Час Самайна - Сергей Пономаренко

В начале тридцатых годов в кабинет Барченко вбежала сия­ющая Женя.

— Костюхов обнаружил ключ, а Гоппиус им воспользовал­ся, и в результате коллективной работы за последний месяц удалось расшифровать треть свитков! — радостно заявила она. — Просто не верится, что стена, которую безрезультатно долбили на протяжении стольких лет, так просто поддалась. В свитках содержатся древние языческие ритуалы, которые проводили жрицы, и среди расшифрованных — подробный ритуал вхождения в Иной Мир!

— Молодец, Женя! — сдержанно похвалил Барченко. — Гоппиус мне уже докладывал, что работа успешно идет к кон­цу. Подождем, когда расшифруете все свитки, а потом поси­дим, поломаем мозги, подумаем над ними.

— Александр Васильевич! Вы слышите, что я сказала?! Рас­шифрован древний ритуал вхождения в Иной Мир! Ведь это шанс для установления контакта. Если требуются доброволь­цы, я готова первой пройти через это!

— Что ты предлагаешь, Женечка?

— Провести эксперимент вхождения в Иной Мир! И добро­вольцем...

— Будешь ты. Понятно. Но вхождения куда? Что собой представляет этот Иной Мир? Я тебе уже говорил, что, воз­можно, Иной Мир — это смерть!

— Которая обставлена сложным ритуалом, хранившимся в тайне?!

— А почему бы и нет? Сломать шею очень просто, а вот поставить ее на место бывает невозможно. Ты слишком увле­каешься для настоящего ученого, в тебе много авантюризма. Извини, но это так. Давай дождемся окончания расшифровки. А потом будем думать.

— Опять ждать!

— Да, надо ждать. Вся жизнь проходит в ожиданиях... Пока не заметишь, что она почти прошла... Годы идут, я не молодею, но все равно надеюсь, что добьюсь организации экспедиции в Тибет, на поиски Шамбалы.

— Если честно, я не разделяю вашего оптимизма. Средства на содержание лаборатории, несмотря на титанические усилия Глеба Ивановича, с каждым годом все сокращаются. Дорого­стоящая экспедиция — это такой же миф, как и тот, который она предполагает раскрыть.

— Времена меняются. Я все же верю, что увижу Тибет.

— Помните, я показывала письма...

— Помню. Понимаю, что ты этим хочешь сказать, но ниче­го другого ответить не могу.

— Александр Васильевич, неужели вы не видите, что стра­на меняется, что на смену революционным романтическим грезам о всеобщем благоденствии пришла циничная дикта­тура иллюзорной идеи счастливого будущего, которой кормят народ, при этом нещадно его эксплуатируя. А любые прояв­ления свободомыслия поддаются остракизму, и если человек не исправляется, то его нещадно уничтожают. Сколько дея­телей науки и культуры от этого пострадало!

— Женечка, я разделяю твои мысли, но не стоит этого говорить даже в узком кругу друзей. Время сейчас такое...

— Когда-то, в двадцатом году, вы назвали его часом Самайна — границей между светлым и черным, между добром и злом... По-моему, с тех пор ничего не изменилось.

— Время, Женечка, не имеет границ, и на смену ночи не всегда приходит день. Бывает, ночь или сумерки затяги­ваются на сотни лет... Именно поэтому нам обязательно надо отыскать Шамбалу, страну мудрецов-махатм.

— Александр Васильевич, но вы ничего не говорите о мо­ральных качествах самого посвященного, о его целях. Что

было бы, если бы Блюмкин нашел страну махатм — Шам­балу?

— Он не мог ее найти: он не был посвященным!

С середины тридцатых годов страну Советов начали сотрясать громкие политические процессы, после которых уходили с «большой сцены», а затем и из жизни бывшие соратники, твердые ленинцы, революционеры старого поколения. Неуве­ренно почувствовал себя и Бокий. Стали сворачиваться про­граммы его отдела, сокращаться численность. Естественно, это коснулось и лаборатории Барченко. Денег на экспедиции больше не выделялось. Однажды лабораторию посетил лично Глеб Бокий, что происходило нечасто — обычно Барченко сам ездил докладывать о результатах работы. Это было тем более странно, так как происходило в отсутствие Барченко, который находился в командировке и должен был приехать лишь в вы­ходные. Сопровождал Бокия, давал комментарии и знакомил с сотрудниками лаборатории Гоппиус.

Жене в первый раз довелось видеть могущественного Бокия вблизи, так как в предыдущие разы при его редких посещени­ях она была в отъезде. Бокий не произвел на нее особого впе­чатления. Небольшого роста, щуплый, с продолговатым не­приметным лицом. Он ходил по отделам лаборатории, задавал очень грамотные вопросы, внимательно слушал ответы и по­стоянно делал замечания.

