Опасные связи. Зима красоты - Шодерло Лакло

Но, кроме шуток, можно ли на шестнадцатом году жизни быть таким ребенком, как вы? Вы совершенно правы, когда говорите, что не заслуживаете моего доброго отношения. А ведь я хотела быть вам другом: с такой матерью, как ваша, и с таким мужем, как тот, которого она собирается вам дать, вы, пожалуй, нуждаетесь в друге. Но если вы не станете взрослее, что прикажете с вами делать? На что можно надеяться, когда то, что обычно приводит девушек в разум, у вас его, по-видимому, отнимает?

Если бы вы способны были поразмыслить хоть минутку, вы бы сразу поняли, что вам надо радоваться вместо того, чтобы хныкать. Но вы ведь стыдитесь, и вам это неприятно! Ну так успокойтесь: стыд, порождаемый любовью, все равно что ее боль; его испытываешь только один раз. Потом можно изображать его, но уже его не ощущаешь. Между тем наслаждение остается, а это чего-нибудь да стоит! Сквозь вашу болтовню я, кажется, разобрала, что вы, может быть, очень способны оценить его. Ну же, проявите немного искренности. Скажите, волнение, которое мешало вам поступать так, как вы говорили, заставляло защищаться не так решительно, как вы могли бы, и даже как будто жалеть, что Вальмон удалился, — волнение это было вызвано стыдом или наслаждением? А уменье Вальмона говорить таким образом, что просто не знаешь, как ему ответить, не следствие ли его уменья действовать? Ах, малютка, вы лжете и притом лжете своему другу! Это нехорошо. Но хватит об этом.

То, что для всех было бы удовольствием и могло бы только им и остаться, в вашем положении — настоящее счастье. В самом деле, находясь между матерью, чья любовь вам необходима, и возлюбленным, чью любовь вы хотели бы сохранить навсегда, вы сами должны понять, что единственная возможность достичь этих двух противоположных целей — это заняться кем-то третьим. Новое приключение отвлечет вас, в глазах вашей мамы все будет иметь такой вид, будто из покорности ее воле вы пожертвовали неугодной ей склонностью, а возлюбленный станет высоко чтить вас за способность доблестно от него защищаться. Беспрестанно уверяя его в своей любви, вы не дадите ему последних ее доказательств. Отказ ваш, столь нетрудный в вашем положении, он не преминет отнести за счет вашей добродетели. Может быть, он станет сетовать на него, но полюбит вас еще сильнее. А за то, что вы обретете двойную заслугу — в глазах одной, пожертвовав любовью, а в глазах другого, сопротивляясь любви, — вам придется заплатить недорогой ценой: вкушать наслаждения любви. О, скольким женщинам пришлось потерять свою добрую славу, которую они отлично сохранили бы, если бы могли поддержать ее подобным способом!

Разве выход, который я вам предлагаю, не кажется вам самым разумным, равно как и самым приятным? А знаете, чего вы добились нынешним своим поведением? Мама ваша, приписавшая усиление вашей тоски усилению любовного чувства, крайне разгневана этим и, чтобы наказать вас, ждет только случая окончательно в этом убедиться. Мне она сообщила, что, может быть, пойдет даже на то, чтобы предложить вам выйти за него, — с единственной целью вырвать у вас признание. И если, поддавшись на эту коварную нежность, вы ответите согласно велению сердца, то вас вскоре надолго, может быть даже навсегда, заточат, и уже тогда вы наплачетесь из-за своей слепой доверчивости.

На хитрость, которую она намерена против вас применить, надо ответить хитростью. Начните же с того, что, выказывая меньше грусти, заставьте ее поверить, будто вы меньше думаете о Дансени. Она тем легче убедится в этом, что таково обычно действие разлуки. И она будет тем более довольна вами, что усмотрит в этом лишний повод порадоваться своему благоразумию, подсказавшему ей такое средство. Но если, сохраняя еще кое-какие сомнения, она все же решит испытать вас, сделайте вид, что вы, как девушка из благородной семьи, готовы ей во всем повиноваться. Да и чем вы в таком случае рискуете? В отношении того, что вообще представляет собою муж, один другого стоит. Самый нудный и назойливый не так докучен, как мать.

Успокоившись насчет вас, ваша мама наконец-то выдаст вас замуж. И тогда, обладая уже большей свободой действий, вы сможете — по желанию — оставить Вальмона и взять Дансени или даже сохранить их обоих. Ибо советую вам быть осмотрительной: ваш Дансени очень мил, но он из тех мужчин, которых можно иметь, когда вздумается, и на столько времени, на сколько вздумается, — с ним поэтому можно не стесняться. С Вальмоном дело обстоит иначе: сохранить его нелегко, а бросить опасно. С ним надо вести себя очень ловко, а если ловкости нет, нужна большая податливость. Но зато, если бы вы сумели привязать его к себе, как друга, это было бы большим счастьем! Он тотчас бы выдвинул вас в первые ряды наших самых модных женщин. Вот каким образом достигают положения в обществе, а не краснея и плача, как тогда, когда ваши монахини заставляли вас обедать, стоя на коленях.

