Город мастеров. Пьесы сказки - Тамара Габбе

МИТРЕВНА (Настасье). Сама-то она камень самоцветный, хозяюшка твоя. Словно алмаз светится.

ПРОХОРЫЧ. Уж верно, что алмаз — ясный камень да твердый.

НАСТАСЬЯ (собирая щепки). Душенька наша!… Ни стен у нас, ни крыши, ни печки, ни лавки, а при ней будто снова дом у нас цел, будто опять своим хозяйством живем… Вот по воду пошли, огонь разводим, хлеб печь будем… Всем-то дело придумала, а себе потрудней всех.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Картина третья

Полянка в чаще леса. Листва, пожелтевшая и побуревшая, сильно тронута осенью. Высокие — то светло-желтые, то ржаво-красные, то еще совсем зеленые — кусты папоротника. Много рябины. Вся она густо увешана тяжелыми кистями спелых ягод. В глубине — огромное старое дерево, с одного корня три ствола. Вечереет. За деревьями заходит солнце, и вся полянка залита багряным светом заката.

АВДОТЬЯ (выходя из густой заросли кустов). Ох ты батюшки, рябины-то сколько! Да всё красная какая! Или это от солнышка так красно? (Пригибает к себе ветку.) Нет, и взаправду спелая… А листья будто расписные — в глазах рябит. Видать, к третьей рябиновой ночи время (Оглядывается по сторонам.) И травы перержавели, и гриб в рост пошел… Вот она и догнала меня, осень-то. А конца пути моему все не видать. (Спускает мешок с плеч.) Иду, иду, дней, ночей не считаю, а, надо быть, много прошла. Вон как пооборвалась вся да пообносилась: лапотки — в лепетки, сарафан — в клочья. (Садится на землю, снимает с головы платок, расправляет его на коленях.) Совсем мой платочек от дождей вылинял, добела, зато сама вся черная стала — вон как испеклась на солнышке, будто хлеб ржаной… Да кому ж это я все жалоблюсь? Ни души живой кругом нет. Привыкла на безлюдье сама с собой разговоры разговаривать. Только вот отвечать некому.

Две темные корявые руки раздвигают густые листья папоротника. Из зарослей выглядывает старик, лохматый, большебородый, с зеленоватой проседью.

СТАРИК. Отчего же некому! Отведи душеньку, поговори, а мы послушаем.

АВДОТЬЯ. Ох!… Да кто ж вы такие будете? Испугалась я…

СТАРИК. Мы-то? Тутошние, лесные… Лешней живем — белкой, птицей. Да и крупного зверя промышляем. А вот ты откудова взялась? В наши чащобы и мужик-то в кои веки забредет, а тут гляди — баба!

АВДОТЬЯ. Не сама иду — нужда ведет.

СТАРИК. Ох ты! Одна-одинехонька, молода-молодехонька!

АВДОТЬЯ. Что поделаешь, дедушка! Провожать-беречь меня некому.

СТАРИК. Стало быть, ни отца у тебя, ни мужа, ни брата.

АВДОТЬЯ. И муж есть, и брат — коли живы еще… За ними-то и иду.

СТАРИК. А далеко ль?

АВДОТЬЯ. Дойду узнаю.

СТАРИК. Вон как! Безбоязная ты, коли правду говоришь.

АВДОТЬЯ. Забыла я, какая она есть, боязнь, дедушка. Уж чего только со мной не было в пути — в дороге. И от зверя лесного на дереве хоронилась, и в трясине вязла, и в реке тонула, а все жива, иду себе да иду помаленьку. Одного боюсь: как бы мне в чаще у вас не заплутаться.

СТАРИК (посмеиваясь). Да-а… Чащи у нас непролазные — и медведь не проломится. Я — и то другой раз с дороги собьюсь. Где уж тебе!

АВДОТЬЯ. Я и сама прежде думала: где уж мне!… Да вот добралась же до этого места, авось и дальше пробьюсь.

СТАРИК. Ишь ты!

АВДОТЬЯ. Садись со мной вечерять, дедушка. (Развязывает свой узелок.) Вот тебе хлебца краюшечка. Добрые люди в дороге подали. Хоть черствый, а всё хлеб.

СТАРИК. Глянь-ко! Печеное!… Давно не едал. (Жует, бережно подбирал крошки.) Сытно, и сладко, и дымком пахнет… Дымком и домком… Рыба — вода, ягода — трава, а хлеб всему голова!

АВДОТЬЯ. Еще, дедушка?

СТАРИК. Себе оставь. А я в лесу голодный не буду. Так тебе, стало быть, дорогу показать? Ладно, покажу.

АВДОТЬЯ (стоя на коленях, торопливо увязывает мешок.) Вот спасибо, дедушка!…

СТАРИК. Что сполохнулась-то? Не спеши! В самую грозу идти пропадешь!…

АВДОТЬЯ. Полно! Какая гроза!… Пора не та. Отшумели летние грозы. Да и небо ясное. Тучи — вон они где, только край неба.

