Помилованные бедой - Эльмира Нетесова

— Тихо, ты, сука! Размахалась тут! — Получила пощечину.

Лилька взвилась. Вцепилась в лицо мужику дикой кошкой. Тот заорал, взвыл:

— Ну, курва! Во все дырки-щелки получишь! — врубил ей кулаком по голове, в лицо, а потом врезал в лоб камнем, оказавшимся рядом, под рукой.

Она уже не сопротивлялась, ничего не чувствовала. Двое мужиков, натешившись бабой, тут же ушли. Лишь перед рассветом старый дворник вытащил бабу из подворотни, оставил прямо на улице, не пожелал связываться с милицией.

Две недели Лилька была между жизнью и смертью. Память словно заклинило. И если б не работа, никто не вспомнил бы о ней. А тут хватились. Искать стали, достали мужа-алкоголика. Тот дома с месяц не показывался. Но, узнав, что случилось с женой, бегом прибежал в больницу. Долго сидел возле Лильки, все прощения просил:

— Дурак я! Мне б встречать тебя надо! Кто ж знал, что такое стрясется? Уж ты прости. Больше не повторится, Завяжу с пьянкой, с друзьями. Слышь? Завтра на работу пойду. Ты лечись. Я ворочусь в дом, наведу порядок, стану тебя ждать.

Лилька не верила. Муж пил уже не первый год. Все оттого, что жена не беременела. А ему детей хотелось;

Муж был столяром. На мебельной фабрике его ценили. Специалист хороший, потому прощали многое. Но терпение небесконечно, и Яшку уволили. Мужик не огорчился. Он успел натаскать с фабрики материал и, собрав из него стол иль кресло, продавал недорого и снова пил, радовался жизни. Так шли недели, месяцы, годы, Теперь он сам молчал о детях. Жена о них слушать не стала б. Да и какой там ребенок, если мужик себя кормить перестал? Лилька не ругала Яшку. Не видела в том смысла. Не попрекая, делилась с мужем скудным куском. Но когда он в ее отсутствие пропил ковер со стены, баба тут же выгнала Яшку на улицу, не велев ему появляться даже на пороге.

Он пообещал. И слово свое сдержал. Не давал знать о себе и не появлялся. Когда его взяла милиция, заподозрив Яшку в тяжком преступлении, у мужика нашлось много свидетелей, доказавших Яшкину невиновность.

— Черт знает куда катимся, — сетовал следователь. — Пьяницы своего защитили, доказали непричастность к случившемуся, а на громадном хлебозаводе даже не хватились враз. Нет у них возможности развозить своих по домам! И рискуй люди головами после второй смены. Не только у них такой бардак.

…До полуночи задерживались в больнице врачи возле Лилии. Ее осматривали и обследовали врачи областной больницы, делали снимки, изучали их, спорили, нужна ли женщине операция и, главное, что она даст. Не ухудшит ли состояние больной?

А время шло. Врачи следили за здоровьем женщины, сверяя с фактами предположения, и все же решились на операцию. Она обещала быть не только трудной, но и долгой, утомительной.

Бронников еле сдерживал себя:

— Пора позвонить, может, она умерла? Не выдержала? Прямо на столе не стало? — У него начинали дрожать руки, он то и дело заходил в кабинет, чтобы перекурить.

Вот и рабочий день закончился. Пора домой. Но как пойти, не узнав результата? Юрий Гаврилович набрал номер ординаторской.

— Операция заканчивается. Пока все нормально, а дальше будем ждать. Сами знаете, сколько критических дней впереди! Их тоже нужно пережить! — ответили со вздохом.

Едва вышел за ворота больницы, лицом к лицу столкнулся с Яшкой.

— Как моя?

— Операция сделана. Теперь надо ждать…

— Только бы выжила!

Юрий Гаврилович заметил, что Яшка тщательно побрит, подстрижен, умыт и одет опрятно.

— Домой вернулся?

— Ага! Все ж семейный. Негоже на свалках в обнимку с барбосками спать. Глядишь, и моя недели через две домой придет.

— На работу устроился?

— Вернулся! Надо мной с неделю хохотали. Мол, из декретного воротился! Аккурат через три года. Ну, показал, что ничего не растерял, по тому ж разряду приняли! — радовался человек.

— А пить бросил?

— С этим завязал! Теперь уж навсегда. Слово дал Лильке, что никогда пьяным не увидит.

А через три дня Юрию Гавриловичу позвонили из областной больницы:

— Умерла Лилия… Не выдержали сосуды, подвело давление. Оно и убило…

— Как же так? Упустили? Прозевали миг, и ее не стало.

Задрожали руки, зазвенела у виска тонкая, пронзительная

струна.

«Нет ее, нет, а жизнь продолжается, даже странно, что ничего не изменилось, не остановилось. Ведь человека не стало! — Закурил главврач. — Что же я теперь скажу Яшке? Ведь вот он выжил и на ноги встал из-за надежды… Как же теперь он будет? Кто его станет ждать? Ее у него отняли те двое. Милиция их так и не нашла. Обидно… Почему у нас некому защитить человека? Может, и мне уготовлена участь сдохнуть от чьей-то руки, какого-нибудь козла, позарившегося на зарплату…»

— Юрий Гаврилович! Что с вами? — тормошит Бронникова Петухов. — Встаньте! Что случилось?

— Упал, Вань! Даже не помню как. Отказали часы внутренней защиты, и я не успел дойти до дивана.

— Неприятность?

— Да, Вань…

— Какая?

— Лиля умерла…

Петухов молча сел рядом. Ни слова, только в глазах боль и пустота. Опять потеря…

— Иван Борисович! Нам можно вести больных помыться? — вошла санитарка Люба.

— Ведите!

— Вот и тебя по отчеству звать начали. Стареешь или мужаешь? Смотри, сколько седины в голове появилось! А ведь пришел к нам совсем мальчишкой. Мне и не верилось, что останешься, приживешься и сработаемся с тобой. Трудная она у нас, эта работа. Оттого морщины и седины из самой души прут.

— Мне сегодня Кутузов ультиматум предъявил. Если сегодня не отведу его в театр, он вместе с войском начнет восстание против нас, то есть поднимет бучу.

— Час от часу не легче! — отозвался Бронников. И спросил устало: — Какой спектакль хочет посмотреть?

— Уже увидел!

— Так скоро?

— Я его в общую палату привел. Там запорожцы писали письмо турецкому султану. Мы очень кстати подоспели. Правда, поначалу моего Кутузова за султана приняли, но потом разобрались и стали играть в Соловьев-разбойников.

— И что?

— Да опять Сталин всех охмурил. Все вкусное забрал себе. А Ленина велел из Горок этапировать на Колыму за то, что тот продал землю крестьянам, а деньги себе присвоил и не поделился. Теперь Сталин грозит власть поделить в народе, но Ленину от того ничего не отломить. Короче, опять у них разногласия. Они же приговорили Бухарина с Троцким к расстрелу, а сегодня снова увидели их живыми во дворе на прогулке. Так вздумали приговор исполнить лично. Пришлось в клетке закрыть вояк. Ну уж очень разбушевались.

— Как там Черчилль? — спросил Бронников.

— Спокоен как слон! Только свой положняк постоянно требует!

— Армянский коньяк, что ли?

— Ну да! Я ему давал чай! Отличил. И компот. В лицо вылил. Так и сказал: «Что думаете, сэр, будто я благородный напиток от помоев не отличу? Еще чего! У меня в жилах течет голубая кровь, и вы с этим обязаны считаться!»

— Ишь ты! — рассмеялся Юрий Гаврилович и добавил: — Скоро он запросит кофе в постель!

Тем временем санитары повели больных женщин мыться в душевую. Пять баб торопились, расстегивали халаты на ходу. Санитары несли следом полотенца, чистые рубашки и халаты. Едва открыли душевую, женщины остановились. Лишь две, немного помедлив, переступили порог, вошли, стали раздеваться.

— Дуся, Катя, Генриетта! Ну, чего топчетесь в дверях? Давайте! Проходите живее! — звали санитарки.

Евдокия и Екатерина вошли робко. Огляделись по сторонам, раздевались медленно. И, оставшись нагишом, шмыгнули под лавку, предусмотрительно поджали ноги. Наружу остались торчать две худые задницы, которые бабы прикрыли руками.

— Ну, куда влезли? Зачем? Идите мыться! Смотрите, какая теплая вода! А мыло — душистое, красивое! Давайте, мои хорошие! — уговаривала Люба женщин.

Две из приведенных уже самостоятельно мылись, кряхтели блаженно. Дуся остановилась напротив санитарки, та ню-

хала мыло, нахваливала его. Дуська смотрела Любе в лицо и вдруг, выхватив у той из рук мыло, стала спешно заталкивать кусок себе в рот.

— Дуся, нельзя! Отдай! Им только мыться можно, есть не смей! — заорала санитарка, но больная старательно грызла мыло.

Люба окатила ее водой. Баба перестала жевать мыло, погналась за санитаркой, но поскользнулась, упала на живот и, как пловец, замолотила руками по кафелю. Обе санитарки навалились, повели Дусю под душ. Та вырывалась, пока не попала под воду. Там она сначала собралась в комок, съежилась и все ждала, когда перестанет идти дождь. И лишь после того, как санитарки натерли мылом, до нее дошло, что она в душевой. Дуся стала мыться сама.

Екатерина стояла, повернувшись спиной ко всем. Она давно считала себя императрицей и не мирилась со своей наготой в присутствии черни, требовала свои одежды, слуг. Иначе обещала казнить всех, кто посмел раздеть и смотреть на ее наготу.