Новое назначение - Евгений Васильевич Шалашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Наташ, я даже не думал, что у нас все серьезно.
— И спал с ней ты тоже понарошку? Володя, я тебе говорила, что я тебя очень люблю. Но пока ты не разберешься с той девушкой, со своими обещаниями, извини, замуж за тебя пойти не смогу. Может, меня как-то неправильно воспитывали, но я всегда считала, что слово надо держать.
Глава 20. Польский фронт
Пополнение на польский фронт уходило с Брестского вокзала. Эшелоны занимали несколько путей, а их пассажиры: будущие бойцы и командиры шестой дивизии толпились на перроне, спеша накуриться или нацеловаться. Тут и там мелькали бутылки с самогонкой, которые командиры старательно «не замечали».
Прямо на перроне, мешая народу, стояла трибуна, на которую время от времени выходил очередной оратор. Никого из достаточно «крупного» масштаба. Ни тебе Троцкого, ни Склянского, а сплошь представители партийных организаций Москвы без указания должности.
— Володька, кто говорил, что я буду в седле сидеть, как собака на заборе? — вдруг пристал ко мне комиссар дивизии.
— А кто про такое говорил? — сделал я удивленный вид. — Я про собаку ничего не говорил. Я сказал — как мешок с картошкой.
— Так вот, сам ты мешок на заборе, а для меня автомобиль выделен! — торжествующе сообщил Виктор.
Автомобиль, это правильно. Чапаев, насквозь сухопутчик, тоже не на коне скакал, а авто предпочитал.
Мы вдоволь наслушались агитаторов, через одного повторявших фразу о неизбежной победы Мировой революции, о загнивающем трупе мирового капитализма и о польских пролетариях, ожидающих освободителя — Красную армию. Еще немного — сам начну во все это верить.
— Володь, — отвел меня в сторону комиссар. Оглядевшись — не слышит ли Анна, попросил: — Ты о девчонке позаботься, если что.
Дурак ты Витька. Можно подумать, что сам бы до этого не додумался. Но если Спешилова убьют, поймаю товарища Тухачевского и пристрелю, и пусть потом меня судят. Придумаю, в чем его обвинить, ежели что. Лучше бы будущего красного маршала пристрелить еще до начала операции, а на его место поставить кого другого, например, Фрунзе, но теперь уже поздно. Но вслух сказал:
— Вить, не беспокойся. Только, — виновато развел я руками. — Сам понимаешь: я сегодня в Архангельске, а завтра еще где-нибудь. Но не переживай — сам не позабочусь, другим накажу. Иди лучше, с Анькой целуйся, пока время есть.
Наконец, паровоз тронулся, увозя с собой и коней, и людей, а мы пошли пешком на Ярославский. Проводив Анну, ставшую теперь не просто моей подчиненной, а женой друга и сдав ее Никите Кузьменко, отправился на Лубянку. У меня оставались еще кое-какие дела, касающиеся организационной работы, а потом нужно возвращаться в Архангельск, снова тянуть лямку начальника губчека. И хорошо, кажется, в Москве, и Наталья рядом, но я почему-то заскучал без дела. Как-никак, пережил два серьезных совещания, где выступал в роли мальчика для битья, пусть и потенциального.
Пока шел, думал — почему бы мне не отдать бумаги, где я обосновываю будущие идеи товарища Ленина, Елене Дмитриевне? Стасова — женщина умная, и разобраться, в чем преимущество продналога перед продразверсткой, вполне могла. Почему не стал использовать в качестве посредника Наташу, это понятно. Терпеть не могу смешивать личное и рабочее. Да и она женщина с норовом, могла бы что-то не то подумать. Но, самое главное, я за нее просто боялся. Если автор записки, то есть я, попаду в немилость, то зачем подставлять Наташу? А Стасова ничем не рискует. Может, остановило, что сама секретарь ЦК явственно давала понять, что разделяет, где личное, а где служебное?
Но в конечном итоге я пришел к выводу, что поступил правильно. Пусть вначале с моей идеей познакомится Архангельский губисполком и губком, а потом, в соответствии с правилами, мы выдвинем нашу идею «наверх». Не может так быть, чтобы кто-то из вышестоящих уже не начал задумываться о смене внутриполитического вектора.
Стало быть, решить все дела, и в Архангельск. Да, вчера Елена Дмитриевна сказала, что Дзержинский приехал с фронта, что означало — подписывать штатное расписание придется у самого Председателя ВЧК, а к нему на прием еще надо попасть. Да и показываться лишний раз на глаза Большому начальнику вовсе не хотелось. Покажешься, чем-нибудь озадачат. Может, Ксенофонтов и подпишет?
Когда шел по коридору второго этажа, услышал:
— Володя! Владимир Иванович!
Батюшки-святы! Правильно говорят, что гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойтись могут.
Скоро мы уже обнимались с Николаем Харитоновичем Есиным — моим первым начальником из Череповца.
— Ух ты, какой красавец! Повзрослел, в плечах раздался, — полюбовался мной мой бывший начальник, потом обратил внимание на орден: — Еще и «краснознаменец». Горжусь.
Я скромно потупил очи, а Николай Харитонович вздохнул:
— У нас, кроме тебя, из орденоносцев только Саша Павлов. Ты же вроде, дружил с ним?
Еще бы не дружил. Сашка Павлов стал моим другом, настоящим, вроде Витьки Спешилова. Если он тоже орденоносец, то молодец! Но из-за вздоха бывшего начальника я почувствовал неладное.
— А что с Сашей?
— Он же на Восточном фронте служил, артдивизионом командовал. Под Стерлитамаком их колчаковцы окружили, так Павлов приказал подчиненным в плен сдаваться — простых красноармейцев не трогали, а сам подождал, пока к нему подойдут, и пушку взорвал, и белых. Ну и
