Соната незабудки - Санта Монтефиоре

— Не будь дурочкой. Это то, что ты умеешь делать хорошо. Тебе просто надо набраться смелости, вот и все. В конце концов, мы хозяева наших судеб. Нет ничего незыблемого, кроме камней. Ты могла бы направить ее жизнь в правильное русло.

— Не было смысла. Этот ребенок уже сбился с пути, — мрачно сказала Равена и покачала головой. — Я пойду покатаюсь верхом. Чувствую себя совсем разбитой.

Молодая цыганка отвязала пони и побрела с ним рядом, продолжая думать о том, как могло случиться, чтобы такой юной душой столь уверенно правили темные силы.

Было уже далеко за полночь, когда Леонора со своим Потрепанным Кроликом прошлепала по коридору в комнату матери. В руках она держала свечу, защищая ее от холодного сквозняка, врывавшегося в коридор сквозь щели в одном из ветхих окон. Она боялась включать свет, так как Сисли страшно не любила тратить электроэнергию зря. Около маминой двери Леонора замешкалась. Она понимала, что уже взрослая и что Алисия наверняка будет утром дразнить ее. Сестра всегда издевалась над ее привычкой всюду брать с собой «этого дряхлого кролика». Но девочке очень хотелось устроиться в теплых маминых объятиях и вспомнить то ощущение безопасности и уюта, которое она так любила, когда была маленькой.

Леонора постучала и повернула ручку. Она услышала шорох одеял. Одри повернулась к двери.

— Кто там? — спросила она, приходя в ужас от мысли, что Марсель снова шпионит за ней. Но потом она увидела бледное личико девочки, освещенное золотым пламенем свечи, и нежно улыбнулась. — Ты в порядке?

— Мне одиноко, — ответила Леонора тихо.

Одри ласково улыбнулась дочери.

— Тогда иди сюда, моя любовь. Мне тоже одиноко.

Леонора взобралась на кровать и погасила свечу. Она свернулась клубочком и ощутила, как мама придвинулась к ней еще ближе.

— Я всегда скучаю по тебе, — сказала Леонора. О своих страхах было легче говорить в темноте, когда не нужно смотреть на грустное лицо мамы.

Одри погладила ее по волосам.

— Я тоже по тебе скучаю. Ужасно скучаю. Не проходит ни секунды, чтобы я о вас не думала. Но вы привыкнете и полюбите школу, как когда-то тетя Сисли. Сейчас она говорит о школе так, словно до сих пор там учится. Похоже, это хорошее место.

— Да, хорошее. Мне нравится мисс Райд и Гуззи. Кэззи — моя лучшая подруга. Она тоже тоскует по дому, но рядом с ней, по крайней мере, сестры, и они добры к ней.

— А у тебя есть Алисия.

— Да, — без энтузиазма согласилась Леонора. — У меня тоже есть сестра. — Она не могла объяснить, что Алисия ведет себя так, будто они чужие люди, потому что это сильно огорчило бы маму.

— На Рождество ты приедешь домой. На целых четыре недели, подумать только! У нас будет настоящий английский праздник. Я научу Мерседес готовить рождественский пудинг и миндальные пирожные. А подарки мы откроем под праздничной елкой вместе с бабушкой и дедушкой. Ждать осталось совсем недолго, всего десять недель. Они пролетят очень быстро. Ты и не заметишь, как окажешься дома.

— Но ведь потом нам снова придется уезжать. Я ненавижу расставания.

— Понимаю, моя любовь. Не думай сейчас об этом. Ночью все кажется гораздо хуже. Сейчас ты со мной, и я тебя очень люблю. Очень. Попробуй подумать о чем-нибудь хорошем.

Леонора попыталась думать о хорошем, а Одри думала о том, какая боль ожидает ее впереди. Расставание с детьми, возвращение в Аргентину к нелюбимому мужу, пустой дом… И долгие годы прощаний в аэропорту, перемежающиеся дорогими минутами общения с детьми. «О, Сесил, что же ты наделал?»

На следующий день пошел дождь. Леонора впала в уныние, потому что минуты текли все быстрее, приближая время к полудню, а ее — к мучительной дороге назад в школу. Она прилипла к маме, в то время как Алисия сидела в фургоне цыган, заставляя Равену предсказывать ей будущее снова и снова. Одри пыталась подбодрить Леонору, соорудив небольшой садик из обувных коробок, используя мох с крыши дома и цветы, выросшие под большим зонтом для гольфа, который когда-то принадлежал Хью. Ей удалось добиться от дочери улыбки лишь тогда, когда они вместе стали выстилать дно коробки фольгой, которая должна была символизировать пруд. Сисли испекла к чаю шоколадное печенье и разрешила близнецам вылизать тарелку, которую им пришлось отвоевывать у Барли, желавшего оставить эту привилегию за собой.

Расставание было ужасным. Леонора рыдала, а Алисия хмурила брови, думая о том, что ей снова придется присматривать за сестрой. Одри, наученная горьким опытом, ушла очень быстро, но по пути в аэропорт, а затем в самолете в Буэнос-Айрес не переставая всхлипывала. Не удивительно, что за время полета ее глаза так сильно опухли от слез, что молодую женщину трудно было узнать.

Но она даже не могла предположить или представить, что произошло в ее доме в ее отсутствие.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Одри вышла из машины и услышала знакомые звуки фортепиано, звеневшие в воздухе подобно эху горьких воспоминаний. Она решила, что это иллюзия — злая иллюзия, которая терзала сердце, будила надежду, которая всегда жила в нем. Жила несмотря на то, что Одри знала, что желания несбыточны, а мечты — не более чем мираж, подпитываемый безнадежностью. Она какое-то время слушала, не веря своим ушам. Из дома вышел муж и открыл багажник машины, чтобы достать вещи. Одри медленно, словно в замедленном кино, шла к парадному входу, испытывая панический страх обмануться в своих ожиданиях. «Если бы Луис вернулся, Сесил сказал бы мне». Однако лучик надежды не погас.

Когда она вошла, музыка стала громче. Ошибки быть не могло — это та самая мелодия. Их мелодия. «Соната незабудки». Ноги Одри подкосились. Ей показалось, что еще минута ожидания, и она потеряет сознание либо разрыдается. Подошел Сесил, и его присутствие мгновенно отрезвило ее. Однако она не нашла в себе смелости спросить, кто играет на фортепиано, боясь, что голос может выдать волнение.

Сесил понес чемоданы наверх, в спальню, а Одри застыла в дверном проеме — в гостиной за пианино сидел Луис, касаясь пальцами клавиш, на которые она так часто смотрела с бесконечной тоской, думая о нем.

Должно быть, он ощутил ее присутствие, так как перестал играть и обернулся. Они смотрели друг на друга одно долгое мгновение, которое, казалось, нарушило все законы времени и повисло в воздухе. Луис искал в ее глазах отражение страсти, чтобы убедиться, что она все еще любит его, а Одри — ненависть, которая стала бы наградой за ее слабоволие. Она чувствовала себя виноватой. Она вышла замуж за его брата, хотя должна была стать его женой. Дух неудовлетворенности жизнью витал в доме: пары алкоголя в дыхании Сесила, волосы Одри, собранные в жгут, который сдерживал ее кокетство и жизнелюбие… За две недели пребывания в Херлингеме Луис пришел к выводу, в правильности которого не сомневался: брак не принес им счастья. А ведь все могло быть иначе…

Одри нежно улыбнулась. Именно это и было нужно Луису: он встал, притянул ее к себе, прижался губами к виску, бормоча, что хочет ее, любит и всегда будет любить.

— Луис, пожалуйста, не сейчас, — взмолилась молодая женщина, отталкивая его. Ступеньки лестницы угрожающе заскрипели.

— Как он мог так с тобой обойтись? — прошептал Луис, держа ее лицо в руках и глядя на нее с состраданием.

Одри была готова расплакаться. Ей так хотелось, чтобы это мгновение единения тел длилось вечно, ведь только в его объятиях ей было по-настоящему тепло. Но у них не было времени — Сесил вошел в ту самую секунду, когда Луис отстранился от нее.

— Я хотел, чтобы приезд Луиса стал для тебя сюрпризом, — сказал он, проходя мимо супруги к бару, чтобы налить себе крепкого виски.

Одри последовала за ним, утирая слезы. Она плакала по мужчине, которого боялась никогда не увидеть. Она двигалась медленно, не зная, что сказать. А Сесил между тем продолжал говорить:

— Для меня это был огромный сюрприз, дорогая. Он появился в Херлингеме через неделю после твоего отъезда. Неожиданно, точно так же, как уехал. — Сесил посмотрел на брата, затем на жену. Никто ему не ответил. Он закурил.

— А где он остановился? — спросила Одри, слишком напуганная, чтобы адресовать вопрос непосредственно Луису.

— У нас, — ответил Сесил, помешивая лед в стакане. Его лицо было мрачным, подбородок сильнее обычного выдвинулся вперед. — Ты же не возражаешь, правда? — Он исподлобья посмотрел на жену.

Одри охватила паника, но она нашла в себе силы покачать головой.

— Конечно, нет. А мама и папа уже приходили поздороваться с ним?

Луис присел на диван, с которого удобнее было смотреть на Одри. Она опустилась в кресло напротив. Он думал о том, что эта гладкая прическа прибавляет ей пару ненужных лет. Неужели нежная девушка, в которую он когда-то влюбился, для него безвозвратно потеряна?