Проситель - Юрий Козлов

- Нестор, что ты понимаешь под последовательно реализованной демократией? - поинтересовался Берендеев. - Естественно, помимо того, что известно о демократии такому необразованному лопуху, как я?

- Демократия не может быть ползучей, как змея, - ответил Рыбоконь, провожая взглядом летевшую в небе светящуюся точку - может, падающую звезду, а может, взлетающую ракету, - демократия не может быть лежачей или плавающей кверху брюхом, как оглушенная рыба. Демократия не может дароваться как... ничто. В ничто можно только вляпаться. Все в мире имеет предопределенный генетический код развития. В соответствии с этим кодом демократия - плод, вызревающий на древе - во чреве - отчаяния и неудовольствия от иных форм правления. Демократия легитимизируется в сознании общества не как череда неких смутных, суетливых действий, сильно смахивающих на воровство, но - в результате героического деяния, а в идеале - жертвы, желательно многих жертв. Бескровное, - вздохнул Рыбоконь, - не имеет шансов утвердиться надолго. То, что мы имеем в России, - всего лишь временная перемена власти. Все остальное слова и воровство.

- Демократия не змея и не рыба, - повторил Берендеев. - Что же она тогда? Зверь или птица?

- Полагаю, что птица, - откликнулся из белого пластикового кресла, как невидимое изображение из рамки, Рыбоконь, - но не та птица, которая летит по первому зову, болтает разную чушь.

- Не попугай, - констатировал Берендеев.

- Феникс, Рух, Гамаюн... - Рыбоконь замолчал. Видимо, другие мифологические птицы - Сирин, Руми, а также птица времени Моль на память не пришли (не прилетели?). - Но если хочешь знать точно, демократия это... пеликан.

- Понятно, - рассмеялся Берендеев, - нет проблем, куда складывать добро.

- Да будет тебе известно, - донеслось из белой пластиковой рамки, пеликан - единственная в мире птица, которая в случае отсутствия пищи кормит птенцов собственной кровью!

- Если я правильно тебя понял, - с тревогой всмотрелся в рамку Берендеев (ему показалось, что Рыбоконя там нет или же он сам превратился в белого, раскинувшего крылья по периметру рамки пеликана), - ты отрицаешь постепенную эволюцию власти и общества в сторону демократии? Нестор, ты прямо какой-то... Ры-беспьер!

- Медленная эволюция в современных условиях - я имею в виду предстоящий конец света, его же никто не отменял - есть уродливое произрастание в условиях гниения и разложения сущего, - прозвучал из пеликаньей рамки трубный голос Рыбоконя. - Даже благое семя прорастет - если, конечно, прорастет - в подобных условиях в виде омерзительного, отравленного злака. Видишь ли, оно тоже будет работать на конец света.

- Значит, выхода нет, - вздохнул Берендеев, - если все предопределено. Это как в шахматах, цуцванг, да? Когда каждый, пусть даже гениальный ход ухудшает позицию, ведет к проигрышу.

- Демократия, - ответил Рыбоконь, - выигрывает в двух случаях: когда приходит в виде откровения, а не пошлого анекдота и когда очищает душу, то есть делает ее лучше, а не грязнит, то есть делает хуже. Пьяное падение с лестницы... Тупая прострация то в бассейне, то на переговорах... Какая-то нелепая смерть в сортире вертолета... Разве ты не находишь странным, что вот у нас в России поменялись строй, власть, моральные ценности, а... как-то обошлось без героев. Нет героев, хоть убей! Воры есть, а героев нет. Так может быть только перед концом света.

Берендеев давно заметил, что его старший (хотя сейчас, может, уже и младший) партнер по бизнесу, как правило, избегает завершенных мысленных построений, равно как и однозначно окрашенных социальных эпитетов. Нестор Рыбоконь, похоже, отрицал классовую борьбу как основную движущую силу истории. И еще одну особенность подметил Берендеев у своего (пока еще) шефа: Рыбоконь никогда и ничего не произносил просто так, чтобы продемонстрировать, какой он умный или какая, допустим, оригинальная мысль пришла ему в голову. Ему было в высшей степени наплевать, какое впечатление он производит на собеседника. Главным для него была не мысль или идея сама по себе, но какое место занимает он, Нестор Рыбоконь, внутри этой самой мысли или идеи. Если никакого - мысль, идея были для него мертвы, точнее, несущественны. Грубо говоря, он предпочитал обсуждать не внешний (быть может, прекрасный) вид плода, но исключительно его вкус, точнее, даже не вкус, а свойства.

Писателю-фантасту Руслану Берендееву сделалось любопытно, с какого края Рыбоконь тянет на себя одеяло демократии, которая, как только что заявил очередной президент, утвердилась в России "на тысячелетия". Только ленивый сейчас не возмущался, казалось бы, давно забытыми пьяными падениями с лестницы, тупой прострацией то в бассейне, то на переговорах, клоунской какой-то внезапной (хотя и томительно всеми ожидаемой, а потому как бы невозможной) смертью в сортире летящего в загородную резиденцию вертолета. Берендееву хотелось верить, что Рыбоконь умнее. Ведь не будь всего этого маразма (даже и смерть в сортире вертолета, как ни странно, оказалась тем самым лыком, которое, как известно, в строку) - не сидеть бы теплой звездной ночью бывшему преподавателю физики из провинциального медицинского института на берегу Средиземного моря, на собственной вилле, попивая доброе кипрское вино.

- Если я правильно тебя понял, - предельно спрямил путь к сути Берендеев, который, напротив, ценил мысли, идеи, умозаключения за сжатую (сконцентрированную, как запах гнилых овощей на помойке) в них волю к изменению (естественно, в лучшую сторону) жизни, то есть за, так сказать, социальную красоту, и которому было плевать, какое он сам занимает в них место (чаще всего - никакое), - сейчас у нас в России не истинная демократия, а некое ее грязное, изломанное производное. Стало быть, должен появиться кто-то, кто принесет народу истинную - героическую, выстраданную, естественную, какую еще... демократию?

- Ты совершенно правильно меня понял, - не без удовольствия подтвердил Рыбоконь. Мягко говоря, он был толерантен к лести.

- Кто же этот человек? Кто приведет народ к истинной демократии? воскликнул Берендеев, в общем-то зная ответ.

- Два человека, - донеслось до него из белой пеликаньей рамки на урезе моря.

- Два? - растерялся Берендеев. - Одного я знаю. Это ты. Но кто второй? Надеюсь... не я? Нестор, зачем тебе второй? Большое дело надо делать в одиночку!

- Ты? При чем здесь ты? - не без надменности поинтересовался председатель совета директоров "Сет-банка". - Не ты. Но второй нужен. Без него никак.

- Не томи. Кто он? - осушил бокал до дна Берендеев. Разговор стал напоминать ему сцену из пьесы Ионеско. "Второй" мог оказаться кем угодно: его величеством императором цыган, очередным президентом России, миллионным по счету посетителем "Макдональдса" на Тверской, а то и... не человеком вовсе. Берендеев почувствовал что-то вроде обиды. Почему это он не может быть этим вторым?