Буря на Волге - Алексей Салмин

— Слушай, дядя Агафон, — войдя в сторожку, заговорила Надя.— Ты не видел, не заходил ли к нам солдат на прошлой неделе? Знаешь, такой высокий, плечистый.

— Солдат-то? Подожди-ка. Дай бог память, кажется, был... Верно, заходил, только он со мной ничего не говорил. Его встретила еще у ворот Евдокия Петровна с тем офицериком, что частенько захаживает к вашей мамани..

— И ты не узнал его? Эх ты, дядя! Это же Вася был.

— Как же он ко мне-то не заглянул? Жаль, жаль, И ты не видала его?

— То-то вот, нет.

— Да, нехорошо получилось, обидно, — вздохнул дворник. — Ну, ничего, еще встретитесь, я верно говорю, Уж бог даст, встретитесь.

— Да он же на позицию уехал, — горестно вздохнула Надя.

— И на позициях не всех убивают, иногда и живые остаются. Да разве для вашей доброй души бог его не сохранит? Он, чай, батюшка, сверху-то все видит: кого надо убить, а кого и оставить, — утешал Надю дворник.

— Ну, хватит меня уговаривать, я не маленькая, — проговорила Надя, уходя от дворника.

Попутно она завернула на кухню, Там Евдокия Петровна уже пироги с яблоками стряпала.

— Скажи, тетя Дуся, ты видала Васю? Говорят, он заходил сюда.

— Ну, заходил... Что ж из этого, что заходил? - ворчала Петровна, сердито швыряя в печи кочергой. - Повертелся во дворе, пошмыгал носом, да и обратно. А тут как раз Владимир Петрович подвернулся, да так его припугнул ятапным, что твой Вася припустился, только пятки засверкали, — ехидно улыбалась Петровна.

— Давай, сочиняй больше, так он и напугался вашего Петровича! Эх, тетя, тетя! Когда вы перестанете мне жизнь портить? — укоризненно сказала Надя.

— Это я-то тебе жизнь порчу? Да ты знаешь ли, негодная девчонка, что я всей душой хочу тебе хорошей жизни! — кричала Петровна, стуча противнями.

— Все я вижу, чего вы мне хотите... — сказала Надя, выходя из кухни.

После разговора с дворником и Евдокией Петровной Надя поняла, почему молчал Чилим. В голове ее кружились и другие мысли: письмо могли ей не передать, оно могло затеряться на почте, а может быть, нет уже Васи в живых... Надя решила съездить в деревню — узнать, пишет ли он матери. Через несколько дней она попросила у матери разрешения съездить в деревню — побывать на могиле Сереженьки. Мать не возразила, а только посоветовала долго там не задерживаться.

Надя быстро собралась, купила чаю, сахару для гостинцев Ильиничне и отправилась на пароход.

Поздним вечером пришла она к матери Чилима, Та встретила ее со слезами.

— Чего это вы, мамаша, плачете? — спросила Надя, расцеловав Ильиничну в соленые от слез щеки.

— Да как же мне не плакать, Вася-то в гошпитале лежит, ранен. Вот письмо-то, на-ка, почитай, — подала бумажку Ильинична.

У Нади при этих словах тоже навернулись на глаза слезы. Подвинула она поближе коптилку и начала читать про себя. Но Ильинична заставила прочесть ее вслух, Чилим писал: <Здравствуй, дорогая мама, шлю тебе низкий поклон и желаю здоровья. Мама, я лежу в госпитале, ранен. Но не беспокойся, ранение небольшое, скоро все заживет. Вот чего, мама, ты помнишь, у нас в деревне жила барышня, Надей ее звали. Мне сказали, что она вышла замуж. Правда ли это? Ты узнай-ка да напиши мне. Обо мне не беспокойся, я чувствую себя хорошо. Твой Вася».

— Правда, что ли, что вы замуж вышли? — спросила Ильинична, когда Надя кончила читать письмо.

— Нет, мамаша, это ему все наврали. Ты вот чего, мамаша, вскипятила бы самоварчик, я тебе чаю с сахаром привезла.

За чаем Ильинична немножко развеселилась, рассказала Наде, как принес солдат письмо, а также о том, что она взяла на воспитание ребенка, за которого получает три рубля в месяц.

— Что за ребенок? Откуда вы его взяли? — с затаенной тревогой спросила Надя.

— Да женщина тут померла, а детей пятеро, родных нет. Староста сунулся было сдать их в приют, а там не взяли, вот и раздают теперь сельчанам.

— Вот ребенка-то напрасно взяла, мамаша. Я бы сама тебе немножко стала помогать.

— Ничего, зиму-то проживем, а весной староста хочет снова в приют хлопотать.

- Да уж теперь до весны придется держать. А где он у вас? — спросила, оглядывая комнату, Надя.

— На печке спит, — кивнула Ильинична.

— Ну что ж, мамаша, время уже позднее, давайте будем и мы спать.

Ночью Наде спалось плохо. Она все время думала о Васе. А тут, проснувшись, на печке запищал малыш:

— Мама, я пить хочу, мне здесь жалко.

— Ну иди ко мне на кровать,— тихо сказала Ильинична, подавая чашку с водой Сереже.

Этот детский голосок вызвал в сердце Нади какое-то болезненное чувство. Ей стало очень грустно, до того грустно, что она заплакала тихими, горькими слезами матери, потерявшей ребенка. Отерев слезу прядью волос, Надя задумалась: люди умирают — оставляют сирот-детей, дети умирают — их горько оплакивают родители. Люди ищут счастья, а когда находят, то другие стараются всеми силами разбить, уничтожить его... Много мыслей лезло в голову Нади. Но все же к утру она заснула.

Когда Надя проснулась, Ильиничны уже не было дома. Надя поспешно встала, умылась и оглянулась вокруг. Каждый предмет в этой лачуге напоминал ей о Васе. Выйдя в сенцы, она увидела на стене сеть, а в углу за дверью — багры и весла. И сердце Надино снова сжала тоска. Прошла она на задворки, присела на скамейку у самого обрыва, где частенько вечерами встречались с Васей, скрываясь от любопытных глаз, и перед ее взором открылась широкая могучая Волга. Река была в это утро тихой, безлюдной. Осень уже положила яркую позолоту на увядающую листву островка, где впервые проснулась ее любовь к Васе. Глядя на эту увядающую листву, Надя задумалась: «Неужели и наша любовь повянет и осыплется, как эта осенняя багряная листва?» В это время скрипнула калитка, и голос Ильиничны прервал Надины мысли:

— Ты чего это, голубушка, спряталась? Пойдем завтракать, я молока принесла.

Надя покорно последовала за Ильиничной. Войдя в избенку, она увидела у стола малыша. И сердце Нади забилось часто, часто, Она впилась пристальным взглядом в его профиль.

— Как тебя звать, малыш?

Сельгеем! — громко ответил тот.

— Как, как? — переспросила она, точно не поняв сказанного.

— Сережей, — ответила за него Ильинична.

— Вот и у меня такой же был бы теперь Сереженька, — сказала она про себя. — А который тебе годок, милый?

— Тлетий!

Надя быстро подскочила к малышу. И вдруг громко, истерически взвизгнула:

— Мой сын! Мой Сереженька! — рывком подхватила его на руки и, нервно целуя, часто откидывая свою го-лову, снова вскрикивала:

— Он! Самый он!

У Ильиничны задрожали руки и ноги. Она не знала, что делать и что сказать. Только подумала: «Видно, рехнулась девка-то, обмишулилась...» Наконец, подавив волнение, Ильинична спросила:

— Послушай, Надя, а ты хорошо помнишь своего Сереженьку? Может быть, тебе только почудилось?

— Вот поглядите, — Надя торопливо отвернула воротничок рубашки.

Ильинична увидела черное родимое пятнышко на шее малыша.

— А если пристальнее поглядите, то и еще кое-что увидите... — сказала Надя.

Теперь Ильинична видела не только черное пятнышко. Ба! Да это и вправду вылитый Вася! Вот точно таким он был когда-то, очень давно.

— Как же ты, милый, очутился жив? Неужели ты не умирал? — снова твердила Надя, прижимая к груди Сереженьку, который, видимо, перепугался и вырывался из рук Нади.

После уже, когда улеглись бурные материнские чувства, Надя вместе с Ильиничной и плакали, и смеялись, радуясь такой дорогой и неожиданной находке, Надя еще на один день осталась у матери Чилима. Прощаясь, она без конца целовала их обоих. Сережу Надя временно оставила у Ильиничны, пообещав приехать в следующее воскресенье и привезти новенький костюмчик малышу.

Идя на пристань, Надя зашла к сельскому старосте узнать, как и откуда попал к нему ребенок, Староста рассказал, как три года назад принесла его на сходку пронинская сожительница Матрена.

— Подожди-ка, барышня, — спохватился староста и начал рыться в ящике под божницей. — Ага, вот он, — проговорил староста, вытаскивая пакет, но теперь уже без денег, только с одной пожелтевшей от времени запиской.

- Что это у вас? - спросила Надя.

— А это письмо, которое было прислано с ребенком Пронину.

— Отдайте мне эту бумажку.

— А зачем она вам понадобилась?

— Вот как раз мне-то она и нужна. Я мать ребенка.

— Мать?! — крикнул староста, выпучив глаза, — Как же это мать?

— Ну так, как бывают все матери.

— Значит, ты подбросила его Пронину? Тогда пойдем к уряднику! — сердито закричал староста.

— Да нет же! Его украли у меня, а теперь я его нашла, и записка вам совсем не нужна.

Староста, наморщив лоб, долго молчал, стараясь что-то припомнить или придумать, и тихо проворчал: