Замурованные: Хроники Кремлёвского централа - Иван Миронов

— А проиграть не боишься?

— Чего бояться-то?

— Если проиграешь, в лучшем случае фуфлыжником останешься.

— А ты в курсе, что фуфлыжник — это не тот, кто отдать, а кто получить не может?

— Короче, играем без интереса, — вконец запутавшийся Олег стал нервно набирать фишки.

— Итак, воровской фарт против лоховского счастья, — Жура начал с «один: один».

— Один: четыре, — вслух сходил соперник.

— У тебя сколько детей, Олега? — развлекал себя разговором Жура.

— Четверо. Три дочки и сын.

— Старший — сын?

— Нет, сыну пятнадцать лет, а старшая — дочка, ей двадцать.

— Учится?

— Ага, в МГИМО. — Олег скинул с рук последнюю костяшку. — Закончил. Считаем.

— Короче, пиши мне. — Жура поперебирал губами, суммируя собственный остаток.

— Пиши примерно… семьдесят.

— Что значит — примерно?

— Че придираешься? Примерно семьдесят.

— Здесь восемьдесят девять. — Олег победно загрузил Журу.

— Пиши сразу сто. Мелочный ты, Олежек. Только время тратим.

— Время пожалел? Трамвай стоит.

— Хорош чесать. Давай дальше. — Жура раздраженно перемешал кости. — Дети-то у тебя от одной жены?

— От двух.

— То есть две малые у тебя от второй?

— Нет, через одного.

— Ух, ты! Как это?

— Старшая от первой, сын от второй, дочка, которой одиннадцать, от первой, и, соответственно, которой четыре, — от второй. Но все дети живут со мной.

— Тяжело справляться?

— У нас с ними очень доверительные отношения. Девчонки делятся со мной даже тем, чем с матерью боятся.

— Старшая тебя внуками еще не осчастливила? Четверки есть?

— Нету.

— Пожуем и эту. Бери тогда.

— Я ей сказал: живи с кем хочешь, но чтоб никаких детей и никакой свадьбы.

— А если залетит? — Даже Жура опешил от такой отцовской позиции.

— Аборт сделает… Считаем! Ха-ха. Все тебе.

— Олег, сегодня бог фарта за тебя. Как играешь! Ты просто человек-игра!

— Да, ладно, — Олигарх светился довольным азартом.

— А сыну, говоришь, сколько?

— Пятнадцать.

— Скоро женщин водить начнет.

— Надеюсь…

— Что значит «надеюсь»?

— Он у меня такой тихий, худой, больше за компьютером. Вот один мой знакомый, когда сыну исполнилось семнадцать, купил хорошую дорогую проститутку, ну, и организовал якобы случайное с ним знакомство. Вот я тоже склоняюсь к такому варианту.

— Смотри, Макаренко, вырастет у тебя малый мажором, как присядет на шею, будешь ему шелестеть всю жизнь. Сколько у меня таких знакомых было. Один Петя Сосковец чего стоит! У него папа кем-то в правительстве работал. Короче, бабла… Он сам не знал, где у него дно. Так вот, Петя гердос нюхал. Что только папаша ни делал, чтобы сына вылечить: закрытые клиники здесь, в Европе — без толку. Сейчас, наверное, уже сторчался. А еще был у меня знакомый Жека, тоже чистая живность, кокаиновая голова — тридцать два—тридцать три года. Всех знает, везде тусует, вечно на черном «хаммере» обдолбанный по встречке. Менты тормозят, он ксиву им в зубы, те под козырек. Заехали мы как-то к нему юзануть на хату. А там все стены, прикинь, в фотках — папа его в генеральской форме с Владимиром Владимировичем на шашлыках, в обнимку.

— И кто у нас папа?

— Я откуда знаю? Далекий я от всей этой политики.

— Фамилию-то дружбана своего помнишь?

— Это… Как его… Выскочило… Типа Казанов, Казанев…

— Карзанцев?!

— Во! Точно! Карзанцев. Есть такой, да?

— Еще бы. Способный генерал-полковник. Это надо за полтора года умудриться тридцать пять раз триппер поймать.

— Откуда знаешь?

— Было дело. Его жена моей знакомой плакалась. Шарик-то реально тесный… Все! Рыба! Считаем. Тебе хватило?

— Ну, ты мошенник!

— Серега, даже у следствия язык не повернулся предъявить мне мошенничество, только хищение и легализацию…

— Олежка, ты такой правильный, что будь я на месте судьи, никогда бы не подумал, что такой мужчина может быть расхитителем… Чистый маньячила!

Проснулся Сергеич, поставил кипятить воду.

— Что, мурло, проиграло? — зевнул Кумарин.

— Да невозможно с ним играть, — возмутился Серега.

— С чего ты-то такой способный, Сереженька?

— Просто я работаю, ля-ля-ля, волшеб…

— На администрацию. — Сергеич перебил мотив старой песни.

…Жура продержался еще пару дней — сдался. Вернувшись с вызова и задумчиво поблуждав по хате с полчаса, он забрался на нары к Кумарину и втихушку покаялся о надеждах, которые возлагали на него опера. Надежды были не слабые и вполне мотивированные. От Сереги требовали дать показания, что якобы он слышал, как Кумарин грозился отрезать голову Бадри Шенгелии и играть ею в футбол. В случае отказа опера пригрозили Сереге возбудить против него уголовное дело по факту вымогательства денег у бывшего сокамерника Бессонова. Жура держался, подкармливая мусоров завтраками, избегая идти на прямой конфликт с оперчастью. С тех пор все беседы с «погонами» докладывались Кумарину. Оперативная работа в изоляторе № 1 по сидельцу № 1 была не просто погублена, но и перекручена против мусоров. И хотя нехитрый куплет «Просто я работаю на администрацию» насвистывался в хате регулярно, для Сереги он уже не звучал столь навязчиво.

В качестве премиальных за откровенность Сергеич разрешил Журе минут десять поиграть телевизионным пультом. На экране тут же вспыхнуло Муз-ТВ с засаленной рожей Трахтенберга.

— Володь, погляди, как с него жирок сцедили, — подключился к просмотру Олигарх.

— Рома же ваш, питерский. Там у него клуб был «Хали-гали».

— Был я в этом клубе, где он занимался всем этим безобразием, был один раз, хватило меня на несколько минут. Кстати, по просьбе москвичей был. Почему-то нравится москвичам всякая похабщина. Спустя какое-то время звонит мне хороший приятель Игорь Крутой, просит помочь по ситуации с Трахтенбергом. Приехал Рома, рассказывает, что ребята построили под него «Хали-гали» и заключили контракт, по которому ему еще похабничать у нас три года, а он, мол, хочет работать в Москве.

— Уезжай и спокойно работай, — говорю ему.

— Нет, — ноет Рома. — Если уеду, они меня убьют.

— Не переживай! — успокаиваю его. — Если убьют тебя, мы у них убьем троих. Рома вконец обделался. Встретился я с этими ребятами, договорились, что компания Крутого выплатит неустойку и заберет Трахтенберга в Москву. Меня пригласили на последнее выступление этого жидка в Питере, где Трахтенберг слезно благодарил за освобождение и обещал по звонку в любое время дня и ночи рассказывать свежие анекдоты.