Том 4. Четвертая и пятая книги рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скоро в город! – подумал Женичка, снял шляпу и пошел еще медленнее.
Женя, вернувшись, не снимая шляпы, села на пуф перед девичьим туалетом, на котором лежал между мылом, зубным порошком, и бутылкой с одеколоном разный вздор: коробочка из под конфет, недоеденное яблоко, простые камушки, выглаженные рекою, стрекоза в папиросной коробке и кукольный лифчик. Луна смешно голубила стекло одеколонного флакона и амур этикетки прозрачный на свет, казался лиловым утопленником. Женя зажгла огарок и улыбнулась себе в зеркало.
– Будто бабушка в этой шляпке! Я думала, она не пригодится, я же не знала, что встречу Женичку. Женичка, Женичка! Милая луна! Теперь днем скучно, но можно будет позднее вставать и начать читать «Войну и мир».
Она решила не спать, но заснула на открытом окне. Проснувшись, она увидела лучи из-за сарая и перед собою цыпленка; он спокойно клевал цветочки на её платье, так как она не шевелилась. Женя тихонько рассмеялась, а тот, неуклюже соскочив, побежал на длинных лапах, смешно унося свой вздернутый мохнатый зад. Лучше еще лечь, чем приниматься за Толстого! Конечно, он – гений, но Женичка милей.
Каждый день луна делалась всё более кривобокой, но флюс не уменьшал её света и не прекращал свиданий на скамейке под шаром, под настоящим зеленым шаром. Скамейка сохраняла их секрет и их буквы, потому что они были вырезаны с нижней стороны доски. Лежа на спине, Женичка резал, а Женя смеялась, боясь, что тот прорежет скамейку насквозь или схватит Женю за ноги.
– Здесь, здесь? – спрашивал Женичка, стуча ножиком в скамейку по разным местам.
– Ты не посмеешь этого сделать, а я всё равно не встану.
Ребята сверху могли писать сколько угодно глупостей, – «их», буквы будут сохранны!
Женя тоже подсунула голову, чтобы посмотреть, как вышел вензель, но молодой человек в награду себе стал ее целовать, так что она отбивалась ногами и сделала рассерженный вид.
Это было, когда еще днем они могли видеться. Ночью, при луне, до резьбы ли?
– Птицы в лесу больше не поют давно; какое число у нас?
– Не скажу.
– Почему? вот новости!
– Я тебя поцелую столько раз, какое число!
– Тогда, пожалуй, выйдет семьдесят шестое Августа!
– Вот увидишь! – и он поцеловал ее пять раз.
– Только-то?
– Пятое Августа.
– Ах так?
– Хочешь, будет сотое Сентября? я не собьюсь.
– Довольно глупостей, Женичка. Скоро придется уезжать! Не будет ни скамейки, ни луны, ни шара.
– Можно его взять с собою.
– Что же, ты думаешь, что и в городе в нём будет отражаться наш сад? Ты вроде того господина, который привез из Карлсбада такой же шар и очень обиделся, когда дома не нашел в нём Карлсбадского парка. Ты – удивительно глупый!
– Но и в городе в нём будет отражаться, как мы целуемся.
– Что ж ты будешь везде с собой его носить? ты просто дурачок.
– Потому что тебя люблю?
– Нет, не потому, а потому что завел и у себя шар. В нём никто не целуется. И глупый, и безвкусный. Красный завел… фи! хоть бы посоветовался со мною.
– Да вовсе не я его и покупал-то! я его и не видел даже.
– Ну да, и всё-таки ваш шар противный, а наш милый. Мама совершенно права.
– Да при чём же я тут?
– При том. Все перессорились и это очень досадно и глупо. Ну, повтори: досадно и глупо. – Досадно и глупо.
– И Полукласовский шар противный, а наш милый.
– А наш милый.
– Нет, ты не хитри, а повтори: «а Боскеткинский милый».
– А Боскеткинский милый.
– Где же первая половина?
– Какая?
– Полукласовский шар противный?
– Полукласовский шар противный.
– А Боскеткинский милый.
– А Боскеткинский милый.
Женя замолкла под своей шляпой, а Женичка машинально ломал ей пальцы.
– Зачем ты мне ломаешь пальцы? что я тебе горничная?
– Почему горничная?
– Так ухаживают за горничными.
– Я не знаю, я не ухаживал.
– Я тоже не ухаживала.
– Я и за тобой не ухаживаю.
– Что же ты делаешь?
– Люблю тебя.
– Нет, ты не любишь меня, а влюблен, понимаешь, влюблен. Любят, это папа маму, меня, сестер, любят пирожное, а ты – влюблен. Хорошо?
– Не знаю. По-моему, я люблю тебя.
– Фу, какой скучный! Я хочу, чтоб было лучше, а он упрямится. Ну хочешь так? ты и влюблен в меня и любишь меня, – оба вместе.
Подумав, она сказала:
– А знаешь, по моему ты и не любишь меня и не влюблен.
– Это почему? Яченя, что за фантазия?
– Это не фантазия, а правда. Если бы ты любил меня, ты не купил бы красного шара.
– Яченя, я же говорил, что не я его покупал.
– Всё равно, у вас бы его не было.
– Ты сегодня упрямая!
– Я упрямая? сам упрям, как три осла! Одним словом, пока у вас торчит ваша красная гадость, не смей приходить сюда. И теперь не смей смотреть в наш шар! он – шарунчик, он – зеленуша, он – душан! И я его люблю, а тебя не люблю.
Она стала целовать блестящую зелень шара, но когда приближала к нему свое лицо, там придвигался такой рот, такой нос, что, забыв о ссоре, она тянула за рукав Женичку, чтоб посмотреть.
– Нет, ты посмотри, что за урод! Нет, ты попробуй сам. Похоже на Женичку Полукласова? Через пять лет ты будешь таким.
Вздохнув, она посмотрела на лунную точку в носке лакированной туфли и сказала скорбно:
– Вот какие дела. Когда же ты придешь?
– Завтра, конечно.
– Ты не думай, что я шутила.
– Я и не думаю.
– И не вздумай меня надуть.
– До завтра, – ответил только Женичка и остался смотреть, как Женя огибала флигель, чтобы дойти до своего незапертого окна. Всё-таки она обернулась и сама, забывшись, сказала: «до завтра».
5.
На следующий день Женичка пришел, следовательно… следовательно утром Анна Львовна, выйдя в сад и оглядевшись с довольным видом, вдруг нахмурилась, протерла глаза и снова взглянула с ужасом и негодованием. Действительно, на клумбе не только красного пятна, но даже палки не было, и бархател лишь оранжевый кружок ноготков. Она поглядела почему-то на небо, будто, в свою очередь, в солнце мог отразиться пропавший предмет. Коврик желтых цветов только издали был нетронут, вблизи оказывалось, что его осыпали осколки красные с лица со свинцовой изнанкой. Они же валялись и на песке, и в каждом горело по солнцу и было по неподвижному небу.
Вспомнилась и записка, лежавшая здесь же дня четыре тому назад, и
