Замурованные: Хроники Кремлёвского централа - Иван Миронов

…Чем ближе становился Новый год, тем больше Олега охватывал будоражущий нервоз, которым его распирало поделиться с сокамерниками.

Как-то на прогулку мы вышли только вдвоем. Жура спал, Сергеичу не здоровилось — отнимались ноги. Спорт не шел, Олег уже с неделю маялся нервным бездельем, увеличив вдвое дневную никотиновую нагрузку. И вот выяснилось почему.

— К Новому году должен выйти, — загадочно поведал мне Олигарх, еле услышанный за криком радио. — Поменяли начальника следственной группы, очень порядочный товарищ, собирается возбуждать дело против следаков, которые меня закрыли.

— По поводу?

— Поводов хватает. Они там все в дерьме. У меня на обыске телефон — подарочный «Верту» пропал, где-то десятку евро стоит. А у этих телефонов специфика — они все именные. Пробили мою трубу, оказалось, что она теперь в пользовании замгенпрокурора. Уже как с неделю ко мне ходит этот новый следак — снимает показания на мусоров. Думаю, до Нового года уйду на подписку. Дело, наверное, замнут. Только вот с пятьдесят первой придется слезть, дать чисто формальные показания. Но я не форсирую, жду предложений… Надеюсь, праздники на Мальдивах отметить.

— Открытку не забудь прислать, чаю, курева, — улыбнулся я столь глупой наивности.

— Слушай, Олег, а кто вас крепит?

— Меня, — Олигарх посмотрел на вышку — вертухая не было, и зависнув над моим ухом, шепотом: — Лично Игорь Иванович. Лично!

— Сечин? А ему какой резон?

— У меня векселей на четыреста миллионов долларов. Если меня нагоняют, я их смогу обналичить. Если нет — бабки уходят Сечину. Ничего, Медведева изберут, присядет Сечин лет на десять, вот увидишь.

— Ой ли!

— Зуб даю, как миленький заедет на Лефортово или на «девятку». Будет ему Олимпиада!

По радио зазвучал проигрыш рекламы сети кинотеатров.

— «Киностар!» Узнаешь? — Олег воссиял елейной улыбкой с оттенком ностальгической грусти.

— Нет, а должен?

— Я с детьми каждые выходные ездил в «Мегу», разойдемся с ними по разным кинозалам, потом соберемся прямо там же в ресторане — покушаем, в магазинах затаримся и домой. Эхе-хе…

— Не вздыхай, воссоединитесь скоро.

— Скорей бы. Водочки охота. Краба свежего и водки. У меня напротив офиса кабак был, туда по четвергам с Дальнего Востока на самолете краба доставляли…

И Олег засобирался на волю в ожидании следователя с подпиской. Он перестал писать письма, что раньше являлось основным его времяпровождением, забыл спорт и прогулки, с легким, но заметным высокомерием вольноотпущенника стал отдаляться от нашего уголовного коллектива, имевшего весьма мрачные перспективы. На все шутки Журы он теперь брезгливо морщился или снисходительно улыбался. В дань общественному вниманию Олег выбрал жанр автобиографии, в которой пристойнее всего звучала история о дерзости маленького Олежки, вытряхнувшего из цветочного горшка любимую герань нелюбимой учительницы и испражнившего в освободившуюся глиняную емкость свой кишечник. За этот подвиг Олигарх тут же удостоился очередного прозвища — засранец. Но это не отрезвило Олега, фонтан его воспоминаний продолжал бить тухлыми брызгами финансовых достижений и любовных приключений со студентками и старшеклассницами. Нервное ожидание свободы спровоцировало кишкоблудство и, как следствие, Олег зачастил на дальняк, что не могло не быть отмеченным Журой.

— Что, братуха, клапана совсем разболтались? — посочувствовал он Олигарху после очередного похода последнего.

— В смысле? — покраснел Олег.

— Что ты жрешь, что так срешь? Может, черви? Это, по-моему, за сегодня уже четвертая попытка.