— Это и есть столь многократно хваленная Барченко това­рищ Яблочкина? — переспросил он Гоппиуса, рассматривая Женю в упор, что ей крайне не понравилось.

«Стоять с человеком лицом к лицу и при этом обращаться к третьему? Это предел бескультурья и хамства! А я слышала противоположное мнение о нем: суров, но вежлив и коррек­тен», — подумала Женя.

— Я и есть хваленая Евгения Тимофеевна Яблочкина! — произнесла она с вызовом, внутренне собравшись и готовясь ответить дерзостью на следующий вопрос.

— Рад познакомиться, — улыбнулся Бокий. — Давно хотел с вами побеседовать. Назрело много вопросов, но все было недосуг. Алексей! — обратился он к высокому молодому мужчи­не, выполняющему обязанности секретаря. — Запиши товари­ща Яблочкину на ближайшее время для обстоятельной беседы.

Алексей что-то черкнул в блокноте и, проходя мимо Жени, тихо сказал:

— Ожидайте. Скоро перезвоню.

Жене все меньше нравились эти бюрократические замашки.

«Почему я должна ожидать этого звонка? Бокий мне не ну­жен, все вопросы решает Барченко... Если ему будет угодно, то вызовет, когда найдет нужным, а вдруг забудет, то и Бог с ним», — подумала она.

Секретарь Алексей не перезвонил, а приехал сам на следу­ющий день.

— Глеб Иванович вызывает вас на эту субботу, к семи часам вечера, — сказал он, лучезарно улыбаясь...

— А нельзя ли пораньше? Я обещала дочке пойти в цирк.

— Нельзя, — строго сказал секретарь. — Приглашение равно­сильно приказу, и время Глеба Ивановича строго регламентиро­вано. За вами приедет автомобиль ровно в восемнадцать часов.

— Хорошо, раз это приказ, — вздохнула Женя.

Алексей, кивнув, вышел из комнаты.

— Ну, Женька, ты и влипла! — трагически сказала Люба, жизнерадостная краснощекая комсомолочка, совсем недавно пришедшая в лабораторию с биологического факультета. Она очень быстро перезнакомилась со всеми и уже знала массу местных сплетен.

— Что ты имеешь в виду? — насторожившись, спросила Женя.

— Смотри, тебя вызывают вечером в субботу, практически в выходной день.

— Не у всех выходной... — возразила Женя.

— К Бокию! — закатила глаза Любочка. — Ты ничего не слы­шала о коммуне, которую он организовал у себя на даче?

— Какие-то сплетни ходили, но я в них не вникала, — при­зналась Женя.

— У него в выходные дни на даче собираются члены ком­муны, у которых все общее, даже жены. Там такое происхо­дит... — Она снова закатила глаза. — Настоящие оргии!

— Даже если и так, не думаю, чтобы Бокий для этого при­гласил меня к себе. Возраст у меня уже не тот, да и о даче раз­говора не было, — возразила Женя, а у самой появилось нехорошее предчувствие. — А если что, я оттуда уйду и никто не сможет меня задержать.

— Рискуешь, Женька! Глеб Иванович — страшный человек и этого тебе не простит...

— Что ты предлагаешь?

— Не знаю, как бы я поступила на твоем месте.

— Люба, а откуда ты знаешь о коммуне? Может, это только сплетни

— Как бы не так! Источник надежный, так что будь готова...

— Да ну тебя!

— Не веришь? У меня есть знакомый киноартист. Высочен­ного роста, очень смешной, с громким голосом, фамилия Фи­липпов. Так он один раз там был. Насмотрелся такого... Напил­ся до бесчувствия, пришел в себя в гробу. Приподнимается, а это похоронная процессия... Настоящая! И рядом с попом идет Глеб Иванович. Он и прикрикнул на Филиппова: «Покойник, лежите спокойно, не высовывайтесь из гроба — дамы пугают­ся!» Делать нечего, устроился Филиппов в гробу, отдыхает. Гроб поставили, он выглядывает, а рядом могила вырыта! Страшно ему стало, а поп как огреет его по лбу крестом, что из глаз иск­ры посыпались. Начал поп молитву читать и кадилом размахи­вать. Вроде бормочет как надо, а слова чудные, даже срамные. Тут начали прощаться, некоторые даже захотели напоследок с покойником выпить. Филиппов им в этом не отказал, и ему весело стало. Прощание закончилось, гроб крышкой закрыли. Филиппов думает, что пошутили и хватит, но крышку гвоздями прибили и гроб в могилу опустили. Как комья земли по крыш­ке застучали, поднатужился Филиппов, крышку сорвал, из мо­гилы выскочил и ходу. Да не тут-то было — стали пить за его воскресение. Филиппов пьет и не пьянеет — так на него история с гробом подействовала! А его успокаивают: «Да не волнуйся ты так. Тут каждую неделю кого-нибудь хоронят. Лучше глянь на барышень — какая приглянется, бери любую. У нас — коммуна!»