Люди из пригорода - Сергей Никшич

А на улице была святая ночь – фиолетовая и спокойная, и ангелы радостно летали среди звезд, возвещая всему сущему Благую Весть. А к окошку хаты Козьей Бабушки прилипли двое голодных бомжат, которые неизвестно как попали в эту ледяную пустыню. Они долго бродили по деревне, но людей не нашли, и кроме собачьего лая, никто чужаков не приветствовал. И дети уже замерзли почти насмерть, а Козья Бабушка сладко спала и не слышала как по стеклу все слабее барабанят детские руки. Явдоха схватила на руки одного из них, батюшка Тарас второго, и вскоре спасенные дети, которые задумали найти тетку одного из них и перепутали и село, и дорогу, были накормлены и сидели в тепле. И как только все улеглось и успокоилось, оказалось вдруг, что в компанию затесался Тоскливец с Кларой – они сидели за столом с таким видом, как будто сидели за ним всегда, и Петро Нетудыхата, хоть насколько уж он был казак, а постеснялся выгнать взашей непрошеную парочку, а тут в дверь снова постучали. Явдоха тревожно осмотрела стол, за которым и так уже не оставалось ни одного свободного места, Петро открыл дверь, и перед взором порядком уже нагрузившегося сообщества оказалась та городская дамочка, которую Хорек лечил медком. Параська при виде ее зашипела, как спущенная шина, но остальные ее радостно приветствовали, и Хорек с замиранием сердца осознал, что, видать, она хорошо знакома не только с ним. Явдоха от досады, что в дом к ней лезут все, кому не лень, махнула рукой, но выгонять ее не стала, хотя и чувствовала себя при ней как-то странно, словно внезапно заболела гриппом, и пирушка продолжала набирать обороты. Но тут Голова почувствовал у себя на голове нечто ему хорошо знакомое – в ужасе он ощупал себя руками и покрылся холодным, отвратительным потом – не было никаких сомнений в том, что проклятые рога опять пробиваются наружу, чтобы позорить его перед всем честным народом, а так как шляпу он оставил в машине, то деваться ему было некуда. Но тут он обратил внимание, что за голову держится не он один – Тоскливец и Хорек тоже внимательно изучали собственные черепа и при этом понимающе поглядывали на него. И в этот самый момент произошло чудо, о котором долго потом вспоминали в Горенке в длинные зимние вечера, когда и поговорить-то особенно не о чем – батюшка Тарас прикоснулся к нагрудному кресту, и тут же непрошеная городская гостья покрылась черными, как смоль, волосами, а затем испарилась, как газ из бутылки с газированной водой, оставив после себя пустой стул да неприятный запах.

– Так вот с кем ты шляешься, – завизжала Параська и так врезала Хорьку по только что прорезавшимся и еще невидимым под остатками былой шевелюры рожкам, что голова у него чуть не лопнула от боли, он вскочил и, не одеваясь, побежал к Васылю, а за ним – Голова, который, правда, успел предупредить Галочку, что он ненадолго, и Тоскливей, который ничего не сказал Кларе, но та и так не подумала, что он побежал покупать ей подарок, и поэтому, пока он отсутствовал, принялась засовывать в свою сумочку все, что могла утащить со стола, не привлекая особого внимания основательно принявших на душу гостей. Как это ни странно, но их стремительное бегство не вызвало никакого любопытства, потому что про себя каждый решил, что они просто перебрали и вышли, чтобы освежиться. И через полчаса, когда они возвратились, им удалось незаметно занять свои места, и при этом каждый из них злорадно улыбался, поглядывая на опростоволосившихся друзей по несчастью.

«Так Тоскливец таки с ней тогда в моем шкафу развлекся, – думал Голова, – вот ненормальный». А Тоскливец думал: «Выходит Голова цыганку успел развлечь до меня, до того, как я залез в шкаф. Вот боров!». А Хорек не знал о том, что рога они приобрели себе раньше, и думал, что «стоит только какой-то городской, даже если это дьяволица, оказаться в селе, и Голова с Тоскливцем, вместо того чтобы справлять службу, виснут на ней, как елочные игрушки, и потом – на тебе – рогачу всего руководства». О своих собственных рогах он как-то сразу забыл, но ведь если бы не забывчивость, то представляешь, читатель, сколько всяких неприятностей вынуждены были бы хранить в своей памяти жители нашей славной Горенки? Нет, в слабой памяти, особенного сильно пола, есть свои многочисленные положительные стороны!

Но тут в дом зашел Галкин водитель и сообщил, что машина в порядке и можно ехать. И Голова, которому уже не хотелось никуда ехать, поднялся и пошел к машине, мысленно проклиная весь женский пол, который вносит столько сумбура в степенную мужскую жизнь. Машина и в самом деле ожила и неслась, щеголяя всеми своими импортными лошадиными силами. Но приехали вовсе не домой к Галочке, где Голове не раз доводилось в молодости бывать, а к какому-то казенному, мрачному зданию, которое к тому же оказалось больницей. Их встретила неприветливая и заспанная медсестра, которая привела их к не менее заспанному врачу, который, судя по всему, был с Галочкой хорошо знаком, потому что говорил ей «ты» да и вообще увел ее в соседний кабинет, отгороженный только тонкой фанерной стеночкой от того закутка, где сидел полностью сбитый с толку Голова, который никому и никогда не доверял, он тут же приник к ней своим ухом, и то, что он услышал, поразило его, подобно тому, как холодная игла пронзает еще трепыхающегося жука, чтобы превратить его в экспонат: Галочка уверяла врача, что ее друг очень просит, чтобы ему сделали наркоз и кастрировали.

– Но он же должен написать мне заявление! Как я потом докажу, что он меня об этом просил, если утром он передумает и подаст на меня в суд?

– Не передумает. Писать заявление ему не с руки – он человек высокопоставленный, у всех на виду, но вот только при виде женского пола не может сдерживать известные порывы. Мне он как брат, вот он и попросил меня все уладить, чтобы не было людям стыдно в глаза смотреть… Так что, доктор, без всяких сомнений – вперед! А это он вам передал. Из-за стенки раздался шорох – доктор пересчитывал банкноты. Вопросов он больше не задавал, потому что купюры, как подумалось Голове, развеяли его сомнения и наполнили решимостью жестокие руки, которые вот-вот возьмутся выполнять задуманный Галочкой ужас. За ним придут санитары, и тогда…

Нет, Голове совсем не хотелось дожидаться продолжения этого диалога и на одеревенелых от ужаса ногах он бросился вниз по лестнице, выскочил во двор и с облегчением увидел, что «мерседес» дожидается их прямо возле входа.

– Эй, – забарабанил он по стеклу, – ты это, наверх пойди, хозяйка тебя зовет, а я в машине посижу, да только ты мотор не глуши, чтобы я тут от холода не околел.

Водитель ушел внутрь здания, а Голова пересел на переднее сидение и легонько нажал на сцепление. Машина заурчала, как довольный кот, и плавно тронулась с места. Правда, машину он не водил уже лет пять, с тех пор как районное начальство экспроприировало у него «Ниву», но и деваться было некуда, а она, послушная, как Галочка в молодости, ринулась в сторону Пущи-Водицы и, набирая скорость, понеслась все быстрей и быстрей. Вот уже и проспект Победы остался далеко позади, и площадь Шевченко… «Не могут машины так быстро ездить, – думал Голова, – нет ли в этом чего-нибудь дьявольского?». Дело в том, что он чувствовал себя, как на ковре-самолете, и быстро оставлял за собой огромный город, в котором люди давно уже собрались за столами. А по улицам скользили серые тени – то ли задержавшихся прохожих, то ли людей, которым некуда было идти, то ли воров… Голова опять вспомнил, что дома его никто не ждет, кроме тахты, и сердце его тревожно сжалось. «Подвела, Галка, подвела, – думал Голова, – я-то уж понадеялся, что опять заживу с ней и она будет гладить мне рубашку, и провожать на работу, и всегда улыбаться, и все там такое, а она мне доктора подсунула. С ножом!». Но тут мысли Головы были прерваны – за ним послышались надоедливые и отвратительные звуки милицейской сирены, и сердце у Головы тревожно екнуло и скатилось куда-то вниз, почти под ноги, а глаза наполнились слезами – Голова преисполнился жалости к самому любимому им человеку – к себе. Да и было отчего – он ведь мог спокойно спать под ватным одеялом и видеть причитающиеся ему по положению сны, а его увезли в город для известной операции, а теперь уже и милиция гонится за ним во весь опор, а он, конечно, выпивши, так кто же не пьет в Святую Ночь? Но тут, к счастью для Головы, завиднелся лес, и Голова благоразумно свернул от греха подальше с главной дороги, забыв, что «мерседес» не вездеход и не предназначен для поездок по заснеженному лесу. Но, к счастью для Головы, машина не застряла, и он, выключив фары, чтобы не привлекать ненужного внимания, стал пробираться окольными путями к родному селу. «Пусть потом докажут, что я машину угнал, – храбрился Голова, – а я их обвиню в покушении на мою девственность. И думаю, в медицинском смысле, это близко к истине». К его удивлению, возле дома его ожидала Галочка – она прикатила по прямой на другом «мерседесе», из которого вылез уже знакомый ему водитель, он сел на освобожденное Головой место, и машины цугом тронулись в сторону города. Перед тем как уехать, Галочка опустила окно, и он робко спросил у нее: