Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта - Владимир Ильин

Зелютков вместе со знаменем дивизии был отправлен на самолете в Москву, откуда через несколько недель прислал письмо Гудкову, в котором сообщал: «Здравствуйте, Николай Петрович! Пишет вам Аркадий Зелютков. В бригаду я не вернусь. Знамя дивизии вручил кому надо. За знамя меня наградили Орденом Красного Знамени. Сейчас я зачислен в военное училище. Учусь в Москве. Написал вашей жене письмо, что Николай Петрович жив и здоров. Он находится в Белорусских лесах. Воюет там против немцев. Я был в его партизанской бригаде, а сейчас нахожусь в Москве». Дальше в письме была приписка: «Передайте от меня привет моим родителям во Взносное и большой всем привет вам, партизанам. Зелютков».

В первых числах марта в наш «Терем» забрел местный житель одной из ближайших деревень около Бука. На допросе он заявил:

— Я шел на болото, чтобы поискать здесь свой стожок сена, который я накосил летом для своей коровы. Но сейчас этого стожка уже не нашел и решил, что, наверное, мое сено забрали партизаны. Тогда стал смотреть, нет ли где еще стожков сена среди болота, и вот случайно набрел на вашу стоянку. Я совсем не думал, что здесь живут партизаны, так как мне в деревне сказали, что все партизаны ушли с Бука. Простите меня и отпустите домой. Я никому не скажу, что у вас здесь землянка.

— Ну, что будем делать с этим мужиком? — спросил Агапоненко.

— Я знаю этого человека, — заявил Егор Короткевич. — Он был до войны хорошим, трудолюбивым колхозником, и никаких плохих дел за ним не наблюдалось. Семья у него большая, да у него, наверное, детишек человек пять, да мать старуха.

— Что же с вами делать? А если вас будут немцы или полицаи допрашивать: куда ходил, зачем ходил на болото? К партизанам ходил? Что вы им тогда ответите? — снова спросил Агапоненко.

— Ничего я им не скажу. Будьте уверены, — заявил он.

— Ну ладно. Отпустим вас. Будем надеяться, что вы говорите нам правду и не выдадите нас немцам.

Трудно было нам, партизанам, в ту пору, немцы все время засылали в партизанские зоны своих агентов. Поэтому хотя и обещал нам этот мужик молчать о том, где мы находимся, но, посоветовавшись, мы все же решили наш «Терем» оставить и перебазироваться на новое место. Отъехав по болоту километра четыре южнее, мы нашли на западной стороне Бука опушку леса, заросшую высокими елками. С нее в сторону Янова был хорошо виден Амшарский лес. На запад от нашего лагеря, километрах в трех по лесу и через речку Усвиж-Бук, находилась деревня Лавреновичи, а на восток, через болото и Амшарский лес, — деревня Яново.

Приближалась весна, поэтому мы решили, что скоро потеплеет и можно на новом месте землянку не делать. Вместо нее мы выстроили из бревен большой шалаш, который накрыли еловыми ветками. В нем поставили железную печку, привезенную из землянки «Терема». Холодновато было в шалаше, особенно ночью и утром, когда начались мартовские морозы, но под ватными одеялами жить было вполне возможно. В одну из ночей начала марта, когда уже был готов наш шалаш, Агапоненко решил побывать с разведкой в деревне Анелино. Там у него был связной Хващевский Сергей Афанасьевич, которого он давно уже не видел и хотел узнать, как обстоят дела в этой деревне. Хващевский доложил Агапоненко, что недавно приезжали немцы и объявили о том, что всех молодых парней и девчат будут мобилизовывать и отправлять в Германию.

— Товарищ командир, — обратился он к Агапоненко, — больше нам с сыном Колей в деревне оставаться нельзя, так как его немцы могут забрать в Германию. Прошу вас, примите нас обоих в отряд.

— А у вас есть оружие?

— У меня давно припасена винтовка, а вот у Коли пока оружия нет.

— Хорошо. Тогда собирайтесь, поедем вместе с нами. А что у вас нового в деревне?

Хващевский, подумав немного, сообщил разведчикам:

— Да вот у нас тут в деревне живут три брата Игнатовичи. Младший из них, Василий Игнатович, был перед войной комсомольцем, а теперь подался в полицию. Второй брат, Николай, просится к вам.

— А что же старший брат?

— А вот старший брат в деревне до войны не жил, а служил в Красной Армии. Мы все знали, что в армии он был каким-то большим начальником: не то командиром, не то комиссаром. И вот в конце лета 1941 года он появился у нас в деревне, переодетый во все гражданское, и сейчас живет у одной женщины.

— Интересно! Кто же он такой на самом деле? — осведомился Агапоненко. — Если он действительно был командиром Красной Армии, то должен был уже давно пойти в партизаны, а он, выходит дело, чего-то выжидает. Одного братца в полицию послал служить, второго в партизаны, а сам ждет, куда дела на войне потянут: если немцы победят, тогда под крылышко младшего брата — полицая, а если победит Красная Армия — тогда в партизаны, — так рассудил Агапоненко. — Надо будет с ним побеседовать на эту тему.

— Вот и мы здесь думаем, что он чего-то выжидает.

— А может быть, он член партии? Вы этого не знаете? Если так, то у нас с ним разговор будет короткий. Если ты коммунист, тогда вставай в строй, становись в ряды партизан, а иначе ты изменник Родины.

— Вообще-то у нас в деревне поговаривают об этом. Если он был командиром или политработником в армии, то обязательно должен быть членом партии.

Агапоненко решил пока воздержаться от встречи с ним, чтобы сначала посоветоваться с комбригом.

Наши новые разведчики, отец и сын Хващевские, приехали вместе с Агапоненко рано утром. Мы с большим интересом рассматривали своих новых товарищей. Сергей Афанасьевич, старший Хващевский, оказался очень общительным человеком и быстро подружился со всеми. Был он выше среднего роста, худой и не по годам стройный, с приветливым выразительным лицом, с рыжими солдатскими усами, лет 45. Одет он был в деревенский полушубок, подпоясанный солдатским ремнем, на котором висел подсумок с патронами. На голове была сильно поношенная шапка-ушанка. В своем разговоре с нами он часто называл гитлеровских оккупантов «гадами», при этом произносил это слово, подкрепляя выразительным жестом, и на его лице появлялось очень суровое выражение ненависти к ним.

Его сын Коля был невысокого роста, худенький юноша 15 лет, сильно похожий на своего отца, такое же худощавое лицо с большим острым носом и выразительными глазами. Коля, попав в необычную для него обстановку, был молчалив и очень смущался, когда его кто-нибудь что-либо спрашивал. Среди нас не было ему товарищей по возрасту, поэтому он первое время сильно скучал.

Комбриг Гудков при помощи нас, разведчиков, тщательно следил за всеми передвижениями вражеских солдат и за состоянием их гарнизонов, находящихся вокруг Бука, где не было постоянной партизанской зоны. Поэтому фашистским агентам было очень трудно установить место базирования нашей бригады, но попытки они делали неоднократно. Ровно через неделю после того, как мы покинули наш «Терем» и перебазировались на новое место, часов в 11 дня по нашему санному следу, идущему к новому лагерю, появился одинокий человек, который, озираясь по всем сторонам, робко приближался к нашему хорошо замаскированному среди елок шалашу. Стоявший на посту часовой задержал этого путника и позвал на пост командира: