Оккульттрегер - Алексей Борисович Сальников

– Это год возрастного регресса какой-то. Не год, а повесть «В ночь большого прилива».

– Это про менопаузу повесть? – живо откликнулась Надя.

– Просто заткнитесь обе! – прорычала Наташа, собиралась еще что-то вставить этакое язвительное, судя по выражению лица, которое состроила, но тут гомункул, подошедший сбоку, осторожно взял ее за локоть, наверно, сказал что-то мысленно, потому что она успокоилась. – Она из-за холода плачет, – пояснила Наташа. – В городе холодища.

– Летом еще терпимо было, а сейчас совсем неприятно, – подтвердила Надя. – Ты пока в отключке была, я пользовалась положением, в обнимку с тобой лежала. С собаками тоже тепло, но с тобой не сравнить. Ты хозяйка убежища, от тебя как от камина. Мы и маму тебе подкладывали, но боялись, что вдруг раздавишь или еще что. Ты и она до недавнего времени немногим отличались…

– А почему мы все у меня? – пересиливая голосом младенческий плач, спросила Прасковья.

– У меня ремонт, я тоже захотела, – сказала Наташа. – Без толку, но все равно хочется пожить, как нормальный человек. Пока у тебя делали, у меня жили.

– Карточкой моей воспользовались? – догадалась Прасковья.

– Моей, – сказала Надя.

– А зачем твоей, когда у меня пока на счету до хренища, – удивилась Прасковья, показывая, чтобы ей передали ребенка.

Наташа сунула младенца Наде, та осторожно и пугливо привстала, принимая кричащую девочку, аккуратно, как башенный кран, повернулась, отдала ее Прасковье, а та села, с любопытством вглядываясь в искаженное плачем лицо, пытаясь вспомнить что-нибудь из той своей жизни, когда эта девочка была взрослой женщиной, но ничего не шевельнулось в памяти, то есть совсем. Для нее это была просто незнакомая девочка.

– Ну, во-первых, мы тебя сразу придумали припахать ее воспитывать, раз уж ты должна, – честно сказала Надя. – Но это долг моральный, а не финансовый. Мало ли что. Да и ПИН-кода я твоего не знаю.

– То есть имя ты знаешь, а ПИН-код – нет! – рассмеялась Прасковья.

– Ну вот так вот! – развела руками Надя.

– Наташу бы попросила сглазить, – сказала Прасковья сквозь закладывающий уши крик.

– Это уже совсем! – ответили Надя и Наташа.

Как-то все совпало в том, как стояли Наташа и ее гомункул, как сидела одетая в кофту и жилетку Надя, как матово поблескивали носы ротвейлеров, как чувствовалось их массивное присутствие под столом, как синело сбоку газовое пламя, как кричащий младенец лежал на руках, но Прасковья вдруг вспомнила чужое воспоминание начала двухтысячных, наверно. Герой этого воспоминания рассказал шутку про сисадминов, взятую с башорга, никто из находившихся на кухне этой шутки не понял, это было плохое воспоминание, оно цеплялось за начало другой мысли, что-то там про убитых енотов – так тогда порой называли у. е., условные единицы валюты.

Мама Нади, удивленная чем-то в лице Прасковьи, ненадолго замолкла.

– Да неужели! – сказала Наташа язвительно.

– Прикинь, если она тебя вспомнила! – Надя распахнула глаза.

– Тогда я рискую проснуться с подушкой на лице, – ответила Прасковья сразу же.

Удивление девочки продлилось недолго, через несколько минут ей перестало нравиться на руках Прасковьи, или что-то еще ее не устроило, и она начала очередной номер своего концерта, но Прасковье было уже так привычно и даже приятно держать на руках ребенка, она еще не устала от этого; она сказала Наде и Наташе, которая к тому времени протиснулась к холодильнику и копалась в нем, как Прасковья в ее холодильнике первого января:

– Обычная девочка на самом деле. Как и в любой девочке, темные силы в ней борются с еще более темными силами.

– Все так! – подтвердила Наташа, хищно сжимая кусок колбасы в зубах.

Глава 20

Они жили у Прасковьи еще несколько дней, будто по привычке. Отчасти это было оправдано тем, что хозяйку убежища требовалось ввести в курс дела, наладить ее материнский быт окончательно.

– Да у меня только пара вопросов, честно говоря, – призналась Прасковья, – насчет еды и насчет памперсов. Взрослые вы в туалет не ходите, а в таком возрасте?

– С едой все просто, ты скоро поймешь, когда она собирается перекусить, уж это она не упустит, – ответила ей Надя. – Причем о санитарии можешь не заботиться, в этом смысле у нее все как у взрослого демона, в ней все сгорает, как в адском пламени, ни один микроб ее не возьмет, мы из любой городской лужи можем пить, и ничего внутри не забурчит, как у вас. И это я не шучу. Я серьезно.

Прасковья долго и внимательно вглядывалась в лицо Нади, пытаясь угадать, шутит она все же или нет. Надя отвлекалась на телефон, но, каждый раз замечая, что Прасковья наблюдает за ней, строила серьезную утвердительную мину, отчего Прасковье казалось, что Надя все же пошутила.

– А с памперсами еще проще, – сказала Надя, тонко улыбаясь матери на руках Прасковьи. – Памперсы вообще не нужны. Тоже все как у взрослых. Но если хочешь, можешь ее купать иногда. Желательно в святой водице.

Тут она изобразила, как топит мать в ванночке.

В целом Прасковья паниковала больше, чем следовало бы, потому что Наташа после очередного ее вопроса, не слишком ли холодная смесь в бутылочке, закатила глаза и выругалась:

– Тебя теперь одну совсем нельзя оставить? Ведь всё тебе настроили! Одежду мелкой накупили, чистота постоянная от чертей, я память о тебе по несколько раз людям стерла, чтобы не беспокоили, чтобы хахали твои заново не набежали, собираюсь за угольком ехать, да таким, что чертям станет жарко! Что тебе еще?

– Все равно боязно… – призналась Прасковья.

– Да блин! Что боязно-то? Проще, чем с обычным спиногрызом!

Наташа злилась, потому что почти настроила себе поездку в Италию, и по делам тоже, но и немного прогуляться собиралась, конечно, меж тем Артур медлил с документами, а Надя и Прасковья сомневались, что из ее путешествия получится что-то стоящее.

Дело в том, что Наташа обнаружила, что один из уроженцев города переехал на юга, обзавелся семьей и при помощи своих детей наклепал детского контента для ютьюба с пятнадцатью миллионами подписчиков и просмотрами под несколько десятков миллионов. Озолотившись, он перевез семейство в Италию и продолжил сходить с ума в интернете уже оттуда.

– Так это не он уголек, а кто-то из его детей, а они к городу никакого отношения не имеют, – возражала Прасковья, полистав ролики, которые показала ей Наташа.

Целиком смотреть это было просто невозможно, это было что-то необъяснимо тупое, яркое, какое-то абсолютно стерильное и в плане изображения, и в плане смысла; было проще, чем сказка «Колобок», чем игра «с горки, на горку, в ямку – бух!».

– Все равно надо попробовать, – убежденно говорила Наташа, – вдруг все-таки он. Его же идея.

Когда этот спор, всегда проходивший одинаково, уже едва ли не дословно отрепетированный, заходил в тупик, обе они обращались к гомункулу, а он отвечал уклончиво: «Издалека не разобрать». Словно сам был не прочь отдохнуть за границей от Нади, шумной ее мамы, скучной Прасковьи, у