Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая - Анатолий Знаменский

Авраму Гуманисту мало что было ясно. Он плохо знал русский разговорный язык, так как прибыл в Ростов-на-Дону всего три года назад с эвакуированным из Варшавы университетом. Он был бедный польский еврей, мелкий служащий, не готовый к русскому революционному размаху. Он искоса глянул на Френкеля, будто советуясь: как быть в данных обстоятельствах и не лучше ли до времени уступить и подчиниться перед этим магнатом? Ведь не вечен же этот Чрезвычайный комиссар, и что такое, в сущности, весь этот Брестский мир, как не детская игрушка в сравнении с другими, не упоминаемыми в газете заботами?.. Или есть какой-то третий выход?

«Нет более воинственных людей, чем эти штатские... — почему-то с усмешкой подумал Ковалев. — Вот бы посадить на коня этого Гуманиста и посмотреть, как будут прыгать у него очки даже на малой рыси...»

— Товарищ Гуманист, с вас лично спросится за выход этого номера! — напомнил Серго.

На лестнице откровенно засмеялся, качая кудрявой головой:

— Как-кая харо-шая, прямо-таки восхитительная фамилия у этого наборщика, а? Ковалев! Ты что молчишь, как неживой?

— Все думаю, — сказал Ковалев, сутуло двигаясь за неугомонным Серго. — Все думаю, Григорь Константинович. Каких только людей нету на нашем родимом Дону. Республика, одним словом...

Они выехали из города лишь к обеду.

...За станцией Чалтырь автомобиль, катившийся по степному проселку под белым флагом, обстреляли из ближней балки. Орджоникидзе приказал выше поднять древко над ветровым стеклом и сказал:

— Если немецкие заставы — полбеды, но вот если гайдамаки или донцы-молодцы, тогда дело пропащее, — и засмеялся.

— С донцами попробуем договориться, — буркнул Ковалев, ревниво прислушиваясь к интонации, с которой Серго упоминал своих противников. — Донцы многие тут оказываются по темноте и убожеству мышления. Не успели мы...

— Не все, не все, хватает и образованных! — возразил Серго.

Шофер не жалел газа, пролетели опасное место, подняв тучу пыли. Близ станицы Армянской пришлось сбавлять скорость: на дороге появился конный разъезд германской армии. Немцы-ландштурмисты на рослых битюгах буланой масти, в болотно-зеленых коротких мундирах грубого сукна обступили открытый автомобиль.

Вестовой-переводчик, сидевший рядом с шофером и державший парламентерский флаг, сказал на ломаном немецком языке, что делегации РСФСР и Донской суверенной советской республики следуют для переговоров в ближайший армейский штаб германских войск.

— Штейн-ауфф! Аллес!.. — приказал рыжеусый ефрейтор с жесткими, внимательно глядящими на делегатов глазами. И попытался объясниться по-русски:

— Обис-кайт! Вир будем обискайт унд арестовайт аллес... делегат».

— Я протестую! — сказал Орджоникидзе, держась рукой за древко флага. — Мы парламентеры и граждане России, с которой Германия имеет мирный договор. Гражданин Ковалев представляет здесь суверенитет Донской советской республики, которая также находится в состоянии мира с Германией...

Переводчик торопливо перетолковывал сказанное. Но тщетно. Ближний ландштурмист снаружи открыл левую дверцу и вытащил за тужурку шофера, невзирая на его громадные очки и кожаное кепи международной лиги воздухоплавателей.

Ковалев начал терять самообладание. Встал в машине во весь свой длинный рост, голова его пришлась в уровень с головой ефрейтора, сидевшего на копе. Рявкнул с угрозой:

— Ты что, мать т-твою!.. Никогда не слыхал, кто такие донские казаки?! Мало вас под Луцком порубили, колбасников? Не понимаешь международного языка?! — и протянул свой мандат на хорошей бумаге, изъятой у фабриканта Асмолова заодно с автомобилем. Огромный красный гриф на обрезе мандата взывал к пониманию: «Центральный Исполнительный Комитет Донской советской республики...»

Вестовой старательно перевел реплики Ковалева, выделяя ругательства, но обойдя упоминание о колбасе, а также и городе Луцке, где отмечались активные действия казачьей конницы в момент Брусиловского прорыва.

— Донская республик — это... казаки? — с интересом спросил ефрейтор, глядя то на мандат, то на белый воротничок Ковалева, то на его грубое, почерневшее от гнева лицо. — Казаки? Но... почему же они... Совьет?

Ковалев мрачно, играя кадыком, посмотрел сначала на немца, потом на своего переводчика:

— Скажи ему, что своим дурацким вопросом он вмешивается во внутренние дела дружественной державы!

