Грани русского раскола - Александр Пыжиков

Смысл этого события видится в следующем: купеческий клан стал для власти своего рода разменной монетой в обеспечении общеполитического равновесия, причем о готовившихся решениях его даже не потрудились проинформировать. Издевательскими казались на этом фоне возгласы петербургской прессы, что договор «представляет одно из главных дел нынешнего царствования, которое украсит собою летопись государственной деятельности С.Ю. Витте». [700] Можно сказать, что принятие русско-германского договора вызвало первую трещину во взаимоотношениях государства и московского промышленного клана. Остается добавить еще одно важное наблюдение: политическая опора купеческой группы, так называемая русская партия, претерпела серьезный разлад. Ведь выходец из ее рядов -Министр финансов С.Ю. Витте – впервые не посчитался с интересами противостоящих иностранной торговой экспансии народных капиталистов. А идейные сподвижники министра, наподобие влиятельного князя В.П. Мещерского, совестили текстильных королей России: «нельзя же, в самом деле, пожертвовать всем ради выгод известной группы людей, хотя бы и очень богатых»[701].

Внезапная кончина Александра III в октябре 1894 года прервала выяснение отношений между правительством и группой промышленников Центрального региона по вопросам таможенной политики. Серьезный разговор на эту тему состоялся летом 1896-го, когда в Нижнем Новгороде собрался Всероссийский торгово-промышленный съезд. Это был один из наиболее представительных форумов, в работе которого приняли участие несколько сотен человек. Наряду с фабрикантами и заводчиками на съезде присутствовали руководители Вольно-экономического общества и различных вузов страны, сельскохозяйственных и юридических обществ и проч. Подчеркнем, что после вступления в силу русско-германского договора 1894 года правительство продолжило практику заключения так называемых «конвенционных тарифов» (торговые соглашения с отдельными странами без изменения общего таможенного законодательства). Такие конвенции были заключены с крупнейшими партнерами России: помимо Германии, с Австро-Венгрией,

Францией, Италией и др. В соответствии с ними государство по одним товарным позициям понижало ставки, а по другим сохраняло их на высоком уровне. Политика правительства затрагивала интересы многих экономических игроков, поэтому столь представительный состав заинтересованных лиц в присутствии правительственных чиновников не мог пренебречь возможностью публично высказаться о перспективах развития России. Однако на этот раз купечеству не удалось превратить масштабное мероприятие в торжество протекционизма, как это произошло в Москве на торгово-промышленном съезде 1882 года.

Заседания начались с упреков, высказанных известным фабрикантом Г.А. Крестовниковым относительно русско-германского торгового договора, который, по его убеждению, являлся ошибкой[702]. Это заявление вызвало резкую отповедь начальника Департамента торговли и промышленности Минфина В.И. Тимирязева: действия правительства, сказал он, были продиктованы заботой о российской экономике в целом. Чиновник еще раз пояснил, что смысл данного договора сводился к обеспечению продуктам сельского хозяйства лучших условий сбыта, «и это приобретено ценою некоторых пожертвований с нашей стороны»[703]. После такого, как бы вводного, напоминания съезд незамедлительно поднял вопросы о понижении таможенных пошлин на сельскохозяйственные орудия, на минеральные удобрения для земледелия и т.п., находя это крайне нужным для страны. Видные московские промышленники попытались вообще снять эту тематику с повестки дня, мотивируя это тем, что настоящий съезд не сельскохозяйственный, а прежде всего промышленный. Однако ввести выступления в желаемые рамки не удалось. Как заявил лидер аграрного крыла профессор Л.В. Ходский из Вольного экономического общества, здесь собрались представители различных отраслей, в том числе и сельского хозяйства, поэтому потребности последнего имеют никак не меньше права на внимание съезда, чем собственно промышленные интересы[704]. Споры о величине таможенных ставок постепенно переросли в дискуссию по более общему вопросу: какой же страной является Россия – земледельческой или промышленной? Два эти видения отражали разные пути развития – сельскохозяйственный и фабричный. И если землевладельческое лобби требовало понижения таможенных тарифов, то промышленники – в целях ограждения от западной конкуренции – настаивали на сохранении их на высоком уровне 1891 года. (Второй подход отстаивал известный ученый-химик Д.И. Менделеев, в очередной раз призванный в ряды протекционистских сил).

