Развод и девичья фамилия - Татьяна Устинова

«Поверил или нет, что у меня роман с полоумным Лешей», – вдруг стремительно подумала Аллочка. Ужасно, если поверил.

Батурин был широкий и крепкий, короткие волосы, темные глаза. Аллочка никогда не видела его в костюмах, он носил свитера и толстые куртки, которые очень ему подходили. Однажды Аллочка была на совещании, которое он проводил, и пришла в восторг – так виртуозно он управлялся с журналистами, так твердо и без показного хамства умел поставить на место или выразить неудовольствие.

Потом она стала читать его материалы, каждый по нескольку раз. Он писал профессионально, сильно и как-то так, что Аллочка, москвичка, богачка, немножечко эгоистка, благополучная, сытенькая, ничем не опечаленная, начинала проникаться жгучим сочувствием к неизвестным, далеким странным людям, о которых говорилось в статье и чья жизнь была примерно так же далека от Аллочки, как планета Марс.

И войну она стала ненавидеть именно из-за Батурина. До него ей не было никакого дела – есть война или нет войны. Все это происходило слишком далеко и казалось неправдоподобным, а Батурин приблизил, заставил рассматривать, сострадать, негодовать и стыдиться. Неизвестно, как ему это удавалось, но Аллочка была уверена, что он пишет специально для нее, только для нее, для нее одной, чтобы она увидела, поняла, испугалась или возгордилась.

Аллочке, которая страстно мечтала научиться писать, «как Кира», даже в голову не приходило захотеть писать, как Батурин. Почему-то было совершенно ясно, что научиться этому нельзя, нужно родиться Батуриным, чтобы писать так, как он.

И еще. В этом признаться труднее всего.

Аллочке Зубовой очень нравился Григорий Батурин. Ей даже стыдно было, до того он ей нравился.

Негодование поднималось и заливало голову, слепило глаза, даже мешало дышать, едва она вспоминала, как Верочка, рассматривая себя в зеркало, рассуждала, что брезгует «с ним переспать».

Аллочку огорчало, что ей, начинающей, доверяют только подписи к фотографиям, а Верочка пишет вполне самостоятельные материалы, но из-за Батурина она просто взбесилась.

Вышло так, что Аллочке Зубовой никто и никогда не нравился – ни в школе, ни в университете, ни на лыжных курортах. Были приятные молодые люди, проверенные и «благонадежные», с которыми она с удовольствием проводила время, а потом, когда надоедали, избавлялась и больше не вспоминала – до следующего случая, когда представлялся случай ими попользоваться, например, на балах, банкетах и общественных мероприятиях, в которых Аллочка, как дочь своего отца, должна была принимать участие. С одним из них, самым проверенным и «благонадежным», выпускником всего на свете, карьеристом не просто до мозга костей, а до винтов в безупречных американских челюстях, Аллочка переспала «для опыта».

Опыт оказался неплох. Романтика, красота, высокие бокалы, розы в серебряном ведерке, тихая музыка – едва выскочив из мужественных объятий, Аллочка выключила музыкальный центр. С этой музыкой сцена соблазнения казалась слишком уж классической, следовало поубавить сладкой прелести.

И все. Время от времени они встречались – примерно раз в два месяца, чтобы все повторить, и получали от этого удовольствие, и миленько щебетали, валяясь в шелковых подушках, и даже попробовали вместе принять душ. Это оказалось очень неудобно, мокро и опасно для жизни, потому что в соответствии с правилами в душе следовало «начать все сначала», и он решил «начать», и чуть не сломал ногу на скользком полу, а у Аллочки с волос текло, они лезли в глаза, и она чувствовала себя, как собака под дождем – шерсть как будто чужая и псиной воняет.

И все!

От одного взгляда на Григория Батурина в голове у Аллочки Зубовой происходило какое-то движение, как будто ударяла черная молния и каждый раз выжигала все вокруг. Ей хотелось его потрогать – ну хотя бы через одежду! Просто потрогать, узнать, какой он на ощупь, какая у него щека, какие пальцы или волосы на затылке. Ей представлялось, что он особенный, ни в чем не похожий на гарвардского карьериста, а весь Аллочкин опыт ограничивался именно им.

Она умерла бы от страха, если бы Батурин «обратил на нее внимание», и страстно желала, чтобы «обратил». Она даже умоляла его про себя – посмотри на меня. Ну, посмотри, это же я! Ну, почему ты так и не смотришь?! То, что ты уставляешь в меня глаза, – не в счет!

– Что? – вдруг спросил он совсем рядом. Голос был недовольный. – Что вы на меня вытаращились? Я забыл отстегнуть парашют?

Аллочка покраснела как рак.

Как рак, которого сварили и собираются есть. Живой, еще не сваренный рак, вовсе не красный.

– Гриш, я ничего не понимаю.

– Извините, – быстро сказала Аллочка, – Кира Михайловна, можно мне попозже зайти?

Кира протяжно вздохнула:

– Ну конечно.

Аллочка выскочила в коридор и побежала, вспоминая, как она на него таращилась, а он заметил и даже спросил про парашют!

На лестнице она с разгону врезалась в чью-то спину и пошатнулась.

– Извините!

Спина сделала оборот и оказалась Кириным мужем.

– Ничего, – сказал он, – вы об меня не ушиблись?

Аллочка покачала головой.

Кирин муж посмотрел наверх – шея была крепкой и сильной, Аллочка рассмотрела, – а потом попросил интимно:

– У вас нет сигарет? Я никогда не курю в присутствии Киры. Считается, что я некурящий и спортивный. Сигареты у меня в машине.

– Конечно! – пылко воскликнула Аллочка и сорвала с плеча портфель. – Сейчас!

Для конспирации, как объяснил Сергей, они спустились еще на один пролет и глубокомысленно закурили.

– Веселая у вас в редакции жизнь, – рассматривая свою сигарету, заговорил наконец Сергей, – просто завидно. У нас все не так.

– А где вы работаете?

– Я директор по науке компании «Сони». Конечно, не всей «Сони», а только российского представительства. У нас все спокойно и размеренно. Почти как в раю.

– Вы думаете, что в раю спокойно и размеренно? – неожиданно спросила Аллочка, и он засмеялся.

– Наверное, по-разному. У каждого свой рай. В моем именно так.

В моем раю, подумала Аллочка, черная молния все время ударяет в одно и то же место. В моем раю должен быть Григорий Батурин.

Вот только как его туда заманить?

И что делать с тем, о чем она знает ?..

– Кира… очень переживает?

– Ну конечно! – ответил он со странной досадой, как будто не понимал, из-за чего переживает Кира. – Все одно к одному, и записка, и кабинет, и убили его, когда он к нам шел!..

– А вы… были дома? Ну, когда убили?

Сергей посмотрел на Аллочку.

– Нет. Не был.

– А что это за записка? – спросила Аллочка, собравшись с духом. – Я так толком и не поняла.