Вторжение - Антон Карелин

Ты содрогаешься в последний раз, очень медленно, неторопливо превращаясь из калеки в кусок агонизирующего мяса, и булькающим ртом выдыхаешь:

«A-а... ы-ы-ы...»

Так заканчивается твоя жизнь.

«Где он?! Мать, только что был рядом, где же он?!. — Куст дернулся, прыжок, замах. — Н-на-а, тварь! На-а! Получи-и!.. Дьявол, никого нет! Нет, нет, нет!.. — сзади что-то дергается, шорох, шелест, свист. — Не-е-е-е...» — Вот этого «нет», наполненного смыслом отрицания, ты договорить уже не успеваешь, потому что острая, стальная боль вонзается тебе в спину, чуть пониже лопатки, между ребрами, пробивая и кольчугу и кожанку; вместе со стальной смертью на тебя валится мохнатая, голодная, урчащая от алчности и жажды, воющая от яростного нетерпения, своей тяжестью и силой удара сваливающая тебя наземь, в траву, вцепляющаяся лапами в плечи и всаживающая тебе в шею свои мокрые от горячей слюны клыки...

Тебе повезло, хитрый разведчик второго ранга Марат, рэйнжер северных границ. Ты умираешь быстро.

«Мама!.. Мама!.. Мамочка!.. — Они догоняют, они настигают тебя, ноги стали ватными, в груди все выжжено пылающим огнем, ты спотыкаешься и падаешь, падаешь, падаешь... — А-а-а! Не надо! Спасите! Не-ет!..» — Они и не думают слушаться тебя; и верно, это ведь не дружки твои, это ведь алоглазые схарры, людоеды древних времен, первая напасть человечества. Их всего лишь пятеро, и каждый из них норовит сожрать тебя первым. Им наплевать на то, что тебе всего восемнадцать лет... Вернее, им не наплевать. Свежесть и чистота твоего тела увеличивают их жажду, трое из них даже вступают в грызню друг с другом, которая заканчивается смертью одного из них, и в результате ты умираешь примерно на десять — двенадцать ударов сердца позже, вопя и призывая маму, как положено, а затем бессвязно и бессмысленно хрипя... как и должен человек, — здесь, в центре пиршества тех, кто ненавидит и презирает всю человеческую расу... кому есть, за что ненавидеть и желать уничтожить ее. Мечтать пожрать ее всю.

Их было четверо, и одной из них была женщина — опытная, пробивная, развратная, сильная, но все-таки женщина, бывшая подругой каждого из этих троих, а потому, когда твари настигли их, все трое, даже не раздумывая, быстрыми ударами прикончили ее, уже затем развернувшись к накатывающейся на них волне.

Они даже успели убить одного и ранить двоих-троих, прежде чем были сметены, а затем разорваны сами.

...Здесь их оставалось больше всего: почти тридцать человек, парализующее воздействие ужаса на которых уже практически закончилось. Стрел у них не осталось, равно как и горячего масла, малых каменных лавин, падающих бревен и остальных убийственных средств здешней обороны. Но и без того они все еще были сильны, потому что с ними были два младших мага, Гор и капитан. Все ямы с кольями были заполнены телами уничтоженных или умирающих схарров и кан-схарров.

Занимающие лучшую древесную башню, у подножия которой распростерлось более двух сотен изуродованных тел, в большинстве своем — схаррских, они были готовы умереть, продолжая уничтожать их...

Но все это было раньше, менее десяти минут назад.

Веренна Бранн, самый молодой из десятников отряда границ, отчетливо помнил, как колышущаяся, живая масса мохнатых схарров окружила зеленую башню. Как бледный, уже несколько раз раненный капитан, не обращаясь ни к кому конкретно, сказал: «Это значит все. Значит — мы последние». И как алоглазое море вокруг все прибывало и прибывало.

Как в их колыхании появился строго определенный ритм, и звучание их низких, негромких голосов породило непрерывную, тянущуюся, стелящуюся по земле песнь.

В ней не было ярости и ненависти, казалось, схарры уже вволю напились крови, хотя отведать человеческую плоть смогла лишь примерно половина из оставшихся в живых.

В этой песне было иное — угрюмое, извечное, тихое. Жадное, уверенное, страстное. Одновременно заунывное, безразличное, темное... И очень хорошо десятник Бранн помнил, как медленно, очень медленно из темноты выступило черное пятно — больше двух сотен огромных собакоглавых, лишь пяти десятков которых хватило бы, чтобы рассеять и уничтожить отряд капитана в открытом бою... Молодой воин отчетливо видел, как они остановились вне пределов пустого пространства перед башней и как под мерный, нескончаемый ропот раскачивающихся мохнатых от двух сотен собакоглавых отделилось лишь трое. Юный Бранн очень хорошо запомнил, как раздавалось в стороны единое море мохнатых тел, торопливо отступая, пропуская медленно, спокойно ступающих Псов вперед, как неохотно, пугливо затягивалась прореха после того, как они прошли, как схарры боялись ступить на землю, которой следовали владыки собакоглавых — гнолльские шаманы. Сыновья Ррарга.

Еще он запомнил, как ударились о невидимую стену восемь копий, брошенных по приказу капитана, как истаяли яркими вспышками врезавшиеся в эту же стену посланные магами стрелы огня, и как медленно, насмешливо и тысячегласо выдохнула, зафыркала после этого огромная многоглазая толпа. Зафыркала тихонько, осторожно, в экстазе услужения.

Еще он помнил, как подняли руки все трое, указывая на могучий, усиленный фортификациями и друидской магией ствол, и как заунывное пение мгновенно стихло. Он хорошо запомнил тишину, окутавшую лишь едва колышимый ветром лес. Затаивших дыхание и с той и с другой стороны. Капитана, опустошенное лицо которого в сумраке ночи казалось белым пятном. И то, как все трое гноллей рявкнули нечто гортанное, переливчатое, сплетенное в единый звук, выбрасывая мощные руки ладонями вперед.

Нет, не упало огромное дерево, низвергнутое черной силой, не рухнуло наземь, погребая под собой десятки мохнатых тел. Все было гораздо проще. Эффективнее. На башню опустилась черная, пронизанная молочно-белыми всполохами тьма. Что-то неслышно жужжащая невыносимо далеко. Очень тяжелая, застывающе вязкая. И люди увязли в ней. Застыли, не в силах пошевелиться. Были парализованы.

Десятник помнил, как мощные руки могучих гноллей, возникших из темноты, осторожно подхватили его. Он помнил и то, как его спустили на землю и как положили, неподвижного, все чувствующего и понимающего, на расстеленное грубое черное полотно, где уже лежали, устремив неподвижные взгляды каждый в свою точку, три десятка человек.

Далее он ясно, незыблемо-ясно помнил, как медленно, спокойно, мерная заунывная песня возобновилась. И как двое из троих старших в этом действе Псов стали, приближаясь друг к другу с разных сторон, перерезать горла каждому из лежащих, собирая их кровь в глубокие костяные чаши, кажущиеся бездонными.