Двести третий день зимы - Ольга Птицева

Шурик внезапно подскочил к ней. На мгновение Нюте показалось, что он ее ударит. Но он лишь шумно выдохнул ей в лицо. Его дыхание пахло мятной пастой и чем-то горьким, отталкивающим. Может, холодовиком, что сидел внутри него.

– Шур, сядь, – попросила Влада.

Он отошел в угол и встал там, засунув руки в карманы.

– Лева знал, на что идет, – неожиданно ответил Витя. – Мы все знаем. – Пока они спорили, он успел достать вязанье и теперь методично набирал на спицу фиолетовые петли.

– Психи, – только и смогла выдохнуть Нюта.

В коридоре ей долго не удавалось попасть ногой в ботинок. Морозная гулкая пустота в голове разливалась по телу нервной дрожью. Руки почти не слушались, снова заныло плечо. Тая следила за ее сборами, прислонившись к дверному косяку.

– Давай я тебя подвезу, – предложила она, не уговаривая остаться, хотя Нюта ждала этого и одновременно ненавидела себя за такое ожидание. – Там еще комендантский час, если тебя это до сих пор волнует.

– Никогда ко мне не приближайся, – выплюнула ей в лицо Нюта. – Поняла меня?

И хлопнула за собой дверью так, что зазвенело подъездное стекло. Выскочив на улицу, Нюта застегнула пуховик и рванула к дому. Поздняя ночь уже обращалась в раннее утро. Можно было достать из кармана телефон и посмотреть на время, но Нюта упрямо шла, пока не увидела дверь в свой подъезд. Та медленно и верно приближалась. Наконец Нюта пискнула домофоном, поднялась по лестнице и оказалась дома. Все это – старательно прогоняя из головы любые мысли, чтобы не начать рыдать на морозе.

«Не плачь на улице, – твердила мама. – Лицо обморозишь».

Будто других способов обморозить лицо у Нюты не имелось. Например, угодить в морозильную камеру. Тем более что и соседей себе она уже выбрала: Радионов и Лева – отличная компания.

Нюта всхлипнула, попыталась включить свет на кухне – не вышло. Щелкнула выключателем в спальне – ничего. Веерные отключения случались все чаще. Света, отопления, воды. Нюта ощупала ледяную батарею, вывернула кран на кухне – тот шумно выдохнул холодный воздух. Нюта оглядела кухню. Сделать запасы воды она не удосужилась. Ни попить чаю, ни смыть унитаз, если приспичит. Достойное завершение ужасного дня.

Оставалось лежать в гардеробной и набирать Славику сбивчивые сообщения. Хотя слов, чтобы описать произошедшее на парковке вокзала и дома у Таи, Нюта никак не могла найти. Пришлось использовать те, что приходили на ум. Авось Славик поймет, что она хочет сказать. Должен понять. Кто, если не он? Никого не осталось.

«Все очень плохо, Слав».

Нюта подождала, не вспыхнет ли его имя зеленым, но Славы в сети не было. Она продолжила:

«Я поехала за луковицами с людьми, которым доверяла. А они мной пользовались. Знали, что Радионов помогает „Оттепели“. Наверное, хотели следить за ним через меня. Они сами из „Оттепели“, Слав. Это пиздец. Теперь один из них задержан с луковицами. Понимаешь? Радионову крышка. Мне крышка».

Славик отсутствовал. Сообщения отправлялись, даже доходили до него. Но он их не читал. Нюта посмотрела на время: пять двенадцать. Попробовала подсчитать, сколько сейчас у Славы. Но сбилась. Полежала немного, поджав под себя колени. Кажется, в йоге это называется позой ребенка. Успокоения она не приносила, зато спина перестала измученно ныть.

Наконец Нюта подняла себя с пола, включила в телефоне фонарик и принялась обрывать сухие листья у фиалок. Действие простое и ясное: видишь неживое, тянешь его, откладываешь в сторону. Момент, когда пересохший стебелек отрывался от живой части, приносил упоительное ощущение правильности, сотворенной собственными руками. Нюта шаталась в полутьме между горшками. Под пальцами скользили бархатистые листья и нежные бутоны. Она вдыхала слабый аромат фиалок: от оторванных стебельков пахло травой, от цветов – сладкой пудрой. Время исчезло, стало зыбким, как свет телефонного фонарика. Тишина обволакивала Нюту, будто массажное масло, чуть грела и расслабляла мышцы.

Когда во входную дверь настойчиво постучали, Нюта не испугалась. Просто вышла из темноты гардеробной в темноту прихожей и сняла цепочку. Бежать все равно было некуда. И незачем. За ней обязательно придут – не сейчас, так позже. Хорошо, что она успела привести в порядок фиалки. Не для них хорошо, конечно. Для нее.

– Извини, что я так поздно. Или рано… – проговорили из мрака подъезда.

Нюта всмотрелась. На пороге стоял Кеша – измученный и бледный, но точно не обратившийся в холодовика.

– Ты чего? – спросила она.

– Впусти, пожалуйста, – попросил он таким голосом, что Нюта просто не могла закрыть перед ним дверь.

19

Кеша долго копался с обувью в темноте. Потом снял дубленку и шапку, огляделся растерянно и положил их прямо на пол. Переступил через вещи длинными ногами и покорно пошел за Нютой на кухню. Там уже начало сереть. Значит, утро неспешно наступало, хотя по ощущениям ночь все еще оставалась ночью. Нюта снова включила фонарик в телефоне и положила его на стол так, чтобы луч светил в потолок. Стало чуть светлее. Голова у Нюты низко гудела, словно старый радиатор. И мысли в ней двигались нехотя и как-то неуместно. Например, о том, что под носом у Кеши зреет прыщ, а вот на щеках высыпаний стало поменьше. Интересно, это у него от плохой воды и от мыла? Или с гормонами что-то не то? Может, спросить? А то чего он приперся и молчит, смотрит на нее, как баран на новые ворота. Ерундовая какая фраза. И кто так говорил? Мама? Бабушка? Соседка какая-нибудь во дворе? Или Димасик? Интересно, он еще живой?

– У тебя есть попить? – хрипло спросил Кеша. – В горле пересохло ужасно.

– Нету. – Нюта села на краешек табуретки. – Воду отключили всю, а я не набирала…

– И света нет. – Кеша щелкнул выключателем. – Вся улица темная стоит. Сбой, наверное.

Они помолчали. Такие разговоры между ними случались на работе, но не часто. Кеша предпочитал трудиться молча, методично и поджав губы, чтобы ни одно слово с них ненароком не сорвалось. По первости Нюта пыталась его разговорить, но это ей быстро наскучило. А теперь Кеша сидел напротив и пристально смотрел на нее.

– Ты чего вообще? – начала она.

– Меня всю ночь в отделении держали.

Нюта скривилась. Как только Кеша появился на пороге, ей стало ясно, зачем он пришел. Каяться. Бедный Кеша. Сдавший Радионова, а может, и ее тоже. Теперь он изъест себя виной, еще сильнее похудеет, заболеет и тихонечко умрет в каком-нибудь пыльном кабинете института. Правда, Нюта об этом не узнает. До морозильной камеры слухи не доходят.

Нюта задышала глубже, чтобы справиться со злостью. Но злость не появилась. Только усталость. Пока она прислушивалась к себе, Кеша