Даниил Галицкий - Антон Хижняк

— Да это мои приятели повстречались.

— Заболел кто-то? — обратился Иванко к Миколе.

— Заболел. Наш звонарь… Недавно он у нас. Из Теребовли пришел.

— Из Теребовли? — удивился Иванко. — У меня там есть знакомые. Эй, человече, как тебя зовут? — Он осторожно потянул к себе покрывало.

«Звонарь» неохотно поднялся, держась рукой за обвязанную голову.

— Нет! — пожал плечами Иванко. — В Теребовле я не видел его.

— Я не долго там был. Изгой я, сюда прибился.

Но Иванко уже не мог больше терпеть. Увидев, что Кирилл кивнул утвердительно, он приблизился к незнакомцу.

— Из Теребовли! Довольно притворяться! — И схватил его за повязку, она сползла с головы. — Где твоя болячка? А горб? — Иванко встряхнул незнакомца и, быстро расстегнув его рясу, вытянул из-под нее подушки. — Ты кто?

— Я… Я… — испуганно лепетал «звонарь». — Я монах, иду в Синеводский монастырь…

— Говори, как тебя зовут.

— Харитон, — поспешно ответил тот. — Спросите деда Миколу.

— Правду говорит, — подмигнул Иванке дед. — Назвался Харитоном, так его и батюшка зовет.

— Да, да, Харитон, Харитон! — застегивая рясу, поддакивал «звонарь».

— Хватит! — крикнул Иванко. — Генрих? Да?.. Харитон! А этого мальчика знаешь? Людомиров сын.

Генрих не сдавался. Глянув на Петра, он отрицательно покачал головой.

— Не знаю его. И Людомира не знаю.

— А в Новгороде на вече кто сидел со свейскими купцами?

Теперь уже Генрих затрясся так, что руки его прыгали, словно он отмахивался от пчел.

Он упал на пол и пополз к ногам Иванки, хватал его за сапоги, бормотал:

— Я не буду… Не буду…

Петро подбежал, замахнулся.

— Ух ты, зверь!

Он хотел было ударить, но Генрих мгновенно вскочил и спрятался за спиной Иванки.

— Прячешься, собака! — распалился Иванко.

Генрих ловко сбил свечу и кинулся к порогу, надеясь в темноте обмануть всех. Но Кирилл рванулся за ним и повалил его.

— Кирилл! Где ты? — настороженно выкрикнул Иванко.

— Я тут, — глухо ответил Кирилл.

Иванко смело побежал к порогу на голос товарища.

— Помогай Кириллу, — услыхал он голос деда Миколы. Иванко ступил шаг назад и наклонился — где-то здесь в смертельной схватке возятся Кирилл и Генрих. Иванко нащупал впотьмах голову Генриха, изо всех сил стиснул его горло, а коленом нажал на живот. Генрих тотчас же отпустил Кирилла.

Иванко и Кирилл крепко прижали Генриха к земле.

— Звонарь! Звонарь! — выкрикнул с издевкой Кирилл. — Вот так звонарь!

— Больше не будет звонить, — засмеялся Иванко.

Дед Микола тем временем принес от соседей огня и зажег свечу. Он и Петро увидели — Иванко скрутил за спиной руки Генриха, а Кирилл сидит на его ногах.

— Теперь и передохнем. Давай, дед веревку! — сказал Иванко.

— Есть, да еще такая крепкая, что медведя можно связать.

Петро начал помогать Иванке и Кириллу. У него дрожали руки, когда он подавал Иванке конец веревки. Петро не удержался и со всего размаха ударил Генриха в лицо.

— Звонарь! — кричал Петро. — А кто моего отца убил?

— Он! — воскликнул Кирилл. — Я сам видел в яме, как твоего отца пекли огнем по приказу этой змеи.

Кирилл и Иванко связали Генриху руки.

— Ты приказывал? — не успокаивался Петро.

Генрих заскулил; щеки его тряслись, глаза испуганно бегали. Он поглядывал то на Петра, то на Иванку, то на Кирилла.

— Ты? — дергал его за сорочку Петро.

— Я?.. Нет, не я! Бенедикт… Это Бенедикт велел… Пустите меня, я больше не буду!

— У! Лютый волк! — с ненавистью толкал его в бок Петро.

— Не буду! Не буду! — плакал, извиваясь на полу, Генрих.

— Волк? — презрительно бросил Кирилл. — Это жаба, противная, скользкая жаба!

— Простите! Простите! — Генрих подполз к ногам Иванки, начал целовать его сапоги. — Прости, боярин, воевода!

— А! — захохотал Иванко. — Я уже и воевода? Кирилл! Я уже и боярин, и воевода!

— Не буду! Не буду! — вопил Генрих и лизал Иванковы сапоги.

Иванко изо всех сил ударил его носком сапога и плюнул.

— Тьфу! И верно жаба, на человека не похож. Прикоснуться к нему гадко.

— А теперь куда с ним? — спросил Кирилл.

— Куда? К Даниле. Пусть князь сам разберется. Живо идем, а то меня Роксана ждет, сердится, наверно. У, мразь! Из-за тебя я от Роксаны убежал!.. Идем!.. Э! Не все сделали. Может удрать эта жаба. Давай-ка, дед, еще веревку.

Они крепко связали Генриха и повели к Даниилу.

В хате Смеливца все волновались. Татьяна сетовала:

— Как ты его одного пустил? Ну и отец! Шел бы с ним. А ты обрадовался!

Смеливец оправдывался:

— Одного пустил? Что же он, дитя малое? Он храбрый воин! В Новгород ходил походом, а дома, в Галиче, пропадет? Не таков мой сын.

Роксана не могла найти себе места. Уложив сына, она то ходила по комнате, то выбегала во двор. Подошла к матери.

— Плачешь, Роксана? — наклонилась к ней Ольга.

— Нет, не плачу, мамо, только сердце болит за Иванку.

Ольга зашептала ей на ухо:

— Нет тебе счастья, дочь моя.

Роксана выпрямилась.

— Мамо! Ты против Иванки? Не говори так. Я счастлива. Люблю его такого.

Ольга обиженно посмотрела на дочь.

— Непоседливый он, беспокойный. Только вернулся и опять куда-то помчался, тебя с сыном бросил.

— Не надо так, мамо.

— Вы что, ссоритесь? — подошел к ним Твердохлеб.

— Нет, нет! — прижалась к нему Роксана. — Мама про Иванку говорила.

Татьяна внимательно прислушивалась к их разговору. Она встревожилась. Ольга будто что-то плохое сказала про ее сына. А что же Роксана? Татьяна подошла к ним.

— Ты что-то про Иванку сказала, Роксана?

— Сказала, мамо! — радостно откликнулась Роксана. — Сказала, что он хороший.

Растроганная Татьяна крепко обняла невестку.

— И ты хорошая. Люби его. Он с детства такой непоседливый.

— Это хорошо, мамо. Разве лучше, когда тихий да боязливый, когда мягкий как воск?

— Кто это боязливый? — появился на пороге Иванко.

Ольга подбежала к нему.

— Пришел? Про тебя молвили.

— Я боязливый? — удивленно поднял брови Иванко.

— Не ты, не ты! — откликнулась Татьяна. — Роксана сказала, что боязливых не уважает.

— Сказала? — улыбнулся Иванко Роксане.

— Сказала. И еще раз скажу, — гордо подняла голову Роксана.

Татьяна, словно бы спрашивая у Роксаны позволения, глянула на нее и добавила:

— Хорошо сказала она, сынок. Рада я, что жена у тебя такая.

— За Роксану рада? Мамо! Да кто же про нее плохое скажет!

Он не стыдясь при всех обнял и поцеловал Роксану.

— Вот я и пришел. Ты не сердишься на меня?

Что, кроме глубокой любви, мог он прочитать во взгляде Роксаны! Лицо ее расцвело.

— Пойди сынка поцелуй. Уснул он, не дождался тебя.

Иванко поцеловал мальчика и сказал, обращаясь ко всем:

— Что же вы молчите? Чего печалитесь?

Смеливец успокаивающе ответил:

— Не все печалятся. Только женщины, а мы с Твердохлебом нет. А теперь скажи, куда вихрем носился?

Женщины, засуетившиеся было у печи, готовя ужин, застыли на месте. Татьяна не отрывала глаз от Иванки.

— Куда же, отец, твой сын полетит? Не на игрища. Угадайте, где мы были с Петром и Кириллом?

— С Кириллом? — удивился Смеливец. — С монахом?

— С ним! Мы ворога поймали.

Твердохлеб и Смеливец переглянулись.

— Ворога! Латынщика Генриха! — почти выкрикнул Иванко.

— Генриха? — одновременно воскликнули потрясенные Твердохлеб и Смеливец.

Католического монаха знал весь Галич. Своими звериными повадками он заслужил общую ненависть. Все знали, что Генрих с Бенедиктом замучили Людомира.

— Где же ты его поймал? — Смеливец нетерпеливо тронул сына за рукав.

— В церковной сторожке. Звонарем прикинулся. А Кирилл его в Новгороде видел, там он свейским купцом назывался.

— Купцом? — возмутился Смеливец. — Так он же Богу молится?

— Не Богу, а гривне он молится да хозяину своему — Папе.

— А где же он сейчас, этот звонарь? — спросил Смеливец.

— К князю Даниилу отвели.

— К князю?

— А что? Даниил не выпустит.

Роксана затаив дыхание слушала их разговор, прижавшись к Иванке.

— Не сердишься? — ласково спросил у нее Иванко.

— Нет. И тогда, когда побежал, не сердилась. Только горько стало… — Слезы появились у нее в глазах. — Приехала к тебе, а ты…

— Я так и знал. А теперь и ужинать можно. Мамо! Есть хочу! Сегодня еще ничего не ел.

Даниил с Дмитрием ждали в гриднице Мстислава. Мстислав еще не видел Дмитрия после спасения. Голова Дмитрия перевязана чистым полотном, левая сторона лица закрыта — боярин Судислав разбил ему голову и щеку, в порыве бешенства он топтал связанного ногами.