Город мастеров. Пьесы сказки - Тамара Габбе

АВДОТЬЯ. Да полно! Правда ли? Где же он? Ну! Говори!

НАСТАСЬЯ. Не здесь, матушка… далеко… Угнали его.

АВДОТЬЯ. А Феденька?

НАСТАСЬЯ. И он живой был… И Федосеич… Вот Тимоша нашего, царство ему небесное, убили, проклятые… А их всех одним арканом скрутили да так и поволокли. И вспомнить-то страшно! Сколько этой татарвы поганой навалилось на одного нашего Никитушку!… И Феденька им не сразу дался…

АВДОТЬЯ. Ох!… Стало быть, он раненый был, Никита Иваныч… А то бы живьем не взяли…

НАСТАСЬЯ. Весь исколотый, Авдотьюшка! Весь изрезанный! Как еще стоял, как держался-то!…

АВДОТЬЯ. Не дойдет он… В дороге кончится… Бросят его в степи одного. И некому будет глоток воды ему подать, смертный пот со лба обтереть… (Прислонившись к обгорелому дереву, плачет тихо, беззвучно, закрыв лицо руками.)

ВАСЕНА. Ой, тетя Душа, не плачь! Уж коли ты плакать станешь, так я-то что ж? Криком кричать буду!…

МИТРЕВНА. Ох, мочи нет! Ох, беда наша!

АВДОТЬЯ. Полно, Митревна! Полно, Васенушка! Я не плачу… (Строго, без слез.) Скажи ты мне, Настасья, еще одно слово… Матушки моей нет в живых?

Настасья молчит.

Так я и знала. Оттого и не спрашивала. Какой смертью померла? Убили? Замучили?

НАСТАСЬЯ. В церкви они, Авдотьюшка, затворились. У Бориса и Глеба. И старухи, и молодые, и боярыни, и торговые жонки, и наши слободские… И я туда, было, бежать собралась, да замешкалась. Добро твое уберечь, припрятать вздумала. А как выбегла со двора, так уж и поздно было. Вся-то церковь как есть… (Машет рукой и замолкает.)

АВДОТЬЯ. Да говори же, не томи…

НАСТАСЬЯ. На моих глазах и купола рухнули.

АВДОТЬЯ (закрывает ладонью глаза). Смерть-то какая тяжкая… В дыму задохнулась али живая сгорела?…

НАСТАСЬЯ. Кто ж про это знает, Авдотьюшка? Как затворили они двери, так никто их и не отворял.

МИТРЕВНА. Мученской смертью померла матушка твоя Афросинья Федоровна. Тебе долго жить наказала.

АВДОТЬЯ. Что-то не признаю я… Где ж это она стояла, церковь-то наша? Там, кажись… Теперь и не разберешь… Пойти хоть туда! Прах слезами омыть…

НАСТАСЬЯ (удерживая ее). Была я там, Авдотьюшка, да ничего, окромя золы и черного угля, не видела. Что здесь, то и там…

ПРОХОРЫЧ. Пепел-то повсюду один. Носит его ветром от краю до краю по всему месту нашему. Тяжело помирать, а прах-от — он легок.

АВДОТЬЯ. Твоя правда, Прохорыч. (Опускается на землю.) Может, среди этого пепла серого и тот пепел на ветру кружится. Матушка моя родимая! Вся земля наша рязанская теперь твоя могила! Как я по ней ходить буду!

ПРОХОРЫЧ. Так оно и есть, Авдотья Васильевна. Что ни шаг, то могила у нас тут. А чья, мы и сами-то не ведаем. По всем убиенным, по всем сожженным заодно плачем. А пуще плачем о тех, кого в полон увели. У нас хоть земля осталась, с родным прахом смешанная, а у них и того нет. Чужой волей в чужую сторону идут, по дикому полю…

МИТРЕВНА (плача). Ох, батюшки, и подумать-то страшно! Ведь и мою-то родню угнали вороги — до единой головушки… И брата, и племянников, и внуков малых… Уж не видеть мне их на этом свете!

НАСТАСЬЯ (тоже причитая). Беда наша, беда! Ни заспать ее, ни заесть, ни на плечах унесть!…

ВАСЕНА. Ой, бабушка! Ой, тетя Настя! Ой, да не плачьте же вы! (Ревет громче всех, по-ребячьи.)

НАСТАСЬЯ. Как не плакать, девушка! Только слезы-то нам и остались.

АВДОТЬЯ (жестоко, почти сурово). Да и слез не осталось. Какими слезами по такой беде плакать?

ПРОХОРЫЧ (медленно подымаясь). Полноте, бабы! И сей день не без завтрашнего. Тяжко ныне, горит душа от горя да от позора нашего, а только не гоже нам живых, ровно мертвых, оплакивать. С того света человек не ворочается, а на этом свете отовсюду обратная дорога есть. Авось поправится Рязань-матушка, соберется с силою выкупит полон. Не впервой нам, И отцы наши, и деды братов выкупали.

МИТРЕВНА. Когда еще Рязань-то поправится…

АВДОТЬЯ. Уж коли из полона выкупать, так поскорей бы. Сегодня, может, живы они еще, а завтра и нет их. Всё бы, кажись, сняла с себя, да снять-то нечего…

НАСТАСЬЯ (робко). Авдотьюшка, голубушка моя, берегла я кой-что из добра твоего. Как занялась наша слобода, припрятала я ларец твой заветный с перстнями, сережками да ожерельями. Матушкино приданое, мужнины подарки… В землю закопала…

АВДОТЬЯ. Неужто сберегла? Спасибо тебе за твою заботу, Настасьюшка! Где ж он, ларчик-то мой? Далеко ль?

НАСТАСЬЯ. Да тут, почитай, под ногами у нас, в погребице. Помоги-ка мне спуститься, Васена! Совсем у меня силы-то не стало… Коли земля там не обвалилась, так я его живо найду, матушка. У меня там приметы положены…

ВАСЕНА. Вот он, лаз, тетя Настя! Смотри — и ступенька цела.

Настасья и Васена спускаются в погреб.

МИТРЕВНА. Ну, Авдотьюшка, уж коли вправду уцелело у тебя что от двух бед — от грабежа да от пожара, — так это счастье твое. У нас вот тоже приметы были положены, да, видно, уж больно приметные. Всё как есть унесли злодеи. Что огонь не тронул, то им, разбойникам, досталось… Да что это они там замешкались? Ужли ж не найдут?

АВДОТЬЯ. Мудреного мало. Вот тебе и счастье мое, Митревна!

ВАСЕНА (снизу). Есть, есть, тетя Душа! Нашли.

Из погреба вылезают Настасья и Васена с ларцом в руках. Авдотья принимает ларец и откидывает крышку.

АВДОТЬЯ. Вот они, мои камушки… Вокруг-то черно, а они по-прежнему светятся.

ВАСЕНА. Ох ты, краса какая!

МИТРЕВНА. Да уж худого слова не скажешь. Запястья хороши, а сережки да ожерелье и того лучше. Что ж я их на тебе будто никогда и не видывала, Авдотья Васильевна?

АВДОТЬЯ. В счастливые дни не носила — стыдилась в цветных уборах красоваться. Авось они мне теперь, в несчастье, послужат. Да только станет ли моих сережек да перстеньков, чтобы всех, кого хочу, из полона выкупить?

ПРОХОРЫЧ (покачивая с сомнением головой). Кто их знает, иродов, сколько они нынче за душу живую берут… В старые годы, помнится, им в орду мешками добро носили — и серебро-то, и золото, и камни самоцветные… А это что? Коробочек!…

ВАСЕНА. Да ведь бусы-то какие! Я краше на веку не видывала!

ПРОХОРЫЧ. Век твой короткий, вот и не видывала. Не твоими глазами глядеть они станут, татары-то. Чем их удивишь! Сколько княжецких да боярских теремов разграбили, сколько церквей разорили! А тут — бусы!…

АВДОТЬЯ (медленно и задумчиво перебирая перстни и ожерелье). Что и говорить, не богат мой выкуп. Да больше-то взять неоткуда…

НАСТАСЬЯ. Постой, Дунюшка! Вот у меня на шее в мешочке богатство мое вдовье — перстни обручальные да запонки с камешками. Возьми-ка! Всё больше будет.

ВАСЕНА. Ой, тетя душа, да ведь и у меня камушки есть — в сережках… Вот я их из ушей выну, сережки-то… Глядико-сь, хорошие!…

ПРОХОРЫЧ. А у нас, Авдотья Васильевна, только и осталось, что два креста — медный да золотой. Давай поделимся: медный нам на двоих, а золотой тебе на троих. Бери!

АВДОТЬЯ. Родные вы мои! Уж и не знаю, каким поклоном вам кланяться. Авось теперь хватит нашего выкупа…

МИТРЕВНА. А ежели и хватит, матушка, так с кем ты его в орду пошлешь? Вовсе не стало у нас народу. А человек тут нужен смелый да верный.

АВДОТЬЯ. Сама пойду.

НАСТАСЬЯ. Да что ты! Опомнись, голубушка! Мыслимо ли это дело — своей волей в татарскую неволю идти?

ВАСЕНА. Пропадешь, тетя Душа! Зверь тебя в лесу заест али разбойники зарежут… И камушки твои отымут.

МИТРЕВНА. Да и как это бабе молодой к басурманам в орду идти — на позор, на поругание! Хоть ты ей скажи, Прохорыч.

ПРОХОРЫЧ. Что сказать-то? Сама, чай, знает. Народ немилостивый, народ лютый — ни красы не пожалеет, ни чести, ни немощи…

АВДОТЬЯ. А кому ж, окромя меня, в орду идти? Сами ж говорили — некому.

Все на минуту замолкают.

НАСТАСЬЯ. Ну, коли так, возьми и меня с собой, Авдотьюшка. Хоть вместе помрем.

ВАСЕНА. А я-то как же?

АВДОТЬЯ. Нет, Ильинишна, не возьму я тебя с собой. Ты вон и в погреб-то через силу лазила, а та дорога потрудней будет. Забирай-ка ты Васену да ступайте в Заречье. Там кой-как перебьетесь. (Старикам.) Да и для вас, люди добрые, на наших лугах, в летней избе, местечко найдется. Хоть и не хоромы, а всё крыша.

Старики кланяются ей в ноги.

МИТРЕВНА. Спасибо тебе, голубушка, что в такую пору о нас подумала… А сама-то ты что же так и пойдешь к татарам-то? В дикое поле?

АВДОТЬЯ. Так и пойду.

ВАСЕНА (испуганно). Нонче?

АВДОТЬЯ. Нет, Васенушка. Ночь с вами, коло своих углей, пересплю, с прежним двором прощусь… Да и собраться надобно. Костерок разложим, лепешек напечем и вам на дорогу и мне. (Развязывает свой мешок.) Вот тут у меня в мешочке мучицы малость… да полно слезы лить, Васена! Сходим-ка лучше с тобой на речку за водицей. На слезах тесто месить — больно солоно будет. (Отвязывает от мешка дорожный жбан.) Бери жбан, девушка! А ты, Ильинишна, огонь разводи — ты ведь и дома-то у печи стояла. (Старухе, подавая ларец.) На тебе мои камушки, Митревна. Побереги их покуда. (Уходит с Васеной.)