Смута - Владислав Бахревский

– Это писали те, кто очень хорошо знают людей, – сказала Марина Юрьевна.

– Да! Да! – воскликнул святой отец.

– Но людей, живущих в Европе. В Московии тоже многие понимают, что хорошо, а что еще лучше, но живут как Бог даст. Худо, зато по-русски.

– Ваше величество, вы не верите в возможность унии для Московии?

– Святой отец, мы с вами даже не в Тушине, мы – в Любинице. И не мы приказываем народу, а нам приказывает конфедерат Ян Сапега.

Словно подтверждая эти горькие слова, явился посыльный усвятского воеводы.

– Их милость пан Сапега приказывает тотчас собираться и выступать.

– Приказывает? – переспросила Марина Юрьевна, бросая взгляд на своего духовника.

Посыльный смутился.

– Нет, ваше величество, не приказывает. Это я оговорился: нижайше просит.

– Передайте их милости, что ее величество высочайше благодарит их милость за сообщение и спешит отправиться в путь.

Посыльный, видимо, передал Сапеге весь этот разговор, и Сапега в Можайске устроил для Марины Юрьевны торжественный смотр войска. С отрядами Зборовского, Стадницкого, Масальского набралось тысяч пять. Личный полк Яна Сапеги состоял из щитоносцев, двух рот гусар в 250 воинов, 570 пятигорцев, 550 казаков, с полдюжины пушек и трех рот пехоты. В голубой пехотной роте – сотня, в красных ротах – две с половиной сотни. Всего же – 1370 конных и 350 пеших воинов.

После смотра Марина Юрьевна попросила подвести к ней молодых людей из толпы зевак.

– Вам понравилось, как одеты польские воины, какие кони под ними? – спросила царица.

– Да уж ничего не скажешь, шибко понравилось! – откликнулся белобрысый смельчак.

– У вас у всех тоже будут и одежды красивые, и кони резвые.

– Да кто же нам даст за так? А купить – один шиш в кармане.

– Хорошо, – улыбнулась Марина Юрьевна. – Кто еще смелый?

Выступил такой же белобрысый.

– Вы близнецы?

– Погодки, – сказал первый.

– Принесите гусарскую одежду, приведите коней! – приказала царица.

Толпа зевак росла. Братьев отвели в шатер, и вот уж они приехали на конях, одетые как поляки.

– Ай да Васька! Ай да Ванька! – ахали в толпе.

– Хороши? – спросила братьев царица.

– Хороши, – согласились братья, поглядев друг на друга.

– За то, что смелые да красивые, беру вас в мой царицын полк.

Первый смельчак, Васька, так и просиял. А Ванька, меньшой, спросил:

– В поляки, что ли?

– Не хочешь быть поляком?

– Не хочу.

– А ты? – обратилась к другому брату.

– Хочу, хочу, царица!

– Неужели в драных портах ходить лучше, чем в поляках? – Марина Юрьевна веселыми глазами посмотрела на Ваньку.

Тот молча сиганул с лошади, растелешился и полуголый юркнул в толпу. Польское платье осталось на траве.

– Кто хочет в мою царскую службу, одевайся! – предложила Марина Юрьевна.

Парни поглядывали друг на друга, опускали головы. Вяземский воевода Бегичев вытолкнул перед царицей своего сына.

– Его возьми, великая государыня.

Марина Юрьевна перевела дух: ох как опасны эти русские.

Только двинулись в путь, от его величества гонец. Лжедмитрий приказывал царице посетить в Звенигороде монастырь, где русские монахи устраивают священнодействие с мощами какого-то своего святого.

«Ваше присутствие при положении мощей очень и очень желательно, – объяснял государь свою настойчивость. – От Вашего участия в звенигородском празднике возрастет уважение к нам в Москве, что известно и Вам самим и через чего мы прежде величайшую ненависть и пагубу потерпели на нашем государстве».

Марина Юрьевна даже зубами скрипнула: ей было все это ненавистно. Наглостью веяло от каждого слова послания. И однако ж, это было умное послание. Пренебречь настоятельным советом Вора нельзя.

27 августа Марина Юрьевна с небольшой свитой прибыла в Звенигород на праздник обретения мощей некоего Саввы.

Липкое оцепенение сковало тело и душу Вора. Он казался себе пузырьком воздуха в гнилом вонючем болоте. Ее величество Марина Юрьевна остановилась в семи верстах от Тушина. Завтра он, счастливый супруг, обнимет дрожащую от нежной страсти супругу. Тысячи вопрошающих глаз устремятся к ним, и если… Если, если, если… Не пот, а какое-то липкое масло выступало на лбу, на щеках, на груди, стекало по спинному столбу на поясницу. Ему мерзко было запачкаться о свои же подкожные выделения, и он сидел не шевелясь, не смея думать.

– Горячей воды, – прошептал он появившемуся Рукину.

Вымылся, лег в постель, оглаживая тело и нюхая ладони, понюхал у себя под мышками. Тело было чистым.

Он перевел дух, снова позвал Рукина.

– Женщину! Только чтоб мытую.

Женщину привезли из села, чернобровую, пышную. Рукин подвел ее к постели государя и ушел.

– Раздевайся! – сказал женщине Вор.

Она, перепуганная до смерти, ничего не видела, не слышала. Ему пришлось подняться и толкнуть глупую в постель. Плюхнулась и опять обмерла.

– Да ложись ты удобнее! – приказал он ей, злясь.

Она подтянула ноги, оправила задравшееся платье.

Он гыгыкнул, заголил бесстыдно… Она была бревно бревном. Розовая, нежная – и бревно бревном. Насилуя, он извергал на нее поток гнусных, издевательских слов, но она молчала, и только лицо у нее было мокрым от беззвучных слез. Он хотел столкнуть ее ногой с постели, но вдруг испугался остаться один на один с собой. Лег рядом и, чувствуя, что холодеет, прижимался к ней, пышущей теплом.

Утром к нему пришел князь Рожинский.

– Ее величество выступили и через час будут в Тушине.

– У меня жар, – соврал Вор, пробуя ледяной лоб то одной, то другой ладонью.

– Я тоже думаю, что личная встреча вашего величества с ее величеством преждевременна. – Лицо князя было озабоченным. – Однако все это… неестественно… Войско ждет торжества…

– Но я хвораю! Я вчера не выходил из шатра… Нужно всем объявить, объяснить.

– Два года не видеть любимую супругу и не желать броситься к ней навстречу?.. – Взгляд князя выплеснул на царя ушат презрения.

– Это все ужасно, – пробормотал Вор, – но я в седле не усижу. Я и теперь, пожалуй, лягу… Вы, князь, встретьте ее и сопроводите в наш шатер.

– Ишь чего захотели – в шатер! Встречу ваших величеств войско должно видеть! – Бешенство звенело в голосе Рожинского.

Гадливо озираясь, он почти бегом покинул царский шатер.

– Одеваться! – приказал Вор и, пока его одевали, непристойно сквернословил.

Уже в шляпе, при сабле, он, опираясь на плечо Рукина, вышел из шатра и вдруг замахал руками, спасая глаза от солнца, и, растолкав стремянных, кинулся в шатер и упал на постель, не позволяя даже сапог с себя снять.

– Королева моя! – взывал он истошно. – Я отлежусь и поеду к тебе! Полечу! Поползу! Марина! Марина!

Рукин так и не смог понять, ради кого и зачем разыгрывал Вор очередную комедию, но он поймал себя на том, что его снова разбирают сомнения. Знал, что Вор это Вор, и сомневался…

Утром 31 августа отряд Яна Сапеги встал лагерем за версту от Тушина. На последнем переходе сандомирский воевода не покидал кареты дочери. Ночью Марина Юрьевна плакала, а проснувшись, разорвала в клочья ночную рубашку.

– Марина, – умолял пан Юрий, – тебе надо перетерпеть несколько минут всего. Вообрази, что ты отсутствуешь. Марина Юрьевна зло смотрела в одну точку.

– Я устала от уговоров вашей милости. Я знаю, что надо делать, но боюсь, это выше моих сил. Я буду кричать. Я буду кричать, я буду колотить ногами и руками.

– Дочь моя! Если бы крики и вопли твои, слезы твои хрустальные могли вернуть Дмитрия Иоанновича… О Боже! Они только и могут, что ввергнуть вашего отца и вас в нищету.

– Я буду кричать! Я раздеру ногтями его поганое лицо.

– Но почему поганое? Вы его не видели ни разу.

– Он – вор! Он – вор!

– Да, он обманщик. Но без него вы только грустная вдова, женщина без будущего! С ним – вы царица.

– Господи! Что за отца ты дал мне?! Господи! Осталась ли на земле хоть единая росинка совести?

Карета остановилась. Марине Юрьевне и пану воеводе подвели оседланных лошадей.

Мнишек смотрел на дочь, и старческие глаза его, полные слез, умоляли. Прошептал, подсаживая в седло:

– Не погуби!

Марина Юрьевна ничего не ответила и ничего не решила… Ударила хлыстом по крупу лошади, поскакала. Отец тотчас догнал ее, вглядываясь во всадника, выехавшего к ним навстречу из кавалькады рыцарей.

– Это князь Рожинский! – Облегчение и озабоченность отразились на лице Юрия Мнишка. – Где же государь? Князь Рожинский приветствовал Марину Юрьевну краткой речью и сообщил о недомогании Дмитрия Иоанновича.

Легкие пушки Сапеги в честь «великой государевой радости» троекратно тявкнули, пороховые облака улетели к Москве. На том встреча и закончилась. Все принялись за дела житейские: рыть землянки, ставить шатры, насыпать оборонительный вал. К Мнишкам приехал из тушинского лагеря Павел Тарло, двоюродный брат Марины Юрьевны. Сообщил, что государь ради родства и великой радости подарил ему двадцать тысяч злотых. Не пообещал, а подарил!