Человек с яйцом - Лев Данилкин

Устный прохановский экспромт кажется убедительнее того, газетного. Трудно сказать, была ли это по тем временам «парфеновщина». Возможно, именно маровские куски портят впечатление от статьи, которая без них в самом деле могла бы показаться сногсшибательной. Эта сцена действительно очень выделялась в советской прессе; один мой знакомый даже уверяет, что помнит, как в детстве делал по этому репортажу политинформацию.

Трофей: китайская звезда.

Один «трещит», второй «рыдает в голос», а в более технических терминах в чем была разница между его подходом к репортажу и традиционным? «Мар — автор, прошедший журналистскую школу. Их учили стилю, методикам, подходам. Потом они работали в газетах, советских газетах, которые окончательно их превращали в орудия дубового агитпропа. Мертвая лексика, стандартный подход: советский народ, пограничники… и т. д. С одной стороны, это всех устраивало, но и, конечно, утомляло. А я никогда не учился журналистике, я до сих пор не знаю методик журналистских, потом я тогда культивировал новый язык, новые энергии, и я привнес в газетные материалы писательские стихии, писательскую культуру. Раньше этого не было. Даже Симонов в своих материалах должен был придерживаться стандартов советского военного агитпропа. Мне всегда, например, интересно было изображать военную технику. Вот пошли танки, вот там ударили пушки. Мне интересно было посмотреть, как движутся эти армады, как под ними колышется земля, как наматывается на гусеницы стерня, выступает болотная жижа. Эта особая зрелищность удивляла редакторов. Газета мне доверяла, потому что я привнес в скудный черно-белый репортерско-аналитический язык красные цвета, хохлому. А потом эту же хохлому, но уже легированную, я перенес в описание военной техносферы».

Если не иметь доступа к подшивке журналов «Сельская молодежь» и «Семья и школа», то не так просто понять, чем спецкор «ЛГ» занимался полгода после Даманского, потому что он вдруг довольно надолго пропадает из газеты. Мир не стоит на месте: 21 июля 1969 года — Нил Армстронг высаживается на Луне, но событие это не зафиксировано даже и в актуальной «Сельской молодежи».

В «ЛГ» Проханов обнаруживается уже только в конце лета, в номере 34 за 1969 год (20 августа). «Вот они, убитые маоисты, лежат на голой каменистой вершине. Душный сонный ветер дует оттуда, откуда они пришли» — так начинается очерк «После боя. Репортаж из Восточного пограничного округа». Вместо мертвых тел — шлаки войны. «Вот кинокамера уткнулась оптикой в камень. Вот клок мундира с обугленной пуговицей. Сумка, и на дне ее замусоленная книжица Мао, два зеленых помидора, сухая лепешка. Вот стоптанные кеды, обращенные носами к Китаю, — видно, в страхе маоист побежал назад, скинув обувь». (Странное, игнорирующее здравый смысл, предположение, наводящее на мысли о чрезмерном пристрастии к метонимиям.) И только затем возникает, наконец, официальное клише: «маоистская провокация в районе Жаланашколь».

Жаланашколь — казахская деревня, где произошел второй пограничный бой с китайцами. Это был реванш, теперь уже русские перебили там целую китайскую роту. Проханов участвовал в этом вплотную.

В «Надписи», где обнаруживаются панорамные, будто маслом писанные, батальные сцены событий на китайско-казахстанской границе, говорится о том, что журналист опубликовал «большие, зрелищно-яркие репортажи с границы, где была гекатомба с массовым убийством скота, отчаянная атака пограничников на латунной заре, трупы распоротых пулеметами китайцев с красно-лиловыми георгинами, надгробные рыдания матерей, вносившие в боевые репортажи дух „Слова о полку Игореве“, и оранжевый бульдозер с зеркальным ножом, танцующий на могиле железный танец краковяк».

Второй репортаж находим в «ЛГ» за 3 сентября 1969 года. Анонс на первой полосе: «Защитники Каменной сопки». По заданию редакции специальный корреспондент «ЛГ» А. Проханов побывал на советско-китайской границе на второй день после провокации у заставы Жаланашколь. Репортаж занимает почти всю вторую полосу целиком. Он состоит из фотографий («Захваченное вооружение», «Пуля и цитатник Мао», «Пограничники»), разговоров с участниками боя и их знакомыми — в частности, с девушкой Надеждой Метелкиной, вспоминающей погибшего бойца.

Корреспондент опять пользуется шерлокхолмсовской методологией, восстанавливая картину боя по деталям.

«Я лежу рано утром на сопке Каменной. Здесь еще живы следы недавнего боя. На склоне валяются пустые автоматные магазины, кольца от ручных гранат, обрывок письма. Вот пробитый китайский картуз, вот газета с иероглифами. А на самой вершине, где страшно исстреляна земля, рассыпана горсть мелких китайских монет».

Если Даманскому решено было дать пропагандистское развитие (требовалось смикшировать с этим событием подавление пражской весны), то Жаланашколь был отвергнут пропагандистской машиной. Вскоре после августовского столкновения Косыгин полетел в Пекин, где прямо на аэродроме встретился с Чжоу Энлаем, они договорились о прекращении полемики и решили не привлекать особого внимания к этому бою. Если слово «Даманский» слышали почти все, то «Жаланашколь» — набор звуков; а, между тем, именно там, на фоне сопки Каменная, сделана знаменитая постановочная фотография Проханова. На ней он предстает в образе советского солдата — в каске, с «Калашниковым», породистые черты лица, грудь колесом, плечи расправлены, тридцать лет. Он великолепен даже в советской военной форме, которую едва ли назовешь образцовой с дизайнерской точки зрения. Фотография источает соблазн, не думаю, что у страны, которая стала бы печатать ее на вербовочных брошюрах, были бы проблемы с призывниками.

Проханов с АК-47 и блокнотом на фоне сопки Каменная.

Интересно, что репортажи в «Литературке» были не единственным последствием его поездок на советско-китайскую границу. Мы располагаем косвенными свидетельствами существования некоего фантомного романа о событиях на Даманском. Во всяком случае, критик М. Лобанов (учивший, в свое время, кстати, в Литинституте Пелевина) вспоминает в рецензии на «Последнего солдата империи» («Завтра», 1994,5 (10)), «как тридцать с лишним лет назад мне довелось по просьбе издательства „Советский писатель“ прочитать повесть не известного мне тогда молодого автора А. Проханова, местами навеянную, казалось, внешним увлечением Достоевским. Я рекомендовал эту повесть к изданию, отметив вместе с тем, что для самого Достоевского как гражданина события на Даманском были бы куда важнее, чем словесные эксперименты». Лобанов, похоже, путает: то был не роман, а пьеса. После публикации репортажей его по телефону находит режиссер театра имени Ермоловой Комиссаржевский — тот самый, что выведен в «Надписи» как Марк Солим, — и предлагает ему написать актуальную пьесу о событиях. Разумеется, он ухватывается за лестный заказ и буквально за пару недель пишет трехчастное драматическое произведение. В первой, фольклорной, части действие происходит в деревне, на солдатских проводах. Во второй начинается «экшн»: тревога в казарме, бой на границе, китайцы. В третьей были похороны, надгробные рыдания. Пьеса была принята с восторгом, уже прошел кастинг, актеры начали репетировать, но после встречи Косыгина с Чжоу Энлаем тема была закрыта и пьесу сняли с постановочного плана.