Черту под продолжительными и бурными спорами подвело голосование по вопросу: оставить пошлины на уровне 1891 года без изменений или понижать их? На отделении, где проходили основные дебаты, победу одержало сельскохозяйственное лобби; правда, перевес был небольшим, и голосование решили перенести на общее собрание. Здесь же поддержка аграриям оказалась уже весьма значительной[705]. В итоге принятая съездом резолюция содержала обращение к российскому правительству с просьбой о пересмотре покровительственного тарифа как не отвечающего потребностям экономики страны. Выражение «разочарование купечества было велико» далеко не отражает того негодования, которое испытали в те дни промышленные магнаты. Оно прорвалось на торжественном обеде при закрытии съезда. Выступавший там С.Т. Морозов с ностальгией вспоминал «лучшего министра не только России, но и всего мира» И.А. Вышнеградского, который одарил покровительственными пошлинами русскую промышленность и тем самым создал условия для ее надлежащего развития. Но теперь, при его преемнике С.Ю. Витте, «когда перед лицом всей Европы мы имеем свидетельство нашего роста, мы встречаемся с постановлениями съезда против этих мер»[706]. Неудовольствие С.Т. Морозова, высказанное в лицо Министру финансов и другим высоким гостям, современники расценивали как открытый вызов, брошенный петербургской бюрократии купеческим капиталом, который готов ответить на любые финансовые утеснения и уже не позволит смотреть на себя свысока[707]. С.Ю. Витте был вынужден сглаживать впечатление от этой ставшей впоследствии «знаменитой застольной речи» купечества. Успокаивая промышленников, он говорил о крайне малой значимости съезда в деле выработки практической политики[708]. Вслед за своим шефом, чиновник Министерства финансов Т.Ф. Кобеко не преминул напомнить, что всякий имеет право выражать свое мнение, призвав участников съезда меньше нервничать, а больше верить в мудрость и справедливость монарха и его правительства[709].

Состоявшийся в Нижнем Новгороде торгово-промышленный форум явился узлом, где пересеклись основные экономические тренды царской России конца XIX столетия. Этот съезд фактически стал публичной ареной противостояния аграрно-помещичьих кругов политике, проводимой С.Ю. Витте. Как известно, ее стержень – опора на промышленное развитие: именно здесь Министр финансов видел локомотив движения вперед, позволяющий быстро следовать за развитыми государствами. Собственно в этом и состояла суть предлагаемого им модернизационного рецепта. «Новое время», неустанно рекламировавшее виттевские стратегические предписания, разъясняло, что экономическое положение страны слабое и «от нас значительно зависит ускорить наступление нового будущего (т.е. индустриального – А. П.) и вот сюда должны быть направлены главные усилия экономической политики»[710]. Вместе с тем, концентрация ресурсов на промышленном направлении вызывала раздражение у дворянских землевладельцев, чьи коммерческие интересы традиционно вращались вокруг сельского хозяйства. На съезде 1896 года эти силы и дали открытый бой политике Витте. К этому времени Министр финансов уже находился в жесткой конфронтации с дворянскими кругами. В апреле 1896 первый раунд выяснения отношений между ними уже состоялся на совещании губернских предводителей дворянства о нуждах землевладения этого сословия. Смысл виттевского месседжа дворянству был суров: оно не выдерживает конкуренции и ему на смену идет другой класс, первенство в жизни переходит к промышленности, банковскому делу. Дворянству необходимо адаптироваться к новым условиям жизни; консервация же его в прежнем качестве служивого и землевладельческого сословия равносильно смертному приговору[711].

Естественно, такие экономические приоритеты находили живой и оптимистический отклик у купеческих фабрикантов. В Нижнем Новгороде они традиционно выступили против аграрного лобби с его нападками на покровительственные пошлины. Фабриканты всегда были озабочены защитой внутреннего рынка для своей продукции, а не таможенным комфортом для экспорта зерновых. Однако, ныне их самоотверженная борьба с аграриями омрачалась рядом обстоятельств. Во-первых, конвенционные торговые договора с рядом ведущих стран, о которых говорилось выше, являвшихся своего рода уступками помещикам, делались, прежде всего, за счет купечества текстильного Центра, а не металлургов Юга или машиностроителей Северо-запада. Просьбы к правительству объяснить, почему так происходит оставались без внятного ответа. Утрата инициативы в деле таможенного регулирования вносило заметный дискомфорт в купеческую элиту. Во-вторых, (и это главное) ее серьезное беспокойство вызывали настойчивые усилия С.Ю. Витте перевести всю отечественную экономику с обращения бумажных денег на золотой рубль. Эта финансовая реформа имела поистине революционное значение: она вводила Россию в систему международного денежного оборота, а, следовательно, снимала препятствия для циркуляции капитала с развитыми странами. В свою очередь это не могло не ставить под удар большинство промышленных производств. Как писали «Московские ведомости», они не настолько окрепли, чтобы выдержать конкуренцию с иностранными предприятиями. Издание напоминало: