По обрывистому пути - Степан Злобин

— Спутник Толстого распахнул для него полость, помогая усесться, сел сам, но в это время вся огромная людская река поспешила сюда. Толпа уже заливала и спуск к Театральной площади и Неглинную.

— В Хамовники! — сказал спутник Толстого.

Но студенты, державшие лошадь, не думали отпускать её.

— Коллеги! Сегодняшний день нам будет памятней во сто крат оттого, что мы встретились здесь со Львом Николаевичем, с величайшим художником и разоблачителем всяческой лжи. Да здравствует сердце народа, Лев Николаич Толстой!

— Ура! — подхватили вокруг.

Толстой снимал шапку, кланялся. Он стал мягок и ласков, — не скифский вождь в кожаном панцире, а добрый дед пасечник…

— Благодарю, господа, благодарю вас. Я рад потому, что в моем лице вы приветствуете не меня, человека, а мысли мои, идеи, — растроганно говорил он, и казалось, что он вот-вот всхлипнет от нежности и умиления…

— А теперь, господа, прошу, отпустите Льва Николаевича, ведь вы его держите, господа, — напомнил спутник Толстого.

— Коллеги! Пропустите Льва Николаевича! Пропустите, коллеги! — крикнул рыжебородый студент, который с утра был предводителем на Тверском бульваре.

Студенты освободили извозчика, цепь тронулась, охраняя дорогу среди улицы, и под общий громовой приветственный крик извозчичьи санки ринулись вперед.

На крики толпы с Кузнецкого галопом вылетел взвод жандармов, преградив путь Толстому. Теперь старец снова преобразился: это было окаменевшее выражение величия и неприступной гордыни, надменное, холодное изваяние.

Офицер окинул мгновенным взглядом толпу, узнал Толстого, на миг смутился под его уничтожающим взглядом из-под каменных, тяжёлых век, но быстро оправился и скомандовал:

— Пропусти и сейчас же сомкнись!

Жандармы разомкнули строй, оставляя лишь узкий проезд. Извозчик хлестнул лошадь, санки рванули вперед по Неглинной и тотчас же скрылись за строем жандармов.

Никто из толпы и не пытался прорваться вслед за извозчиком. Толпа стояла на месте, махала шапками и кричала: «Ура! Да здравствует Лев Николаевич! Долой Победоносцевых!»

Офицер выехал перед строем жандармов и с явным нетерпением ожидал, когда закончатся, крики.

— Прошу разойтись, господа… — начал было он, когда чуть поутихло.

Но новый взрыв выкриков в честь Толстого заглушил его. Офицер разозлился.

— Разойдись! Прошу разойтись! — тоненько выкрикнул он. — Расходись! — Он привстал в стременах. — Здесь нет прохода! Назад!

— Да куда же назад? Напирают сзади! — откликнулся кто-то в толпе.

— Назад! — всё требовательнее и резче кричал офицер. — Выходите на площадь и расходитесь!

— Вы же видите, господин офицер, что назад никакой возможности выбраться! — выступил вперед рыжебородый студент.

— Слушайте, господин студент! — с ненавистью сказал жандарм. — Вы все с утра целый день «находили возможность» проходить по всему городу, теперь потрудитесь «найти возможность» повернуть к Театральной площади.

— А потом к Манежу? — спросил сосед Аночки, студент-техник.

— Как вам, господа студенты, будет угодно-с… Лучше всего — домой…

— А я думал — в Манеж. Там, кажется, место освободилось…

— Будете добиваться — так попадете туда! — в бешенстве закричал офицер. — Сабли вой! — скомандовал он.

Лязгнули обнаженные сабли, и кучка смельчаков отступила в толпу.

— Коллеги, назад, к Театральной! — крикнул рыжебородый. — Назад, к Театральной!..

Толпа повернула и, нескладно топчась, не сразу найдя лад и порядок, тронулась по Неглинной назад.

— Устал народ за день не евши, — со вздохом сказала Маня.

В обратную сторону двинулся над толпою и красный флаг. Чей-то сильный голос запел впереди «Дубинушку».

— А что Лев Толстой?! Тоже барин! — услышала Аночка у себя за спиной раздраженный, злой голос. Она оглянулась. Это был человек лет пятидесяти, мелкорослый, заеденный трудом и нуждой.

— Он барин, да только совсем особистый, — ответил его собеседник, лет на десять помоложе.

— А баре и все особисты, да нашему брату от них не легче. На лихача посадили, и покатил, а нам и дороги на улице нету!

— Постой, погоди, да ты читал его книжки?

— Чита-ал! — насмешливо протянул первый. — Прежде чем книжки честь, надо хлеб есть! Меня грамоте шпандырем по ж… учили. Грамотея нашел! — с прежней злостью ответил он.

— О чем же ты, дядя, толкуешь, когда не читал? — спросил молодой, безусый студентик, державший в цепи Аночку за руку.

— Во вред они, все писатели ваши. Все равно — господа… И наука во вред, и студенты! — огрызнулся мастеровой.

— Коллеги, я слышу идеи Льва Николаича! — воскликнул рядом другой студент.

— Погодите, коллега! Мне интересно, — отмахнулся молоденький. — А зачем же ты, дядя, на улицу вышел? — обратился он снова к мастеровому. — Ведь люди-то все за науку идут, за студентов!

— С народом я, не с писательми вышел. Народ за права идет, а вовсе не за студентов. И я — за права! — сумрачно ответил мастеровой. — Я, может, тоже за грамоту вышел на улицу, да не за вашу, а за свою! — вдруг векинулся он. — А сколько нас тут без «аза» без «буки» повылезло изо всех щелей!.. «Толстова читал?» — ядовито опять повторил он. — Я тощова и то не читал! А науку и так всю жизнь прохожу, без книжки… За то и на улку вышел!

— От темноты это ты говоришь про Толстого такие слова, — возразил опять спутник мастерового. — Толстой — он великая голова, как министр!

— Что министры! Он больше министров! — вмешался новый голос. — Он на все государства один есть такой. Лев Толстой — одно слово!

«Вот в чем величие гения! Значит, доходит он и до фабричных, до простого народа. «Один на все государства»!» — радостно размышляла Аночка.

На углу возле Малого театра Аночка вздрогнула от знакомого голоса, который раздался над самым ухом:

— Господи, маскарад какой! Аночка, вы ли?!

Перед нею в собольей шапке с красным бархатным верхом, с куньим воротником на модном пальто стоял удивлённый Бурмин.

— Вот так сюрприз! А мы ждем, беспокоимся, Клавочка плачет. А вы…

На них обратили внимание со всех сторон, на эту фабричную миловидную девушку и господина.

— Здравствуйте, Георгий Дмитрич! — сказала Аночка, на мгновение смутившись, но тут же нашлась: — Познакомьтесь, мои подруги — тетя Лиза и Маня, ткачихи…

— Оч-чень пр-риятно! — церемонно и сухо раскланялся Бурмин.

— Мой квартирный хозяин, — пояснила Аночка спутницам. — Значит, у вас после обыска не осталось засады? — осторожно спросила она Бурмина.

— Обыска? Где? У кого? — удивился он.

— Разве полиция не приходила третьего дня? — спросила Аночка.

— В красный флигель к кому-то там приходили, а к нам им зачем? — сказал Георгий Дмитриевич, даже будто обиженный предположением. — Вот Ивановну вы, сударыня, подвели со своим маскарадом. Ей в вашей шляпке ходить неудобно, стесняется, — насмешливо заключил Бурмин.

Красный флаг вился над площадью, народ пел «Дубинушку», «Марсельезу». Где-то впереди кричали «ура». Но для Аночки все померкло и побледнело. От встречи с Бурминым вдруг потухли радость и народное торжество, и воцарилась в груди томительная скука.

Тетя Лиза и Маня уже не держали ее под руки, и она ощущала себя одинокой, всем в этой толпе чужой и ненужной…

— Пойдемте на тротуар, — пригласил Бурмин, которому не хотелось идти в толпе.

— Вы?! Со мной?! В таком виде?! Вас это не будет шокировать? — спросила Аночка. — Хорошо! Но только условие: до самого дома вы меня поведете под руку!

Маня, шедшая рядом, не удержалась и фыркнула.

— Хорошо-с, я вас предоставляю самой себе и вашим «подругам», — раздраженно сказал Бурмин. — А что я скажу Клавусе? Вы вернетесь сегодня? — спросил он, уже отходя.

— Вернусь-с! — раздраженно передразнила его Аночка.

В этот миг в толпе произошло смятение. Аночка подняла глаза и увидела с десяток казаков, скачущих с Большой Дмитровки.

— Казаки! Бьют! — раздались кругом крики.

— Не отступать! Сомкнись! Держитесь плотней! — крикнул рыжебородый студент, снова махнув своей выцветшей фуражкой. — Не сдаваться башибузукам!

— За руки крепче хватайся! Вперед! — закричал второй призывный и требовательный голос.

Аночка снова почувствовала крепкую руку Мани в своей руке, почувствовала плечи соседей и, как прежде, ощутила себя единым целым с народной толпой. Она оглянулась по сторонам и увидала далеко между головами пробивающуюся к тротуару красную бархатную макушку собольей шапочки Бурмина. Ей стало легко и радостно.

— Ускочил господин! — напутствовала его Маня, проследив за усмехнувшимся взглядом Аночки.