетушитель. Такому даже в религию ударяться бесполезно. Это как вместо алкоголя в религию уходить – тот же запой, разве что печень здоровее. А в отчаянии и печени нет никакой пользы, вера его просто размотает. И он, конечно, прямиком к нам, но для него особой разницы не будет, он еще живой, а в котле уже сидит.
– А если ты ошибаешься? – усмехнулась Прасковья.
– Убей его, – снова сказала Надя. – Или дай тебе помочь.
Такой Надю Прасковья еще не видела, скорее всего, визит матери не прошел для нее бесследно. Прасковья так и решила, видя, какой спокойной и серьезной стала подруга, хотела даже пошутить, что Надя, судя по всему, наконец покинула веселые полянки бесовского пубертата и вступила в мрачную область бесовского юношества, но вместо этого у нее вырвалось:
– Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей.
– Именно, – подтвердила Надя. – Я как представлю, что он такое сотворил с НИМ, у меня даже в глазах темнеет. Развеял, как муть. Знал имя и предал его.
– У меня ненависти к нему нет.
– У меня тоже нет, у меня отвращение только.
– А у меня непонимание, – сказала Прасковья. – Тебе легко говорить, ты не знаешь имени гомункула, тебе это искушение неизвестно, а его, возможно, что-то подтолкнуло к этому дикому поступку.
Не закончив фразу, Прасковья увидела, что Надя стала серьезнее и суровее, а затем одними губами произнесла длинное имя гомункула.
Прасковья обмерла.
– Паша, мы давно вместе, всякое бывало, – сказала Надя. – Но никогда ни разу и мысли не возникло поэкспериментировать. А это именно идиотский эксперимент. Еще раз прошу. Грохни его к чертям.
Прасковья взяла себя в руки и ответила:
– Это слишком просто. А я помню, чем заканчиваются самые простые и очевидные решения. Спасибо, мне хватило соседа. Простыми решениями, как и благими намерениями, сама знаешь, что выстлано.
– Ага, благими намерениями, малиновыми варениями, маринованными солениями, – сдалась Надя. – Ну тебя. Не хочу тебя забывать.
Прасковья с усмешкой сказала:
– Если я сейчас помру, ты и не забудешь. Я сейчас обычный человек. Если умру, гомункул автоматом киднепперше перейдет, а меня уже не воскресить, но зато и не исчезну без следа.
Надя вяло изобразила всплеск радости – улыбку на лице, конфетти в воздухе:
– Вуху-у-у… Радость какая… Это, конечно, все меняет… Давай, скорее иди и помирай.
– Я не собираюсь умирать, – уверенно сказала Прасковья.
– Никто не собирается, а потом – раз, а уже, оказывается, давно собран.
Глава 18
………………………………………………………………………
Глава 19
Будто продолжая очень долгий мысленный разговор с кем-то бесконечно дорогим, но в какое-то мгновение напрочь забыв, о чем она говорила, Прасковья проснулась от этого ощущения потерянной мысли, попробовала встать, но не смогла, попыталась открыть глаза, но и это у нее не получилось, даже дышать было не совсем удобно. «Ох, что-то мне нехорошо», – подумала она, подразумевая, что у потока ее мыслей имеется некий слушатель, ругаться при котором было некрасиво. Впрочем, она успела подумать только эту мысль, и опять ее поглотило забытье.
Когда она очнулась снова, то увидела окно слева от себя, обнаружила, что левая ее рука загипсована, а гипс изрисован единорогами, бабочками, сердечками. «Надя», – сразу же подумала Прасковья, снова попыталась вздохнуть, но дышать было по-прежнему тяжко, тогда Прасковья вздохнула мысленно. Поводив глазами по сторонам, она обнаружила стены небольшой больничной палаты, окрашенные в зеленый цвет особенно безмятежного больничного оттенка, телевизор на стене, увидела, что и левая нога не в порядке, а вздымается под углом к кровати, пронзенная спицами вытяжки. На этой задранной ноге Прасковья недосчиталась двух пальцев с внешней стороны стопы, и у нее мелькнула мысль, не оформленная в некое завершенное ругательство, однако все же направленная в матерную сторону. На трех оставшихся пальцах были накрашены ногти, цвет лака почти совпадал с окраской палаты. «Надя», – мысленно вздохнула Прасковья и отрубилась в очередной раз.
Прежде чем Прасковья очухалась окончательно, ее посещали сначала светлые, безмятежные видения, где было солнце, пробивавшееся сквозь жалюзи, люди в очень ярких больничных костюмах вплывали в палату к Прасковье, осторожные и добрые, будто в клетку к больному тигру заходили. Надя возникала в этих видениях, сочувственно садилась на край койки, держала Прасковью за здоровую руку, что-то говорила, слов Прасковья не разбирала, ноты Надиного голоса напоминали ей подводные стоны китов, и Прасковье хотелось пошутить, что Надя – дельфин, изучивший китовий, но в этих видениях и слова не могла сказать. Недовольная Наташа приходила с гомункулом, стояла в стороне, смотрела
