33. В плену темноты - Гектор Тобар

– Hola[52], любимый, – слабым голосом начала молодая женщина.

Итурра сидел рядом. Кажется, женщину вот-вот захлестнули бы эмоции, и он безо всяких сантиментов прикрикнул на нее:

– Ánimo![53]

– У нас все в порядке, – продолжала женщина, и голос ее и впрямь прозвучал куда жизнерадостнее. Она перечислила всех его родственников, но потом добавила: – Я скучаю по тебе, – таким тоном, словно готова была рухнуть в обморок.

– Ánimo! – вновь скомандовал психолог, и вновь молодая женщина попыталась изобразить воодушевление, пока через несколько секунд врач не прошептал: – Закругляйтесь.

Даже после того, как спасатели установили постоянную оптоволоконную связь с поверхностью, которая включала в себя телевизионный канал и бесперебойную телефонную связь, психолог продолжал ограничивать контакты шахтеров с семьями примерно восемью минутами в неделю, что в целом соответствует времени, выделяемому НАСА своим астронавтам. (В конце концов Виктор Замора организовал и возглавил небольшую «забастовку» против психолога, повернувшись к камере спиной и отказываясь разговаривать с семьей до тех пор, пока Итурра не выделил шахтерам больше времени на разговоры по видеосвязи.) Контакты с внешним миром «отрывают вас от реальности, – уверял Итурра. – Они переносят вас в мир, где вы не располагаете ни нужными силами, ни возможностями». Таким образом Итурра пытался защитить горняков от чувства беспомощности: они могли что-то делать внизу, способствуя своему освобождению, но они не могли оказаться дома, чтобы быть хорошими отцами или сыновьями. Дома в них нуждались, они были богатыми и знаменитыми, и их детям нужна была отцовская забота и защита. Да, шахтерам пока нет места в этом мире, но, даже когда Итурра пытался уберечь их от него, тот неизбежно втягивал мужчин в свою орбиту, поскольку, несмотря на все подозрения шахтеров, никто не подвергал цензуре или хотя бы просто следил за их перепиской с родными и близкими. Именно благодаря такой «почте», что приходила вместе с посылками, Замора узнал, что его младшего сына третируют и оскорбляют в школе: «Твой отец никогда не поднимется наверх из шахты! Его раздавил камнепад!» Франклину Лобосу стало известно, что на рудник прибыла его бывшая супруга и что дети надеются, что он с ней помирится. Другим шахтерам приходилось привыкать к мысли о том, что женщины в их жизни услышали глас Божий и решили, что нужно сделать следующий шаг и пожениться. В одном из первых же писем, полученных Эдисоном Пенья, его подруга Анжелика Альварес заговорила о замужестве, на что Пенья ответил: «Не понимаю, отчего ты хочешь выйти за меня замуж… У меня было время подумать о том, сколько всего я разрушил в жизни собственными руками и что тебе пришлось выстрадать из-за меня… Но я не хочу, чтобы ты ушла к кому-нибудь другому, и хотел бы сделать тебя счастливой, хотя раньше мне этого никогда не удавалось».

Каким-то неведомым образом это письмо попало на страницы мадридской газеты «El País», и признание Эдисона стало достоянием всего испаноязычного мира. Да и шахтеры были не совсем уж так беспомощны, когда речь заходила о том, чтобы помочь своим семьям, – они могли давать указания и следить за общим ходом событий, по крайней мере по телефону, – но вот против средств массовой информации они оказались совершенно бессильны. Некоторые репортеры готовы были платить семьям за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на письма шахтеров, но большинство предпочитало добиваться своего лестью и обманом, и вскоре чилийские газеты уже вовсю пестрели многочисленными выдержками из писем, написанными узниками подземелья. И, сделав полный круг, собственные послания возвращались к шахтерам в Убежище, поскольку, несмотря на все их подозрения, Итурра и другие руководители спасательной операции на поверхности решили, что они не должны вводить цензуру и в отношении газет.

Сотрудники аппарата местного губернатора, отвечающие за отправку материалов для чтения, сворачивали газеты из Сантьяго в трубочку и упаковывали в посылки. Получив эти драгоценные сувениры с поверхности в первый раз, шахтеры смогли собственными глазами убедиться в том, какую популярность обрели, если судить по их фотографиям на первых страницах. Да, самые благонравные из этих сотрудников могли, конечно, вырезать снимки скромно одетых женщин и объявления соответствующего типа, но никому и в голову не пришло изъять из отправки номер «La Tercera»[54] за 28 августа, например, в котором передовица была полностью посвящена одному из шахтеров. Его вновь обретенная слава назойливо лезла в душу и бросалась в глаза, подтверждая свои претензии отрывками из письма его домашним. И тогда остальные тридцать два его товарища по несчастью, прочитав их, смогли нечаянно заглянуть в душу Марио Сепульведе.

Глава 13. Признанный лидер

Несмотря на название, «La Tercera» оставалась вторым по популярности периодическим изданием Чили, и в номере от 28 августа она посвятила Марио Сепульведе целый разворот, материалы для которого были собраны через несколько часов после звездного появления шахтера на чилийском и мировом ТВ. По словам корреспондента, о Марио на первых страницах писали «The New York Times», лондонская «The Guardian» и мадридская «El País». Материал изобиловал цитатами из выступления Марио на видео от 26 августа и содержал ссылки на интервью с его женой Эльвирой. «Она ничуть не удивлена тому, что ее муж обладает качествами прирожденного лидера», – уверял корреспондент, приводя выдержки из письма, которое Марио прислал семье с описанием того, как обстоят дела у шахтеров. «Я – прирожденный и абсолютный лидер, – таковы были его первые слова. – Я отвечаю за организацию, отдаю распоряжения и, как всегда, стараюсь не выходить из себя. Но самое прекрасное в том, что меня уважают и ничего не делается без моего ведома». Эльвира уверяла, что социальный работник из администрации губернатора украл у нее письмо и передал его газете, но многие шахтерские семьи сомневаются в этом. Скатанная в трубочку, газета отправилась вниз в посылке среди множества других, и очерк, напечатанный в ней, быстро стал всеобщим достоянием. Освещаемые серым искусственным светом, шахтеры читали о своем житье-бытье, а с разворота на них смотрел Марио, сидящий в той же самой пещере, в какой собрались сейчас и все они.

Справедливо или нет, но для них эта история сильно и дурно попахивала саморекламой. Марио ведь одним из первых заговорил о том, что пережитые ими приключения помогут им разбогатеть, и кое-кто теперь счел, что он пытается выступить на передний план, под свет софитов, а жена его создает нужный фон, чтобы из подземелья он вышел уже настоящей звездой. Впрочем, его высказывания показались шахтерам одновременно забавными и оскорбительными. Они искренне полагали, будто принимают решения сообща, тогда как всему остальному миру внушали, что Марио и есть их «прирожденный и абсолютный лидер». И это при том, что они проторчали под землей вот уже почти четыре недели и каждый старался сохранить рассудок, несколько человек пытались отыскать путь наверх, а все вместе они горой стояли друг за друга. Да, Марио неоднократно брал на себя ответственность, совершая нечто такое, что спасало им жизнь, но ведь он делал это не в одиночку, а со своими товарищами: когда он лез по венттрубе, то компанию ему составил Рауль Бустос; а когда в ярости сзывал их на молитву, то ведь службу на самом деле вели Хосе Энрикес и Осман Арайя. И на каждый такой случай, когда Марио делал первый шаг, поднимая кому-либо настроение, приходилась и оказия противоположного толка, когда уже он заливался слезами и впадал в отчаяние, и тогда товарищам приходилось думать о том, как развеселить уже его самого. Но в этом очерке и в этой газете, которую прочтут в каждом уголке Чили, Марио Сепульведа представал в роли неустрашимого предводителя и героя без страха и упрека.

Несколько человек, главным образом механики, сочли письмо и газетный очерк очередным свидетельством маниакальной потребности Марио вечно строить из себя невесть кого и стали относиться к нему с еще большим подозрением, нежели прежде. А Рауль Бустос принялся безжалостно подшучивать над Марио при каждом удобном случае.

«Рауль Бустос начал подначивать меня и насмехаться надо мной, – говорил Марио. – Он мог сказать: “Тебе никогда не стать боссом. Кем ты себя возомнил?” Да и Хосе Агилар не отставал от него».

Своим взбешенным товарищам Марио объяснил, что написал то злосчастное письмо только для того, чтобы приободрить сына, который отчаянно нуждался в поддержке: он представился прирожденным и общепризнанным лидером только потому, что хотел, чтобы Франсиско считал своего отца настоящим «Храбрым сердцем», своим Мелом Гибсоном, ведущим людей на битву. Но объяснения Марио лишь ухудшили его репутацию, а письмо только острее обнажило нарастающие между шахтерами противоречия.