Нераскаявшаяся - Анн Бренон

В середине января вернулся Бернат. Гильельма заметила, что он исхудал, и ее несколько встревожил его кашель. Морозное дыхание бесконечных зимних дорог придало медный оттенок его лицу и густой бороде. Но несмотря на эти изменения, в нем чувствовалась какая–то внутренняя жизненная сила, и он радовался тому, что смог во время своего путешествия встретить стольких добрых и отважных верующих, которых не знал ранее. С ним пришел совсем зеленый юнец с голубыми глазами, представившийся как Гийом де Клайрак из Верльяка, самый младший брат Кастелляны Дюран. Мальчик должен был отправиться с ними в Рабастен, чтобы поступить учеником к своему шурину Думенку, который делал вьюки. Возможно, старшие считали, что в Рабастене менее опасно, чем в Верльяке, и там легче укрыться от зловещих бурь тулузской Инквизиции.

— Все складывается как нельзя лучше, — сказал Бернат, — только, боюсь, теперь у меня будет намного меньше времени для работы у Думенка. Но бьюсь об заклад, этот мальчик справится не хуже меня! — Потом он оставил шутливый тон, и глубокая складка пролегла на его лбу, прямо над черными глазами. — У меня есть одна плохая новость, — продолжал он. — Для Санса Меркадье из Сен — Сюльпис, но также и для нас всех. Бернард Ги ни на секунду не ослабляет своей хватки, наоборот, он продолжает свои расследования со всей зловещей решимостью. Скорее всего, сейчас он ведет дела несчастных, арестованных еще в 1305 году и наиболее скомпрометированных. Среди них много людей из Борна. Если хоть один из них заговорит, как это может сделать хотя бы вот Жаум Меркадье, самый младший из братьев Санса, которого так категорически и безапелляционно вызвали на суд в Тулузу… В свое время он уберегся от облав 1305 года, потому как на то время ему еще не было четырнадцати лет. Другие его братья сумели ловко обойти все ловушки следователей, отделавшись незначительными признаниями. Но теперь они боятся, что этот шестнадцатилетний юнец может что–то сболтнуть, и попросили меня немедленно предупредить об этом нашего Санса, подмастерья ткача.

Нельзя было терять времени. После нескольких недель отдыха Гильельма вновь обрела силы. На следующий день после прибытия Берната и Гийома де Клайрака, она без опасений пустилась вместе с ними в долгий дневной переход пешком, и не отставала от них, пока они шли от Сен — Жан Л’Эрм до Рабастен. Все вокруг было таким ясным и тихим, какими иногда бывают дни в разгар морозной и долгой зимы. Снег, поваливший на Рождество, теперь совсем стаял, и серый пейзаж оживлялся только пестрыми рыжеватыми клочками пожухлой травы.

— Дай нам знать, если тебе будет нужна помощь, — сказала Гильельме напоследок Бона. — Двери нашего дома всегда открыты для тебя. В этих стенах ты найдешь убежище, безопасность и дружбу. Бог знает, что еще может случиться.

Гильельма улыбнулась. На вершине холма над Рокесерьер, перед тем, как спуститься в долину Тарна, на самом горизонте, в прозрачном зимнем свете, ей удалось разглядеть блистающие и далекие очертания Пиринеев.

IV. ИНКВИЗИЦИЯ

Сабартес, Бельвез, Сен — Жан-л’Эрм, Тулуза. 1308 — 1309

ГЛАВА 41

ТУЛУЗСКИЙ НИЩИЙ

4–5 МАРТА 1308 ГОДА

Я так сильно ненавижу это засилье клириков и французов. Но больше всего я ненавижу французов, потому что из–за них церковники установили у нас здесь свою Инквизицию…

«Обычно я нахожу себе убежище под тремя досками и сплю в квартале Сен — Сиприен. Это по другую сторону Гаронны, лицом к настоящему городу. Сен — Сиприен часто заливает, и немногие дома могут устоять перед наводнением. По правде говоря, это даже не квартал, а проходной двор, где живут паломники и люди вроде меня. Город за рекой кичится своей роскошью и богатством. Когда близится паводок, и вода подходит к старым мостам, люди садятся на лодки или идут низом вброд, на Базакль. Теперь март 1308 года, и я влачу свои босые ноги по весенней грязи. В этом году зима была холоднее прежнего, и штопаные лохмотья, купленные на рынке Греве, меня не очень–то защищали. Я выборол себе право раз в два дня пересекать Гаронну и просить милостыню в городе, поблизости от рынков или многочисленных церквей. Интересно, смог бы когда–нибудь тот, кто умеет считать, сосчитать их всех, эти тулузские церкви? Иногда я прохожу в город по старому мосту. Однажды студент колледжа Сен — Раймонд, не погнушавшийся разговаривать с таким, как я, сказал, что этот мост построили еще римляне при Юлии Цезаре. У этого моста — два каменных арочных пролета, а все остальное — из кирпича и дерева. Это украшение, которым гордится Тулуза.

