Миленький ты мой - Мария Метлицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я закрыла глаза, и мои слезы перемешивались с каплями дождя и моим необъятным горем.
Почему я так страдала? Я, далеко не самый честный и искренний человек? Я, лгущая всю жизнь? Что так удивило меня? Ведь я прекрасно понимала, с кем я живу! Как он достиг этой власти и как сделал карьеру. Я знала все… или почти все: кого он спихнул плечом в пропасть, кому перекрыл кислород, кому поставил подножку. Но… такой подлости и беспринципности, такой алчности и такого вранья я не ожидала даже от него! Присвоить чужой талант! Господи, какая же низость!
Это был какой-то предел, порог, за которым все изменилось.
Не помню, как я поднялась со скамейки и вышла на проезжую часть. Помню только, что ко мне подошел удивленный и тоже промокший милиционер в брезентовой плащ-палатке.
Он накинул на меня свой необъятный плащ и остановил такси.
Около подъезда стояла моя Полина – замерзшая, с огромным зонтом. Она ахнула, запричитала и повела меня в подъезд.
Дома Полина стянула с меня мокрую одежду, засунула в ванну, напустив туда горячей воды, и принесла стакан коньяку.
Потом Полина села рядом и все плакала, плакала…
– Где он? – хрипло спросила я.
– Спит, – хлюпнула носом Полина.
Я усмехнулась. Больше ни на что у меня не было сил.
Странно, но я не заболела! Даже не подхватила насморка – вот чудеса!
И я поняла, для чего я тогда ушла из сквера – я хотела справедливости. Я хотела изменить то, что собирался сделать он. Я надеялась убедить его в том, что он совершает подлость. Я хотела правды! И хотела спасти его Лилю!
Утром мы столкнулись на кухне. Полина подала завтрак и вышла.
Краснопевцев делал вид, что ничего не случилось.
– Послушай! – сказала я. – Я хочу…
Он грубо перебил меня:
– Не нагулялась?
Я остолбенела и качнула головой.
– Ну, если нет – тогда представляю тебе эту возможность! – четко сказал он и откусил бутерброд.
А дальше… Дальше ничего не произошло! Я больше не говорила с ним на эту тему. Потому что поняла: бесполезно! Нет, не так: я испугалась.
И еще потому, что поняла: он меня выгонит. Вышвырнет, как приблудного пса – за калитку. Как только я попробую открыть рот.
И это меня остановило… Я смогла убедить себя, что ничего такого в этом и нет! Кто знает Лилю? Кто помнит ее? Как люди увидят ее картины? Эти гениальные картины великой пьянчужки?
А так… При таком раскладе ее картины увидят! Увидят сотни людей. И получат наслаждение, радость и успокоение. Или обретут тревогу и беспокойство… Но равнодушных точно не будет!
Разве лучше, если их разворуют и пропьют собутыльники? Или просто снесут на помойку?
А то, что Краснопевцев присвоил их себе… Так разве я не присвоила себе ее, Лилину, жизнь? Ну или просто чужую жизнь?
Полина, кстати, тогда собралась уезжать – слегла ее мать, и она все рвалась уехать. Насовсем. Я очень испугалась: остаться без Полины? Наедине с ним? И тогда я совершила нечто ужасное. Я ее испугала. Сначала я просто умоляла ее – чуть не бухалась на колени. Но она, моя слабая Поля, стояла насмерть. Потом я стала ее шантажировать: я сказала, что наложу на себя руки. Ни больше ни меньше.
И еще… я пригрозила, что не отдам ее деньги.
Документы и деньги Полины хранились у меня. Почему? Да просто моя глупая Полина все время боялась воров! А в кабинете у Краснопевцева был сейф – огромный «гроб» из стали, где он хранил все самое ценное: деньги, мои драгоценности, что-то еще – я не ведала, ключ был у него.
Помню, Полина тогда замолчала и уставилась на меня. Во взгляде ее читалось не только страшное удивление, но и откровенный ужас: «Вы можете это сделать?»
И Полина осталась. Я победила!
Как всегда, я думала о себе. А что мне еще оставалось? Я и так была раздавлена и несчастна. И еще, совершенно одинока и перепугана.
Я знала своего Краснопевцева! И знала, на что он способен.
А выставка, кстати, прошла на «ура». Краснопевцева – в очередной раз – объявили гением, и его «лирика» была названа «самой трогательной и глубоко лиричной». Краснопевцев не только ваял вождей и героев – с одинаковой силой и талантом он писал о любви и прочих человеческих чувствах.
Гениальный скульптор. Гениальный живописец. Гениальный управленец и гениальный Учитель – вот кем был мой великолепный супруг!
Ну и разве можно от такого уйти?
У нас успехи! Лидия Николаевна уже сама садится и даже свешивает ноги с кровати. У нее улучшился аппетит и в глазах появились проблески жизни. Она попросила купить мороженое и пару-тройку глянцевых журналов – посмотреть «на коллег», как пошутила она.
