ЕСЛИ БЫ НЕ ГЕНЕРАЛЫ! (Проблемы военного сословия) - Юрий Мухин

А вот характерный эпизод из воспоминаний Толконюка. Начало октября 1941 года. Немцы окружают под Вязьмой четыре наши армии. Капитан Толконюк в это время служил в оперативном отделе 19-й армии, которой командовал генерал-лейтенант М.Ф. Лукин. В один из моментов, когда штаб 19А находился в лесу, отделённом от дороги полем около 300 м шириной, на дорогу выехали немецкие танки с десантом и открыли по лесу огонь. Лукин приказывает собрать всех офицеров штаба, числом около двухсот, и через поле с пистолетами в руках атаковать немецкие танки, а Толконюку поручают командовать правым флангом цепи. Офицеры рассыпались вдоль опушки, и назначенный Лукиным майор поднял цепь в атаку, а сам вернулся в лес. Само собой, изумлённые немцы подождали, пока цепь добежит до середины поля, и шквальным огнём расстреляли её. Оставшиеся в живых и раненые залегли в бороздах и лежали часа три, пока немцы не ослабили внимание, после чего отползли обратно в лес.

Однако Лукин уже удрал из леса, не оставив для посланных им в бой людей ни связного, ни санитаров. Группа офицеров, среди которых было 12 раненых, не способных ходить, и до десятка легкораненых, остались и без командира, и без приказа, но они пока ещё были связаны дисциплиной и, следовательно, стояли перед необходимостью разыскать свой штаб. Чтобы действовать вместе, им, как людям военным, требовался командир, но этот командир стал бы отвечать за судьбу всех. И вот тут случилась интересная ситуация, которую Толконюк вряд ли выдумал.

«— Пробираться к своим войскам, — предлагали одни. — Искать штаб, — высказывались другие. — Разбиться на группы по два-три человека и лесами идти на восток, — раздавались голоса. — А как же мы? — забеспокоились тяжело раненые.

Выслушав такую разноголосицу, я снова взял слово: «Так мы ничего не решим. Прения разводить не время и не место. Здесь требуется единая воля, которой все должны беспрекословно повиноваться. Среди нас есть старшие по званию товарищи: одному из них и следует взять на себя командование и ответственность…».

Но меня прервали голоса: — Я инженер, а не строевой командир, — возразил майор инжвойск. — А я связист и не смогу командовать… — А я политработник и мои обязанности известны, — высказался офицер с двумя шпалами на петлицах. — В любой обстановке моя обязанность — политобеспечение. Поэтому связывать руки командованием мне не следует. Ты, хотя и младше по званию некоторых из нас, — обратился ко мне на ты выдавший себя за политработника, — но ты окончил академию, оператор, тебе и карты в руки. Да и зачем нам выбирать командира? Мы пока не партизаны, чтобы выбирать руководителя. Тебе командующий поручил командование правым флангом при обороне штаба, а это значит, что ты назначен старшим, и не увёртывайся: всё равно за нашу группу отвечать тебе.

Откровенно говоря, мне не хотелось вручать свою судьбу людям, не желающим брать на себя ответственность, и я согласился. «Хорошо, я беру на себя командование. Но потребую подчинения и высокой дисциплины как законный единоначальник, отвечающий за свои решения и действия только перед старшим командованием. Кто не согласен, говорите сразу». Несогласных не нашлось. «Молчание — знак согласия. Решение принято», — подытожил я короткую дискуссию. «Подготовиться к походу на поиски штаба! Раненых будем нести. За каждым из них закрепляю по два человека. Носилки сделать из подручного материала».

Несколько часов назад эти люди безоружными храбро бежали на немецкие танки, а смелости взять на себя ответственность, как видите, у них не было. И дело не в образовании — командовать стрелковым взводом и ротой учат во всех училищах (Толконюк окончил артиллерийское). Но в училищах эти офицеры не воевать учились, а сдавали экзамены, поскольку без сдачи экзамена офицерского звания не получишь и, следовательно, не получишь вожделенных денег, полагающихся за то, что ты, якобы, в случае войны, будешь защищать Родину. Но вот война пришла, и выяснилось, что как именно Родину защищать, даже командуя взводом, мало кто знал.

Тогда как же они воевали, не имея смелости принять собственное решение? А вот так и воевали — что начальник сказал, то и нужно тупо заставить выполнить своего подчинённого. Скажет: «Вперёд!» — гони подчинённых на пулемёты, скажет: «Ни шагу назад!» — заставляй рыть окопы. Ведь в нашей мемуарной литературе надо ещё поискать воспоминания военачальников (таких как Горбатов или Архипов), в которых бы описывалось, как и когда эти военачальники по своей инициативе принимали решение нанести потери немцам, а не просто тупо бежали туда, куда их пошлют, и только тогда, когда их пошлют.

Наше военное образование, надо отметить, достигло больших успехов в производстве импотентов военного дела.

Исправившийся Гордов

Дальше мне надо будет привести большие отрывки из воспоминаний уже цитированного генерал-лейтенанта И.А. Толконюка. В мемуарах, как известно, все храбрые, но Толконюк, судя по всему, таким и был. Если тысячи командиров его армии вместе с генералом Лукиным сдались немцам в плен под Вязьмой, то Толконюк, будучи ранен, из окружения вышел. Затем, уже дважды награждённый, он снова был тяжело ранен, едва не лишился ноги и был признан негодным к военной службе, но порвал заключение медкомиссиии и добился отправки на фронт. Согласитесь, что эти факты, зафиксированные в его послужном списке, достаточно хорошо о нём говорят даже без описания им своего поведения в тех переделках, в которые он попадал во время войны.

Толконюк два года служил с генералом Гордовым, причём, Гордов был, как и генерал Лукин, штабист (оба эти генерала были назначены командовать армиями с должности начальника штаба округа). По воспоминаниям Толконюка, Гордов как бы приближал его, толкового молодого штабного офицера, к себе, но одновременно стремился сломать и подмять его под себя, а Толконюк, как и полагается упрямому хохлу, упирался, в связи с чем Гордов несколько раз посылал Толконюка в качестве наказания в такие дела, в которых риск гибели офицера был очень велик, но после этого не награждал, объясняя, что за наказания не награждают. В связи с этим, Толконюк, скорее всего, Гордова очень не любил, хотя и старается быть объективным. По крайней мере, он только раз, описывая поведение Гордова, дал деталь, которую можно было бы и опустить.

«В блиндаже комдива начался разнос. Отчитав без всякого стеснения генерала Киносяна за плохую работу штаба, упрекая его в том, что, наверное, немцы и кашу получают из котлов штаба армии с согласия беспечного начальника штаба, Гордов переключился на комдива, спрашивая и не давая сказать слова, почему ему не выгодно бить немцев. Неистово почесав внутреннюю часть ног, запустив руку в ширинку (он так поступал всегда, когда сильно возмущался), командующий переключил свой гнев на меня: «Вы, операторы, всё время болтаетесь по войскам, по крайней мере этого я от вас требую, при беззубом начальнике штаба. Почему вы смирились с таким безобразием?».

Толконюк пишет, что он несколько раз пытался уйти на нижестоящую должность, чтобы только не служить вблизи Гордова, но тот его не отпускал.

«Молокосос! — завопил генерал, дав волю нервам. — Из штаба ты можешь уйти только в штрафной батальон. Другого пути не будет! В штрафники могу составить протекцию, у меня на это и власти и воли хватит. Подумать только, Степан Ильич, — обратился Гордов с насмешкой к Киносяну, — он хочет быть начальником штаба дивизии. Губа не дура. Я ещё посмотрю, как он будет впредь работать. А начальником штаба батальона не хочешь? — резко обернулся ко мне разгневанный командующий. — Об этом можно подумать.

Оскорблённый таким оборотом дела, я вызывающе ответил: «Пойду и на штаб батальона… Хоть буду подальше от вас», — невольно вырвалось у меня.

— Нет, штаб батальона я тебе не доверю. Хотя и там я бы тебя нашёл. Не за горами.

Как-то вызвал меня Киносян и завязал спокойную беседу, почему-то сделав страдальческое выражение лица: «Я докладывал командарму, что ты стал за последнее время ещё больше, чем раньше, раздражителен, болезненно реагируешь на замечания и упрёки, свои суждения отстаиваешь, как непогрешимые. А ведь на начальство обижаться нельзя. Знал бы ты, сколько мне приходиться терпеть и сносить обид. Но ведь я не обижаюсь. Служба есть служба».

Я знал, конечно, что начальнику штаба с генералом Гордовым было нелегко работать, и сочувствовал ему. Но всё же возразил: «Любая служба должна быть разумной…» Но генерал прервал меня: «А хочешь знать, как на это среагировал командующий? Он сказал по твоему адресу: «Ничего, сломится. Не такие сламывались».

И вот то, что у Толконюка с Гордовым были паршивые отношения, делает, на мой взгляд, нижеприведённые воспоминания Толконюка очень достоверными. Напомню, что Чуйков и Рокоссовский между строк отметили, что Гордов трус и боится бывать на командных пунктах, расположенных вблизи передовой. Но это было летом 1942 года, когда Гордов командовал 21 и 64 армиями, а затем — Сталинградским фронтом. В августе его с этой должности сняли и, надо думать, и за трусость тоже. Снятие — это наказание, а наказание даётся для исправления. В октябре 1942 года Гордова назначают командующим 33-й армией, здесь с ним знакомится Толконюк, и оставляет о Гордове вот такие воспоминания.