— А ты считаешь? Ха-ха! — Олег попытался перейти в контрнаступление.

— Олежа, я было начал, но постоянно со счета сбиваюсь.

— Я же у тебя не интересуюсь, почему ты руку из штанов не выпускаешь? — зарычал Олигарх.

— Это я грыжу массирую, — невозмутимо объяснил Серега. — Я за тебя переживаю, а ты мне хамишь. Прав Гюго: «Сердце неблагодарного человека хранит только пепел».

— Вот метут в два веника, — усмехнулся Сергеич, прерывая дебаты.

Нервишки возбудили старые Олеговы кожные болячки. Следующим утром Жура застукал Олигарха с тюбиком мази явно не косметического назначения.

— Что это, Олег? — приступил Серега с допросом.

— Да так, мазь… профилактическая. — Олигарх поспешил спрятать тюбик в тумбочку.

— Кожное? — не отступал Жура.

— Ну, да… — Олег потупил глаза.

— Так у тебя грибок! Почему хату в курс не ставишь? — В камере явственно повеяло серьезным скандалом.

— Не грибок, — замялся Олег. — Это, м-м-да, сыпь.

— Чего ты нам чешешь, засранец?

— Это не заразное. Ну, внешне не заразное.

— Что ты выделываешься, как вошь на гребешке? Давай по сути. Здесь тебе не консилиум, а зэки злые.

— Это венерическое. Ерунда, но противная. — Олигарх сполз на полушепот. — Поймал перед посадкой, залечить не успел.

— Казанова лысая! — заржал Серега. — Жена-то в курсе?

— Конечно, она же мне и передает лекарства.

— Тоже лечится? — с неподдельным сочувствием вопросил Жура.

— Я не хочу это обсуждать. — Олег завалился на шконку и повернулся лицом к стене. Конец переживаниям Олега положил в предпоследний рабочий день 2007 года. От следака Олигарх вернулся смертельно бледный, но расслабленный.

— Ну, как? Домой? — Серега участливо свесился с верхней шконки.

— Совсем козел охренел! — с порога выпалил Олег. — Знаешь, что он мне предложил, Володь?

— Рассказывай.

— Он мне предложил явку с повинной, судиться особым порядком и гарантировал восемь лет строгого вместо пятнадцати.

— А ты? — Участие Журы деградировало в издевку.

— Послал его на…

— Значит, Новый год вместе встречаем, — констатировал Сергеич.

— Получается, что так, — удрученно вздохнул Олег.

— Из Сереги Деда Мороза сделаем…

— Как это, дядя?

— Возьмем положняковой пасты, выкрасим тебе бороду, а из пакета кефира я тебе пилотку красную вырежу с помпончиком…

— С чем, с чем? — напрягся Жура. — С погончиком? С каким погончиком?

Олега как разморозило, он вернулся в спорт, уже не отказывался от игры. Возобновил переписку, отправляя по нескольку посланий в день, стал меньше курить, и даже взял у Марины библиотечный каталог, чтобы заказать книги, в чем прежде замечен не был.

В эти дни страна жила предвкушением праздника, ну, а мы — двухнедельного душняка. Пока все празднуют, мы сидим, давясь телевизионными объедками синтетического счастья. Новый год сродни условному рефлексу. Когда серое прозябание строго по расписанию разбавляется двухнедельным угаром, жизнь останавливается, а на режимных объектах приобретает характер управляемого хаоса, когда и без того наша самая «уважительная причина» — «забухал» приобретает священно-неприкосновенный характер. А значит, всех, кого еще не посадили, ждет входяще-исходящее оливье, прозрачный градус и ворох мишуры на облупившейся елке. Мы же, зэки, будем довольствоваться пьяными рожами и долгоиграющим перегаром мусоров, отсутствием писем, ларька, передач и свиданий, и, вероятно, двумятремя часами телевизора в новогоднюю ночь. Однако праздновать надо! Даже с таким диким реквизитом. Праздник — это пульс радости, а радость — иероглиф счастья. Поэтому выбора у нас не было.