И еще она попросила купить ей ходунки – теперь они называются «Вокер».
– Будем пытаться ходить! – объявила Лидия Николаевна. – Давайте попробуем, а?
Я, конечно, обрадовалась, но сказала, что вызову ортопеда: «Если позволит, то – да!»
Наверное, необходимо сделать снимок и вот тогда… Ну, если – дай бог!
И еще. Мы уже обходимся без уколов! Иногда, и только на ночь. Прогресс! Пьем только таблетки.
Мне стало казаться – тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! – что мы… сможем из этого вылезти.
А когда человек обретает надежду… Ну все и так понятно!
И еще. У меня тоже очень улучшилось настроение.
Я так счастлива за нее!..
Что изменилось? Она? Ситуация? Наша с ней жизнь?
Или… Я?
Я стесняюсь себя? Вот чудеса! Да нет, наоборот. Я перестала себя… стесняться!
* * *Бедная моя девочка! Вот уж и выпало ей «счастье»… Ухаживать за недвижимой и чужой старухой. Вот «повезло», ничего не скажешь! А я… я ведь счастлива, старая сволочь! Мне опять повезло! Я не одна! И я под присмотром. Мне снова подают, застилают, меняют, да еще и разговаривают со мной! Я всегда знала, что старость противна. Не обольщалась. А тут… чужая женщина делает то, что другие побрезговали бы даже для ближайшей родни. Лично я – определенно. Но что говорить про меня? Я далеко не образец человеколюбия и терпения!
Иногда я думаю: как я могла отпустить свою Полю? Нет, разумеется, я сделала все. Все, что могла! Но… наверное, я должна была оставить ее здесь, у себя. Здесь, в Москве, под присмотром врачей. Какие там эскулапы в деревне? Фельдшер… да и тот не всегда. Но Полина так рвалась домой! Говорила, что хочет на прощанье побыть рядом с дочкой. Говорила, что хочет умереть в родном доме.
И как я могла это ей запретить? А то, что я испытала явное облегчение после ее отъезда… Да разве это не нормально? Я и сама была уже немолодой. Да разве родственники не испытывают облегченья, когда уходит тяжело больной человек? Никогда не поверю! Нет, конечно, все будут скорбеть. Но после скорбей и слез непременно придет облегченье. Я помню, как я любила свою мамочку. Обожала ее. Как молилась, чтобы она еще пожила. Но как же я уставала… Как оттягивала каждый раз возвращение домой. Как молила Бога, чтобы он дал мне поспать – хотя бы пару часов. Ведь мама кричала даже во сне!
Я закрывала уши подушкой и выла. Слышать это было невыносимо. Разве страдания близких не приносят страдания родственникам? И я помню, как просила небеса, чтобы они поскорее маму забрали. Чтобы избавить ее от мук. Ее, а не меня! Я бы еще продержалась.
После похорон я лежала дней пять. Не могла встать. А слез уже не было. Видно, все давно уже выплакала. А потом поднялась – куда было деться?
Поднялась и пошла на работу. И в тот вечер, в первый вечер без мамы, когда я вернулась домой… я вдруг ощутила такую… непростительную легкость… что мне стало стыдно… Как это возможно? Я ведь так скучала по ней… Каждое воскресенье ходила на кладбище. Сидела там подолгу и разговаривала с мамой. Но… Теперь я высыпалась и не слышала звуков ее мучений. Не слышала стонов и мольбы об избавлении. Мне было интересно: а как у других? Но спросить об этом мне было некого. А когда умерла Евкина мать, спрашивать было бессмысленно – Евка с матерью были врагами. По-моему, она даже на похороны не поехала… А может, я что-то и путаю… Надо, кстати, спросить! Вообще расспросить про ее мать – что там у них было и откуда такая вражда? Если, конечно, я не забуду.
А про папочку нечего и говорить! Ах, если бы я могла отдать ему долг! Если б мне дали эту возможность! Да я бы! Да я бы….
И все-таки с Полей я была неправа. Или права? Но уже ничего не вернешь… Или я не имела права ее останавливать? Иначе бы Бог не послал мне мою Лиду. Я так решила, и мне сразу стало легче.
Впервые в жизни я думаю о другом человеке больше, чем о себе. Я так хочу поскорее встать на ноги! Я просто мечтаю об этом, мечтаю как о манне небесной! Самостоятельно встать и дойти до туалета. Са-мо-сто-я-тель-но! Не обременяя ее, мою бедную девочку, всеми этими мерзкими причиндалами инвалидской жизни.
Я очень стараюсь! Исправно делаю упражнения, которые мне назначил врач. Мне нелегко, но я держусь. Растираю ладонями икры и бедра, чтобы хоть как-то наладить кровообращение. Сгибаю здоровую ногу – раз-два, – держу мышцы в тонусе.