Орджоникидзе жевал готовую сорваться с губ усмешку, взял Ковалева под руку, для устойчивости в машине:

— Осторожнее, товарищ президент. Черт их знает, они все-таки понимают что-то по-русски... Этикет все же.

— Бандиты, — сказал Ковалев угрюмо и сел на место.

— Следовать форвертс, — махнул рукой ефрейтор и тронул коня, давая машине дорогу к Армянской. Обыск продолжать он не посчитал возможным. Рослые, откормленные битюги затрусили по обе стороны автомобиля, катившего на малой скорости.

У заставы последовала долгая процедура проверок, прежде чем принял их сухой, длинный, под стать Ковалеву, немец с витыми генеральскими погонами. При нем был хороший переводчик из тавричан-колонистов, по виду учитель либо конторщик крупной экономии. От имени генерала переводчик принес формальные извинения за некоторую бестактность задержания депутации РСФСР в черте военных действий.

Орджоникидзе и Ковалев стоя выслушали дипломатические церемонии, затем Серго заявил хорошо поставленным голосом митингового оратора, нажимая особо на излюбленную в немецком языке букву «р»:

— По пор-ручению пр-равительства Р-российской Советской Федор-ративной Р-республики я заявляю решительный протест германскому командованию против неслыханного нар-р-рушения им Брестского договора о мире... Мое правительство желает иметь необходимые объяснения причин, по которым немецкие войска сочли возможным перейти границы союзной им Украины и занять русский город Таганрог.

Ковалев повторил то же самое относительно нарушения кайзеровскими войсками границ Донской республики и присовокупил, что донское казачество вместо со всем цивилизованным человечеством восприняло с удовлетворением мирный договор в Бресте, но в силу обстоятельств, от него но зависящих, может в любую минуту встать на защиту целостности своей революционной Республики со всей решительностью, на которую только способно донское казачество!

Ковалев говорил трудно, с одышкой ярости. «Черт бы его взял, этот этикет дипломатии! — вертелось в голове. — Надумал Серго приодеть меня в галстук с крахмальным воротничком! Куда лучше было заявиться сюда с шашкой и при лампасах — это для них было бы понятней!»

Генерал с натянутой миной и сонными безразличными глазами долго и пространно излагал соображения, по которым его войска оккупировали Таганрог. Гетманское правительство Украины, как союзник Германии, сказал генерал, обратилось к могучему соседу за помощью в час общей тяжелой борьбы с революционной анархией и опасностью большевизма с востока...

Обратив замороженный взгляд в сторону Ковалева, этого дикого варвара в крахмальном воротничке, генерал начал с обращения «герр президент», и сам Виктор Семенович взмок от непривычных церемоний. Но смысл дальнейших слов говорил о полном небрежении с немецкой стороны как к договору с РСФСР, так и к суверенности Донской республики.

— Разумеется, Таганрог и Ростов не лежат в границах гетманской Украины, — растолковывал переводчик доводы генерала. — Но ввиду важного стратегического положения этих городов... армия великой Германии вынуждена — сугубо временно, конечно! — занять тот или иной город в целях укрепления безопасности как союзной Украины, так и собственных границ... Есть приказ: в случае необходимости занять не только Таганрог, но и большевистский Ростов.

Ковалев сник. Он не был внутренне готов к подобным переговорам, воспринимал все слишком непосредственно, всею болью души. Серго был куда более спокоен, даже ироничен, но и он понимал, что цель ими не достигнута, немцы попросту не хотят разговаривать с красной Россией.

Проводили их, впрочем, ужо с необходимой вежливостью, и на границе «сферы влияния немецких войск» штабной офицер из Таганрога даже отдал на прощание честь. Парламентерский флаг свернули и засунули под сиденье автомобиля.

— Ну, что? — спросил Ковалев.

— Плохо, — сказал Орджоникидзе. — Придется, по-видимому, воевать... Не только на дипломатическом фронте.

Автомобиль мягко катил по извилистому, пыльному проселку. Ковалев свесил голову, упираясь подбородком в свою больную грудь, и вроде задремывал. Но Орджоникидзе не верил в его спокойствие, толкнул в бок:

— Удержим Ростов?

— Я сейчас о другом думал... — очнулся Ковалев и посмотрел по сторонам. — Я о том, почему это вся Таврия у нас перенаселена немцами-колонистами? Какая цель была у русских царей, что они в такой массе запускали сюда цивилизованных переселенцев? Ведь для собственных крестьян земли не хватало! Что это была за политика, и кто, собственно, был колонистом, а кто — колонизатором?