ЕСЛИ БЫ НЕ ГЕНЕРАЛЫ! (Проблемы военного сословия) - Юрий Мухин

Но для массовой армии, комплектуемой из всего народа, несправедливо опираться в боях только на тех, у кого смелость врождённая. Вот поэтому у тех, у кого она не уродилась, храбрость должна взойти от страха наказания за трусость. А дальше тренировки храбрости — и ты честный солдат.

Честный потому, что если ты трус и хочешь, чтобы за тебя на фронте погиб кто-то другой, а ты отсиделся в тылу или в плену, то ты — подлец. И не жалуйся, если тебя расстреляют, поскольку для общества людей уничтожение подлеца — это благо. Ещё большим благом является только случай, когда подлец преодолеет свой страх и станет честным человеком. Это, само собой, касается любого человека. Но в тысячу раз больше это касается кадрового военного. Если он трус, но поступил на службу, то значит он подлец, к которому не может быть никакой пощады. Ведь он, паразит, в мирное время объедал свой народ, какое же он имеет право трусить во время войны?

Беда, однако, в том, что они, эти кадровые военные, какие ни есть, а всё же профессионалы, и перестрелять всех трусов, даже если надо и очень хочется, невозможно. Кое-кого, конечно, расстреливали в назидание другим, но большинство приходилось ставить под контроль их совести более мягкими наказаниями — снятием с должностей. Беда, однако, и в том, что ещё в мирное время каста профессионалов составляет некое братство, по-итальянски, мафию и, так или иначе, поддерживает и выдвигает вверх только «своих», но об этом мы ещё поговорим позже. Сталин, безусловно, из нескольких сот тысяч советского офицерства без труда мог бы сам отобрать честных, умных и храбрых кандидатов на должности командующих фронтами и армиями, но для этого он должен был их знать, а это невозможно. Сталин знал только тех генералов, которые крутились возле него или кого он успел заметить по каким-либо причинам, а остальных кандидатов ему подсовывала сама эта мафия.

Вот, к примеру, генерал-лейтенант Д.М. Карбышев. В военных кругах СССР он был широко известен, поскольку преподавал инженерное дело в Академии генштаба, других академиях и был героем гражданской войны, в частности, героем Каховского плацдарма, который тогда оборудовался в инженерном отношении под его командой. До войны по своему званию генерал-лейтенанта, Карбышев входил в число первых полутора сотен военачальников страны. И вот 26 августа 1941 года у Сталина состоялся такой разговор с командующим Ленинградским фронтом генерал-лейтенантом М.М. Поповым.

«ПОПОВ. Товарищ Сталин, маленькая просьба.

СТАЛИН. Пожалуйста. Слушаю.

ПОПОВ. Если сейчас свободен инженер Карбышев, были бы рады иметь его у себя.

СТАЛИН. Кто он такой? Я его не знаю.

ПОПОВ. Генерал-лейтенант инженерных войск, преподаватель Академии Генштаба.

СТАЛИН. Постараюсь удовлетворить вашу просьбу».

Из этого разговора следует, что Сталин первый раз узнал о Карбышеве из этого разговора, более того, он даже не знал, что 8 августа Карбышев, руководя оборудованием оборонительных позиций на Западном фронте, был ранен, контужен и попал в плен.

Но ведь узнать человека — это лишь 1 % дела. Это только повод назначить его на должность. А потом ведь надо проверить, как он работает, для чего нужно получить надёжные данные о его работе, а не туфтовые отчёты. Да, в ходе войны люди быстро показывают себя, и Сталин заметил и генерал-майора Рокоссовского, и генерал-майора Горбатова, и даже полковника Черняховского. Но в основном ему приходилось тасовать всё ту же засаленную колоду уже известных ему полководцев, в которую новые карты вкладывали в основном сами генералы. Вот и приходилось генералов из этой колоды наказаниями приводить в божеский вид: снимать и снова назначать, и снова снимать, пока одни генералы окончательно отправлялись куда-нибудь в тыловые округа, чтобы не гробили людей на фронте, а другие генералы действительно становились какими никакими полководцами.

В сборнике «Военно-исторический архив» (№ 10) злобствует на Г.К. Жукова полковник в отставке В.М. Сафир, большей частью по делу, но часто и просто от собственного непонимания затрагиваемых вопросов. Вот он попрекает Жукова жестокостью.

«Допустив грубую ошибку и загнав в ходе Ржевско-Вяземской операции (1942 г.) буквально в западню под Вязьму главные силы 33-й армии, Жуков стал искать “виновных”. Нашёл быстро: это командир 329-й СД полковник К.М. Андрусенко, которого он, не мешкая, приговорил к расстрелу. Однако несправедливый смертный приговор Президиумом Верховного Совета СССР и на этот раз был отменён. “Недорасстрелянный” же Андрусенко 15 января 1944 г. получил звание Героя Советского Союза (войну окончил командиром 55-й СД)”.

А кто сказал, что Андрусенко до приговора (до наказания) и после приговора — это один и тот же человек? Ведь наказание для того и назначается, чтобы исправить человека. И очень может быть, что Андрусенко до приговора действительно был трус, а после приговора — герой. Говорят же, что за одного битого двух небитых дают. Особенно хорошо видна разница между битым и не битым на примере упомянутого выше генерала Гордова. Но я хотел бы этот пример совместить с назревшим разговором о смелости.

Смелость

Повторю, если человек по своей натуре трус и находится в условиях непосредственной опасности для жизни, то ему уже не до рискованных решений — не до смелости. Но полководцы, принимая рискованные решения (а их боевые приказы являются таковыми по своей сути), редко находятся в условиях непосредственной опасности для жизни и им нужна просто смелость, смелость даже без храбрости. Но вот отдал полководец боевые приказы, а в результате их исполнения не победа, а поражение. Кто виноват? Тот, кто принял эти рискованные решения — полководец. И что толку в его оправданиях, что противник был силён, что свои войска не обучены или что начальники ему не помогли?

Если генерал действительно полководец, если цель его жизни в победе над врагами, то для него возможность воплотить в бою своё собственное решение — это то, зачем он жил и живёт. И такой генерал всю свою жизнь, даже мирную, будет неустанно учиться тому, как воевать, причём учиться будет сам, ему не потребуются для этого училища и академии, как не потребовались они ни одному гитлеровскому фельдмаршалу — ведь в Германии училищ и академий, в советском понимании, просто не было. Такой генерал учится сам, потому что если он в возможном бою примет решение, не зная, как воевать, то это решение закончится крахом и его войск, и его лично.

А если генерал пошёл в армию не для того, чтобы воевать, а чтобы иметь большую зарплату и пенсию, красивый мундир и уважение общества, то зачем ему учиться, как побеждать? Тогда ему надо учиться не воевать, а тому, что обеспечит его карьеру в мирное время, — как закончить военное училище, чтобы иметь диплом, обеспечивающий получение офицерского звания, как окончить академию, чтобы её диплом помог стать генералом, как провести парад или учения, чтобы понравиться начальству, кого, как и в какое место лизнуть, чтобы получить очередное звание, и т. д. и т. п.

Но вот начинается война, и тут сразу же выясняется, что дипломами и погонами противника разбить невозможно, что для принятия решения на бой нужны военные знания, а их-то и нет! И вот тут возникает страх за последствия своих решений, такой страх, что для смелости уже не остаётся места, — такого человека переполняет малодушие.

Вот строки из воспоминаний Рокоссовского: «Весьма характерен случай самоубийства офицера одного из полков 20 тд. В память врезались слова его посмертной записки. «Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, — извещалось в ней, — вынудило меня к самоубийству». Как видите, у этого офицера хватило храбрости застрелиться, но не хватило смелости воевать.

Фельдмаршал Кейтель в ходе Нюрнбергского трибунала возмущался Гитлером — тот всё время утверждал, что ответственность за действия немецкой армии полностью лежит на нём, главнокомандующем, а когда подошло время отвечать, он просто застрелился и этим переложил ответственность на своего начальника штаба — Кейтеля. Адвокат Кейтеля вспоминал: «Кейтелю даже в самом страшном сне не могло привидеться, что Гитлер избегнет ответственности, покончив самоубийством. Уход Гитлера из жизни глубоко потряс Кейтеля, ибо он, самоотверженно борясь до конца, воспринял это как трусость». Но Гитлер не покончил бы с собой и принял бы смерть от петли трибунала, если бы у него было, что достойно трибуналу ответить, однако что отвечать, Гитлер не знал. Это пример того, что где бы то ни было, но малодушие (отсутствие смелости) имеет общие корни — отсутствие знаний для принятия решений.

А вот характерный эпизод из воспоминаний Толконюка. Начало октября 1941 года. Немцы окружают под Вязьмой четыре наши армии. Капитан Толконюк в это время служил в оперативном отделе 19-й армии, которой командовал генерал-лейтенант М.Ф. Лукин. В один из моментов, когда штаб 19А находился в лесу, отделённом от дороги полем около 300 м шириной, на дорогу выехали немецкие танки с десантом и открыли по лесу огонь. Лукин приказывает собрать всех офицеров штаба, числом около двухсот, и через поле с пистолетами в руках атаковать немецкие танки, а Толконюку поручают командовать правым флангом цепи. Офицеры рассыпались вдоль опушки, и назначенный Лукиным майор поднял цепь в атаку, а сам вернулся в лес. Само собой, изумлённые немцы подождали, пока цепь добежит до середины поля, и шквальным огнём расстреляли её. Оставшиеся в живых и раненые залегли в бороздах и лежали часа три, пока немцы не ослабили внимание, после чего отползли обратно в лес.