Вчера я как раз переходил этот мост. Я знал стражника, дежурившего в тот день: он не придирается ко мне относительно права на проход; иногда он, получив свою плату и чувствуя праздничное настроение, даже дает мне несколько су, медленно вытаскивая деньги из кошеля. Я шел к монастырю кармелитов, что возле еврейского квартала, ибо как раз был день, когда они раздавали хлеб… Еще дальше, туда, где Нарбоннский замок и где теперь живет королевский сенешаль, я не отваживаюсь часто заходить. Там, знаете ли, всюду снуют черно–белые рясы Инквизиции. И другие люди не очень посещают этот квартал. Раньше там почти никто не жил. Там и сейчас не очень много домов, но говорят, что король собирается построить там приют, как на острове Тунис или на Этуаль, за кварталом Сен — Этьен, чтобы туда могли приезжать и останавливаться люди. Если бы я мог жить в таком доме! Но они предназначены для ремесленников и мастерового люда, а для меня это — несбыточная мечта. К тому же, в Нарбоннском замке находится тюрьма, Мур, и жильцы квартала имеют удовольствие наблюдать, как мимо них один за другим проходят осужденные. Там же находится и приемная дома Инквизиции. По вечерам, как говорят, ветер доносит оттуда плач тех, кто лишен надежды, их тяжелые и печальные стоны, подобные скорбным крикам ночных птиц. А еще эти, в черно–белом, что зловеще ходят, пряча лица под капюшонами, а руки — в длинных рукавах своих ряс. А здоровенные детины у входа, сущие отморозки, которые, громогласно смеясь, бросают кости и держат пари, кто из узников первый покончит с собой. Я, знаете ли, этого не люблю! Я предпочитаю ходить в другие кварталы — Сен — Этьен или Вилленев, где жильцы не так богаты, но более свободны, где нет такого недоверия к людям, где легче можно достучаться до чьего–то сердца, и где я не испытываю такого страха…

Вечером, когда я возвращался под сень трёх досок, служивших мне домом, возле ограды кладбища Сен — Никола я встретил глав нашего печального братства нищих. Кого я только не встречал на этом кладбище за последние годы! Видал я и постные лица еретиков, которые приходили и проводили здесь свои тайные мессы. Иногда они даже пытались просвещать нас или обучать Евангелию — я уже и не упомню точно, как у них это называлось. И столько женщин было среди них, очень разных женщин — старых и молодых, бедных, обездоленных и настоящих дам в красивых плащах из богатых тканей. Но с того времени, как в Тулузу прибыл новый инквизитор, они словно сквозь землю провалились. Больше я их не видел. Но я знаю, что кое–кого из них увижу завтра! Хочу заметить, что лично мне они ничего плохого не сделали, даже говорили хорошие слова, а однажды дали мне две буханки хлеба и три монеты. Однако все рассудительные люди — по крайней мере, те, которых я знаю, — говорят, что это из–за них когда–то давно эта страна утонула в огне и крови, а теперь люди, которые могут платить налоги, вынуждены платить всё больше и больше… По крайней мере, неправда, что они поклоняются дьяволу, потому что если бы это было правдой, то я, видя, как они собираются на кладбище, был бы тому свидетелем.

Это мой знакомый, охранник с моста, рассказал мне всё это. Он, наверное, всем это рассказывает. Кажется, священники огласили эту новость во всех церквях Тулузы всем горожанам, которые приходят на мессы. И мы также, бедняки и нищие, должны придти завтра, в воскресенье, после великой мессы, на старое кладбище, перед кафедральным собором Сен — Этьен. Инквизитор — Монсеньор Бернард Ги, как его называют, — провозгласит свою первую публичную проповедь против еретиков, Сермон. Так называют церемонию публичного зачитывания приговоров, которые были вынесены в результате его первых расследований. Мы обязаны там быть. Если мы будем освистывать еретиков, кричать «виват!» процессии монахов и клириков, целовать святые хоругви и кланяться реликвиям, то потом нам дадут поесть чего–нибудь горячего в доминиканском монастыре. Да, конечно, будет весело. Но мне не хотелось бы упустить возможность поужинать горячей едой. Хотя, с другой стороны, моральные принципы нашего братства не позволяют нам особенно рьяно выть вместе с волками, которые, в конце концов, могут сожрать и нас самих, со всеми потрохами!»