СТАРИК. Долго ль ветру тучи нагнать! Дунул — они и налетели. А гроза нынче последняя — рябиновая… Кажное лето последняя гроза бывает… Ты вот что, дочка, выбери-ка древо понавесистей да здесь и заночуй. А я а тобой пригляжу, чтобы тебя зверь лесной не обидел али там еще кто… Места глухие, всяко бывает…

АВДОТЬЯ (с тревогой поглядывал наверх). Смотри ты! И впрямь тучи как бегут, небо застилают…

СТАРИК. То-то что бегут. Я даром не скажу. Прячься-ка вон под тое древо, голубка. Там тебя никакой дождик не замочит — хоть целое море наземь опрокинь.

АВДОТЬЯ. А ты, дедушка?

СТАРИК. А я сам — как древо. Дождя не боюсь. От него только борода зеленей станет — еще краше буду. Ну, прячься, прячься, да и спи себе без опаски. Я скоро ворочусь. (Сразу пропадает в чаще, словно его и не было.)

АВДОТЬЯ (мгновение смотрит ему вслед). Ушел… И какой-такой человек — не пойму. Тутошний, говорит. А я и не думала, не гадала, что в этакой чащобе жить можно. Да, видать, всюду живут… (Перетаскивает свой мешочек под большое дерево в три ствола с одного корня, укладывается меж корней.)

Солнце совсем зашло, тучи сгустились, на полянке с каждой минутой делается все темней и темней.

Ух, как темно стало! Будто ночь раньше времени приспела… А доброе дерево мне старичок указал, будь ему во всем удача! Три вершины с одного корня, с одного комля — будто крыша над головой. И ветер не просвистит, и дождик не пробьет. Тепло да тихо… И мох какой мягкий ровно перина! Давно я так мягко не спала, с самого дому. Ну, матушка родимая, оборони! (Засыпает.)

Совсем тихо. В густом полумраке слышится только шуршанье сухой листвы да отдаленное журчанье ручья. Потом, словно издалека, раздается голос, мерно и неторопливо рассказывающий сказку. Постепенно голос становится все слышнее. Это Федосеич, снова, как в тот давний, еще счастливый день рассказывает про жар-цвет. Но самого рассказчика не видно, только голос живет в полутьме.

ГОЛОС ФЕДОСЕИЧА… Так вот, стало быть, всяко лето по три рябиновы ночи бывает. Первая — как цвет зацветет, другая — как в завязь пойдет, а третья — как поспеет рябина-ягода. И уж в третью ночь не спи, не дремли. Самая это пора жар-траве цвесть. А кто сорвет жар-цвет, тому земля-матушка во всяком деле помощница. Начинай, не оглядывайся, а уж конец будет. Да только нелегко он в руки дается, цветик огненный. Отыскать его мудрено, сорвать мудреней, а всего трудней — с собой унести. Матушка-земля — она разборчивая: сперва испытает, а уж потом одарит. Вот коли ты себя не пожалеешь, грому небесного не побоишься…

В эту минуту, точно подхватывая его рассказ, раздается удар грома и вспыхивает за сетью ветвей молния.

АВДОТЬЯ (поднимается). Федосеич! Ты здесь? Откуда же?… А, Федосеич? Что же ты молчишь? Ты мне что-то про жар-траву рассказывал, да опять не досказал. А ведь мне нынче твоя жар-трава позарез нужна. Кто его знает, что у меня впереди-то, какие труды, какие муки. А с нею, с жар-травой твоей, я, может, и дорогу скорей пройду, и счастье свое ворочу… А, Федосеич? Да неужто же мне это почудилось али приснилось? А ведь как слышалось-то — будто наяву, будто здесь вот рядом сидит и говорит! Жалко, что проснулась! Хоть во сне родного человека повидать… А дождик-то в лесу кап-кап, с листочка на листочек, с листочка на листочек. Только сюда еще не попадает. Поспать, покуда сухо… (Укладывается поудобнее, накрывается платком и засыпает.)

Вокруг совсем тихо и темно. Потом сначала в глубине леса, а затем по всей поляне начинают перебегать зеленые огни, выхватывая из темноты то куст папоротника, то дерево. Из гущи ветвей высовывается мохнатая, похожая на козлиную, голова. На лоб, словно колпак, нахлобучена огромная сосновая шишка, борода из колючек черно-зеленой хвои. С другой стороны, навстречу, выглядывает такая же лохматая голова в шапке, похожей на гнездо, борода лыковая. Это двое леших, один — из соснового леса, другой — из ольхового. Оглядевшись по сторонам, лешие выбираются из чащи и обходят поляну кругом, приплясывая и приговаривая.

ОЛЬХОВЫЙ.

Солнце на закате,Время на утрате.Шурыга-мурыга,Ширага-барага…

СОСНОВЫЙ.

По лесам дремучим,По кустам колючим,По всем моховищам,Муро-муровищам,По глухому боруВ рябинову пору

ВМЕСТЕ.

Рассветает свет,Расцветает цвет!Шурыга-мурыга,Ширага-барага!…

(Останавливаются друг против друга).

СОСНОВЫЙ. Эй ты, сам ольховый, пояс вязовый, ладоши липовы! Что примолк? Смотри не проспи!

ОЛЬХОВЫЙ. Я-то не просплю. Ты вот не задремли, колода сосновая! А задремлешь, я те разбужу!… (Хлопает в ладоши.)

Слышится резкий деревянный стук, словно щелкнули дощечкой о дощечку.