Витя Коробков - пионер, партизан - Яков Ершов

— А сын, Виктор? Его будут отправлять?

— Нет, мал еще, подождут, — бросил полицай и повернулся, чтобы уйти.

Дрожащими руками мать подала полицаю узелок с провизией.

— Скажи, что мать пришла, мама, — умоляла она.

Полицай взял узелок и ушел. Виктория Карповна слышала, как он прошел по коридору, как отворилась дверь и родной мальчишеский голос спросил:

— Кто пришел? Мама? Передай маме…

Остальных слов она не расслышала.

— Сыночек, жив!

Она сделала несколько нетвердых шагов вперед; навстречу уже шел полицай.

— Вот передал, — сунул он ей в руку куртку. Мать прижала ее к залитому слезами лицу…

Уже за дверями тюрьмы она разглядела то, что держала в руках. Куртка мужа?.. Разве она ему не нужна? И тут Виктория Карповна поняла истинный смысл сказанных полицаем слов. «В субботу, в субботу», — в исступлении шептала она. Она уже знала, что каждую субботу гитлеровцы расстреливают арестованных…

…Витя вернулся в камеру сияющий.

— Ребята! — весело крикнул он, хотя в камере сидели главным образом пожилые люди. — Налетай! Мама у меня вот какая: добилась, гостинец передала. Сегодня ведь мой день рождения!

Он разделил поровну мамин подарок: несколько кукурузных лепешек и большую жирную селедку, — никого не обидел. И чувствовал себя настоящим именинником: вся камера участвовала в его празднике,

ПЕРЕДАЙ МАМЕ…

В субботу 9 марта день в тюремной камере начался так же, как все предыдущие. С утра солнечный луч заглянул на несколько минут в узкое оконце. Витя поднял руку, сжал ее, пытаясь поймать лучик.

— Э, к нам пришло солнце! Давайте его ловить!

Он был теперь самым веселым и добрым в камере. Его перестали таскать на допросы, раны зажили, камень, который они с Валей по ночам ковыряют гвоздем, как будто начинает поддаваться.

А вчерашний день принес ему настоящую радость: новый сосед по камере подарил почти чистый блокнот и огрызок карандаша. Его, семидесятилетнего старика, посадили за то, что сыновья и дочка ушли в партизаны. Узнав, что мальчик рисует, старик отдал ему блокнот:

— Возьми, внучек. Я впопыхах-то сынов пиджак надел; его это тетрадка, а мне она ни к чему.

Витя торжествовал: теперь он мог по-настоящему рисовать.

После завтрака — пресной, жидкой кукурузной похлебки — он положил блокнот на колени и, низко наклонившись, чтобы лучше видеть, стал рисовать. Вот уже появилась фигура гитлеровского солдата. На голове женский платок, воротник шинели поднят, виден длинный нос. Гитлеровец присел, съежившись от страха. Рядом Витя нарисовал огромный красноармейский сапог, выталкивающий фашиста с советской земли. Под рисунком написал: «Вот что ждет гитлеровцев в Крыму».

Валя, смотревший через Витино плечо, звонко захохотал: «Здорово ты его!» Рисунок пошел по рукам и заслужил всеобщее одобрение. «А ну, еще изобрази, Виктор! Да похлеще!» — просили художника, и он придумывал и рисовал злые и острые карикатуры.

…Был уже вечер, когда дверь в камеру отворилась и вошел офицер-эсесовец и косой Михельсон. У двери стали два гестаповца с автоматами. Переводчик начал выкрикивать фамилии. Одну, другую, третью…

— Коробков Виктор!

Витя поднялся.

— Это «на луну», — повернул он бледное лицо к ставшему рядом Вале Ковтуну.

— Может, допрос? — шепнул Валя побелевшими губами.

— Нет! — твердо сказал Витя. — Разве не знаешь — сегодня суббота.

Он крепко пожал другу руку.

— Ты не забудешь? Лермонтова, двадцать один.

— Помню, — опустил голову Валя.

— Передай маме, что я погиб за Родину, за то, чтобы она, и тетя Аня, и Сашок — все наши люди жили свободными.

Витя шагнул к двери. Потом возвратился.

— Отдай маме, — он вынул из кармана и протянул Вале свой последний рисунок.

Подошел к двери, обернулся, окинул взглядом товарищей по неволе, тряхнул черноволосой головой и скрылся за дверью.

У ворот тюрьмы зарычала машина. Потом треск мотора стал постепенно удаляться, затихать и вскоре совсем смолк…

МЫ ПРИШЛИ!

В начале апреля войска Четвертого Украинского фронта прорвали оборону фашистских войск на Перекопе и вышли на просторы степного Крыма. Почти одновременно начала наступление Отдельная Приморская армия. Она овладела городом Керчь. Отступая, враг вымещал свою злобу на мирном населении. В Старом Крыму фашисты врывались в дома и убивали всех, кто не успел укрыться. На помощь пришли партизаны. Смелым налетом они выбили гитлеровцев.

Группа партизан бросилась к старокрымской тюрьме. Сбиты замки, выломаны двери.

— Братва! Выходи! Свои!

Среди партизан метался с автоматом в руке невысокий рыжий паренек.

— Витька-а! Коробков! — звал он, заглядывая в лица освобожденных.

Он обежал всю тюрьму, разыскивая друга…

Он не нашел его, но отыскал ту камеру, в которой сидел его боевой товарищ. Он узнал ее по рисунку, выцарапанному гвоздем на стене: с автоматами наперевес стремительно двигались воины, осененные знаменем. «Наши пришли», — стояло под рисунком.

Вася опустился на сорванную с петель, валявшуюся на полу дверь.

— Ну вот мы и пришли, пришли. Витька, слышишь? — шептал он непослушными губами… Он посидел так без дум, без мыслей, чувствуя только, что сердце у него болит, как открытая рана. Потом встал, стащил с головы шапку, оглядел внимательно, словно стараясь запомнить на всю жизнь, холодную грязную камеру. Крепко вытер мокрое лицо, вскинул за плечо автомат. Глаза его сразу высохли и горели глубоким, напряженным огнем.

Вася был почти ровесник Вите, ему было шестнадцать лет. Но эти минуты прощания с другом были прощанием со всем, что связывало его еще с недалеким детством. Из камеры он вышел взрослым человеком, взрослым бойцом.

К вечеру в город вступили части Красной Армии, Василий Марков пристал к одной из рот и ушел на юг догонять и громить врага.

Советские армии подходили к Севастополю. А в море волны швыряли корабль, в грязном прокуренном кубрике которого лежали Михельсон, Зуб, Олейниченко — продажные агенты «ГФП-312» едва унесшие ноги из Старого Крыма.

В Австрии хозяева бросили их. Каждый думал о своей шкуре. Предатели рвались на запад. Русские танки преградили им путь. И каратели расползлись в разные стороны. Прикинувшись бедными овечками, пострадавшими от гитлеровцев, возвратились они в страну, которую предали, и притаились, надеясь, что ушли от возмездия.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

В один из летних дней 1954 года в дверь квартиры Виктории Карповны Коробковой постучали. Молодой человек в выгоревшей военной гимнастерке без погон спросил, может ли он видеть Коробкову.

— Да, я — Коробкова, — сказала Виктория Карловна и прижала руку к груди: что-то стало пошаливать сердце.

— Я сидел в одной камере с вашим сыном, — сказал юноша.

Это был Валя Ковтун. Валя рассказал, как они познакомились с Витей в тюрьме и сразу стали друзьями, как Витя справил в тюрьме свой день рождения, как они вспоминали детство, школу, мечтали. Потом настало время говорить о самом трудном, о том, как погиб пионер, партизан Виктор Коробков.

— Машина скоро пришла, — тихо говорил Валя. — Но Витя в камеру не вернулся.

Они долго сидели молча. Потом Валя сказал:

— На прощанье он всем улыбнулся, а вам велел сказать… — он закрыл глаза, вспоминая: — «Передай маме, что я погиб за Родину, за то, чтобы она, и тетя Аня, и Сашок — все наши люди жили свободными…» И вот — передал…

Он протянул матери листок бумаги.

Виктория Карповна развернула его. Это был рисунок, последний рисунок ее сына: партизаны, бьющие из засады по гитлеровцам.

И еще прошли дни, месяцы и годы со времени героических событий Великой Отечественной войны. Алексей Бахтин, механизатор одного из крымских колхозов, собирался в Краснодар. Вызов на заседание военного трибунала Северо-Кавказского военного округа не был для него неожиданностью. Еще осенью заезжал к нему капитан госбезопасности и долго расспрашивал о действиях комсомольско-молодежного партизанского отряда, которым Бахтин командовал в 1943–1944 годах. Особенно капитана интересовали три брата Стояновы. Все трое служили в отряде Бахтина. Юрий погиб в бою с карателями, а Анатолий и Дмитрий попали в руки гестапо и были замучены в ее застенках.

В Краснодаре Бахтин узнал, что удалось, наконец, разыскать скрывающихся от правосудия предателей и агентов «ГФП-32», орудовавших в свое время в Крыму. И вот теперь они сидят на скамье подсудимых. Рыжый плюгавый Михельсон по кличке «Косой», рябой Зуб… Есть ли мера их злодеяниям?

Их долго не могли найти — Михельсон уехал в Казахстан, подальше от тех мест, где он совершил свои преступления. Зуб колесил но стране, пока не осел в Краснодаре, переменив отчество. Прошло много лет. Они считали себя в безопасности. Кто же помог разоблачить их?