Итак, если вы будете умницей, то постараетесь помириться с Вальмоном, который, наверно, очень на вас рассержен. А так как надо уметь исправлять свои оплошности, то не бойтесь первой пойти ему навстречу. Вскоре вы сами узнаете, что если первые авансы делают мужчины, то затем почти всегда наступает наша очередь. У вас для этого есть отличный предлог: вы не должны оставлять у себя мое письмо, и я требую, чтобы вы передали его Вальмону, как только прочтете. Однако не забудьте сперва запечатать его снова. Во-первых, вам надо оставить за собою заслугу первого шага к примирению с ним, чтобы не получилось, будто вы действуете по моему совету. А во-вторых, на всем свете нет, кроме вас, никого, с кем бы я была настолько дружна, чтобы говорить так, как с вами.

Прощайте, ангел мой. Следуйте моим советам и сообщите мне, пошли ли они вам на благо.

P. S. Кстати, забыла… еще одно слово. Вам надо обратить сугубое внимание на свой стиль. Вы продолжаете писать по-детски. Я понимаю, отчего это происходит: вы говорите все, что думаете, и ничего такого, чего бы не думали. Между нами двумя это вполне допустимо: ведь мы не должны ничего скрывать друг от друга.

Но со всеми прочими! Особенно с вашим возлюбленным! Вы всегда будете казаться дурочкой. Поймите, что когда вы кому-нибудь пишете, то делаете это для него, а не для себя. Поэтому вам надо стараться говорить ему не столько то, что вы думаете, сколько то, что ему больше понравится.

Прощайте, мой ангелочек, целую вас, вместо того чтобы бранить, в надежде, что вы станете благоразумнее.

Париж, 4 октября 17…

Замечательно, виконт, и на этот раз я от вас просто без ума! Впрочем, после первого из ваших двух писем можно было ожидать второго, поэтому оно меня не удивило. Уже гордясь своим будущим успехом, вы требовали награды и спрашивали, готова ли я расплачиваться, но я-то отлично видела, что мне вовсе незачем торопиться. Да, честное слово, читая ваш изумительный рассказ об этой нежной сцене, которая вас так взволновала, при виде вашей сдержанности, достойной самых лучших времен нашего рыцарства, я раз двадцать подумала: дело проиграно!

Но ведь иначе и быть не могло. Как же, по-вашему, должна поступить несчастная женщина, которая отдается, а ее не берут? Право же, в подобных случаях надо спасать хотя бы честь, что и сделала ваша президентша. Относительно себя могу сказать, что, на мой взгляд, ее образ действий производит известное впечатление, и, что касается меня, я намерена применить его при первом же достойном того случае. Но даю себе слово, что если тот, ради кого я потрачу усилия, не воспользуется обстоятельствами лучше, чем вы, он уж наверно должен будет навсегда от меня отказаться.

Так, значит, вы остались решительно ни при чем? И это с двумя женщинами, из которых одна уже пережила великое событие, а другая только о нем и мечтала! Знайте же — хотя вы будете считать, что я хвастаю, и скажете, что легко пророчествовать задним числом, — могу поклясться, что я этого ожидала. Дело в том, что вы лишены настоящей одаренности в своем искусстве: вы умеете лишь то, чему научились, а сами ничего изобрести не способны.

Поэтому, как только обстоятельства не укладываются в рамки того, что вы считаете обычным правилом, и вам надо сойти с привычной дороги, вы становитесь беспомощным, как школьник. Словом, для того чтобы вы растерялись, оказалось достаточно, с одной стороны, ребяческой выходки, а с другой — нового приступа целомудрия, и все только потому, что это случается не каждый день. И вы не сумели ни предвидеть их, ни устранить. Ах, виконт, виконт! Вы учите меня не судить о мужчинах по их успехам. Вскоре придется о вас говорить: вот тогда-то он был молодец. И теперь, нагромоздив глупость на глупость, вы обращаетесь за советом ко мне! Словно у меня только и дел, что исправлять ваши глупости. Право, это может потребовать очень много времени.

Как бы то ни было, но одно из этих приключений начато вопреки моему желанию, и в него я вмешиваться не стану. Что касается другого, то в нем вы и мне хотели сделать приятное, и потому я считаю его своим делом. Прилагаемого к сему письма, которое вы сперва прочтете, а потом передадите малютке Воланж, будет более чем достаточно, чтобы она вернулась в ваши объятия. Но, прошу вас, уделите этой девочке настоящее внимание, и сделаем сообща так, чтобы она довела до отчаяния свою мать и Жеркура. Можете, не опасаясь, увеличивать дозы. Я вполне ясно вижу, что ими юную особу не испугаешь. А когда мы добьемся того, что нам нужно, пусть уж из нее выходит то, что выйдет.