Заложник - Фридрих Незнанский

Гриша стал объяснять, что к чему, кто где сидит, а после наводящих вопросов Платонова заговорил уже конкретно, что, по его пониманию, могло происходить в кабине во время последнего злополучного испытания. Он предложил Платонову занять место Петра Щетинкина, а Турецкий уселся в кресло Мазаева. Взялись за рога штурвалов. Механик же продолжал говорить…

Ну вот, представлял Александр Борисович, начался этот проклятый флаттер. Самолет перестал слушаться управления. Однако усилиями двоих летчиков удалось отвести его от города Раменское, куда он наверняка бы и упал. И о чем им все время напоминала «земля». Отвели в сторону. С «земли» снова поступает команда покинуть машину. Действительно, ее пора бросать, ибо она практически стала неуправляемой. И тут обнаруживается, что самолет падает на поселок, который словно возник из небытия. Вот не было его здесь, да и не должно вроде, а он есть. И уже совсем близко.

— Они ж нынче как грибы возникают, — развел руками механик Гриша. — Все они тут, на аэродроме, полностью в курсе дел.

И вот теперь летчики вынуждены надеть парашюты…

— А что, Гриша, — спросил Турецкий, — я видел, как испытатели всегда затягиваются ремнями парашютов. Разве в данном случае было не так?

— Сейчас я вам принесу, — кивнул тот, — а вы попробуйте.

Он принес два приличных рюкзака, сказал:

— Вот наденьте оба и садитесь на свои места, а там поглядим…

Поднялись, надели, затянули ремни, уселись в кресла пилотов. Турецкий попробовал взяться за штурвал, дотянуться до приборов…

Нет, с непривычки, конечно, трудно. Так ведь это он даже не имитирует действий летчика, а просто сидит. А надо работать! Ладно, снимем, поскольку и Щетинкин говорил, что, имея на себе парашют, управлять машиной чрезвычайно трудно.

— В гражданской авиации парашютов для пилотов вообще не положено, — сообщил Гриша.

— Вероятно, чтоб не было соблазна покинуть самолет, оставив пассажиров на волю судьбы? — сострил Платонов.

— Между прочим, и это тоже, — без тени юмора согласился Гриша. — Но испытатели приравниваются к военным летчикам, а тем положено в обязательном порядке. Кстати, и Мазаев со Щетинкиным тоже военные летчики-испытатели. Но, поскольку в парашютах управлять машиной им было сложно, то они находились вот здесь. — Гриша положил рюкзаки сбоку и сзади кресел пилотов. — И когда поступила команда, Мазаев взял управление на себя, а Щетинкину приказал надеть парашют, после чего стал то же делать и сам. И теперь последнее…

Гриша подошел к дверце и открыл ее.

— Вот, глядите. Пошла команда. Щетинкин покидает борт. А Мазаев, он уже с парашютом, продолжает тянуть самолет в сторону от поселка этого проклятого! Высота вот здесь, — ткнул он пальцем в приборы, — критическая! Ну, в смысле, чтоб понятно было, прыгнуть-то иной раз и можно еще, но только парашют не успеет раскрыться, и тогда… да хоть и не прыгай, конец один… В общем, с высотой — полная хана, машина бреет верхушки деревьев, а надо еще выпрыгнуть, а для этого вон оттуда, с вашего места, добраться вот сюда… Дверца-то не рядом. Понятная картина?

Турецкий вдруг зябко передернулся, почувствовал, как ему, словно морозцем, просквозило спину. Неприятное такое ощущение. Вспомнилось из далекого прошлого… «У меня еще оставалось время, порядка трех секунд… Я сел и подумал…» Нет, это все уже из области нереального. Невозможного. А сколько секунд оставалось Алексею Мазаеву, если на все падение ушло меньше минуты? Но ведь успел же он однажды выпрыгнуть «из-под крышки гроба»? Но там он был один. И под самолетом не было людей, которые могли стать жертвой катастрофы…

Да, картина, по выражению механика Гриши, была более чем понятной.

И следователи оставили борт. Не в аварийном порядке, а по лесенке трапа. Как солидные граждане, как возможные «крутые бизнесмены», для нужд которых, возможно, и планируется этот самолет. Хотя они, кажется, предпочитают самолеты иностранных фирм, того же «Боинга», к примеру…

Турецкий позвонил в комиссию и узнал, что Найденов уже на месте.

Он встретил следователей настороженно, это было сразу заметно. Когда ему сообщили о Турецком, он неприязненно поморщился. Ну при чем здесь Генеральная прокуратура? Трагический, но ведь, увы, и достаточно рутинный случай. Они что там себе думают? Может, считают, что в испытуемую машину террористы сунули бомбу? Помешались, честное слово, на этих террористах! Или подозревают, что сами летчики совершили диверсию? Или что испытывают заведомый брак, и тогда диверсантами окажутся конструкторы и инженеры? Как-то вся эта подозрительность противно припахивает известным нашим прошлым… Проводится же — и это известно — следствие по поводу случившегося, но все его окончательные выводы, а также меры ответственности каждого виновного определятся не ранее, чем подведет итоги и скажет свое последнее слово комиссия, дураку же понятно! Зачем же еще Генеральная?

Вот все это он и собирался высказать в глаза старшему следователю, как его…

Но Александр Борисович, уже по выражению лица предвидя острую неприязнь, постарался максимально смягчить атмосферу.

— Здравствуйте, Валерий Леонидович, — с благожелательной улыбкой сказал он. — Извините, что отнимаю ваше дорогое время, но, если позволите, займу не более пяти минут.

— Полагаете, что за пять минут сумеете понять то, над чем наша комиссия возится и еще будет возиться неизвестно сколько времени?

«Ах ты мать честная, сколько неприкрытой иронии!»

— Даже и не пытаюсь, — продолжая улыбаться, ответил Турецкий. — Меня абсолютно не интересует техническая сторона вашей деятельности. Вы — специалисты, а я — нет.

— Это хорошо, что понимаете.

— Ага, — простецки кивнул Турецкий. — Но вы, простите, не дослушали. А волнует меня моральная сторона. Так я отниму все-таки пяток минут? И позволите присесть?

— Да, конечно. — Найденов кивнул по очереди Турецкому и Платонову.

— Может быть, вы уже в курсе того, что на имя Президента пришло письмо от группы летчиков-испытателей относительно того, чтобы погибшему Мазаеву было присвоено звание Героя?

— Да, — сухо кивнул Найденов, — я в курсе.

— Я успел побеседовать со многими людьми, причастными, так или иначе, к этому делу. Мой коллега Платон Петрович с вашего, надо понимать, разрешения ознакомился с некоторыми материалами и первоначальными выводами комиссии, которую вы возглавляете. То есть в общих чертах мы тоже в курсе.

Найденов демонстративно посмотрел на свои наручные часы.

— Вы будете смеяться, Валерий Леонидович, но я практически заканчиваю. Объясняю, зачем я к вам приехал. Президент попросил меня лично разобраться, почему ваша комиссия возражает против того, чтобы человека, до последних минут своей жизни спасавшего репутацию известного конструкторского бюро, а также сотни ни в чем не повинных людей, — я знаю, о чем говорю, я случайно оказался среди них и собственными глазами наблюдал аварию — наградили посмертно высоким званием? Которого он давно заслужил всей своей жизнью. Не говоря о смерти… Ответьте мне, пожалуйста, на этот вопрос, и мы с коллегой немедленно оставим вас в покое. А касательно президентской просьбы, можете позвонить на Старую площадь и поинтересоваться у зама главы Администрации Михаила Александровича, он охотно подтвердит, ибо полностью в курсе дел. Извините, у нас остается еще одна минута.

— Да будет вам… — нахмурился Найденов. Ну точь-в-точь Мюллер, выговаривающий Штирлицу. Он даже и похож был отдаленно на известного «киношного» группенфюрера. — Скажите, если не секрет, кто конкретно против этого?

— А это, видимо, тот самый редкий случай в нашей с вами практике, когда каждый сам по себе «за», а в сумме получается «против». Это, с вашего позволения, какая-то, понимаете ли, другая математика. Или время диктует, чтобы при сложении плюсов в результате получился минус? Вроде бы абсурд, а сухой остаток показывает, что такое, оказывается, вполне возможно.

— Так ставите вопрос? — Найденов похмыкал, почесал лысину. — А с кем вы успели встретиться? Надеюсь, это не тайна следствия?

— Вовсе нет. Беседовал со Щетинкиным. С известным вам Сан Санычем…

— Что, старик вас принял? — удивился Найденов.

— Да, хотя несколькими часами ранее прилетел из Ульяновска.

— Симбирска.

— Ну да, я по старой памяти. И очень, видно, устал. Но долго не отпускал, поговорили. Я еще в детстве мечтал с ним познакомиться… «На яме», как у вас говорят, был. А только что совершили экскурсию на «Дымку». Посидели, осмотрелись, выслушали пояснения специалиста.

— Воображаю…

— Нет, вполне доходчиво. Но у нас, извините, время?

— Да, время… — нарочито тяжко вздохнул председатель комиссии. — А что сказал Александр Александрович? Мнение Щетинкина я знаю, читал его показания комиссии.