Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге - Якоб Штелин

Потом Монарх исчислив по получаемому им жалованью и законным доходам, полагая в то число и доброхотно из благодарности от дворян присылаемые ему столовые запасы, назначил, сколько и на что должен он издерживать, и отнюдь не жить пышнее, и таких пиров, какой он видел у него, не делать. «Разсуди, – продолжал государь, – ежели такие расходы будут делать секретари, какие ж уже, в сравнении с ними, делать должны судьи, какие сенаторы и какие сам государь?» Наконец изъяснил ему именно, какое может произойти зло из несоразмерных доходам расходов, и сколь нужно удерживать каждого от такового расточения, и дабы всякой по пословице: по одежки протягивал ножки.

После сего Великий Государь разведал, что Секретарь сей подлинно был человек честный, благодарный и в должности своей исправный.

Такое нравоучение, полагаю, было памятно во всю жизнь сему секретарю и многим, которым он сообщил, без сомнения, оное.[173]

33. Монарх разъезжает по Москве в розвальнях и наказывает озорничество

В другой раз Великий Государь к таковому же ночному разъезду благоволил употребить развальни, имея при себе одного же денщика и кучера, которому между прочим приказано было ехать чрез Воскресенские вороша. Пред прибытием же к оным, старинная карета о шести лошадях, в воротах оных, наехав на другие розвальни же, задела за оные и опрокинула; и как опровержением их карета остановилась, то прежде нежели оные подняты и карета могла разъехаться, сидевший в оных вытерпел от форейтора и кучера несколько ударов бичом. В сие-то самое время розвальни государевы прибыли к воротам; кучер и лакей увидев их кричали: «А там, что за чёрт в розвальнях?» Монарх, привстав, ответствовал: «Не ровен чёрт в коробе; и тотчас велел денщику помочь выправить опрокинутые розвальни и узнать кто в них сидел; причину, от чего они опрокинулись; остановить рыдван, и кто в нем едет? Стоило только денщику произнести одно слово, то есть, что сам Государь в тех розвальнях; шум утих, розвальни выпровожены за ворота, и рыдван остановился. Денщик доносит его величеству, что в розвальнях ехал соборный дьякон; что кучер, правивший рыдваном, из одного затворничества опрокинул розвальни, и прибил дьякона; и что карета принадлежит такому-то Боярину, и в ней едет его боярская жена.

Монарх велел денщику дать кучеру и форейтору по нескольку ударов палкою; а боярыне выговорить за потворство их людям, и проч.

Поутру же его величество, того же денщика своего послал к Боярину тому с таковым же выговором и с повелением, при нем, денщике, высечь кучера, форейшора и лакея бывшего при карете; а за побои и за обиду причиненные дьякону, заплатить ему 50 рублей; и что если впредь случится подобное какое-либо от людей его нахальство и озорничество, то за все то ответствовать будет он.

34. Выборной, при питейном сборе, похитил из казенных денег некую сумму, раскаялся, поднес их самому государю, и получил прощение

В сию же бытность его величества в Москве, один из купцов, бывший за несколько пред тем лет выборным при питейных сборах, из выручаемых и казне принадлежавших денег, присвоил себе, или сказать лучше, похитил сумму, состоявшую из нескольких тысяч рублей; но быв столько еще честен, что чувствовал угрызение совести, открыл оное на исповеди отцу своему, духовному. Добродетельный и умный священник сказал ему, что такового рода грехов не имеет он власти разрешать и прощать; а должно загладить грех сей возвращением похищенных им денег казне, коей они принадлежали. Кающийся ответствовал на сие, что он весьма бы охотно и давно сие учинил; но боится гнева Царева, и быть причиною несчастья жены и детей своих. Священник настоял однако же о непременном оного исполнении, буде желает он загладить грех сей, удостоверяя его притом, что, яко Отец Евангельский принял раскаяние заблуждшего сына, тако примет и его раскаяние Государь; и советовал сию сумму поднести самому Монарху, не опасаясь прогневить его тем.

Совестливый купец приемлет совет отца своего духовного: полагает всю сумму золотом на серебряное блюдо; приходит к монарху, поставляет блюдо с деньгами на столик, повергается в ноги к государю и, признаваясь в похищении казны его, молит простить ему преступление, и похищенные им деньги милостиво от него принять.

Великий Государь приказывает ему встать и говорит: «Бог тебя простит, но скажи, при каком случае присвоил ты себе сии казне принадлежащие деньги, и кто тебе присоветовал возвратить оные?» Обрадованный милостью купец, со всею искренностью открывает то и другое.

Великодушный Государь настолько был сим раскаянием и советом священника тронут, что немалую часть из принесенного тогда же пожаловал купцу сему, говоря: «Знаю я, что ты употребить оные на богоугодные дела»; а священника призвав к себе, похвалил его благоразумие и столь добродетельный поступок, пожаловал ему сто червонных и на рясу Китайского атласа.

Во всех деяниях великого сего государя видно, что какое бы кто ни сделал преступление, прощал оное, если только усматривал истинное раскаяние и признание в преступнике; и в таком случае обыкновенное слово его было: «Бог тебя простит»; коль же скоро единожды произнесено было им священное имя Божие, никогда уже не нарушал оного, неисполнением запечатленного, так сказать, сим великим именем данного своего слова.

Анекдот сей доставлен от любимого монархом, Московского купца и шелковой фабрики содержателя, почтенного старца, Ивана Михайловича Полуярославцева.[174]

35. Монаршее попечение о приведении фабрик в лучшее состояние, и великодушный его поступок с одним из фабрикантов

Монарх, любя помянутого почтенного старца Г. Полуярославцева, и желая заведенную им шелковую фабрику видеть в лучшем состоянии, в каждую бытность свою в Москве посещал его, и фабрику его; за многое его благодарил, а иное приказывал переправить, давал тому своеручные чертежи и изустные наставления; садился иногда сам за стан, принимался за челнок, и ткал разные материи, как мастер.

В одну из таковых бытность его величества у сего Г. Полуярославцова, после обеда между прочим спросил у него: имеет ли он у себя хорошее русское пиво? и как действительно таковое у него тогда случилось, то Монарх выкушав стакан оного, сказал: пиво очень хорошо, и я, когда случится мне мимо дому твоего ехать, буду к тебе заезжать. В одно время монарх, после обеда же заехав к нему, спросил хозяина; но его величеству ответствовано, что тотчас его разбудят, ибо после обеда он уснул. Монарх запретил будить его, пошёл в сад его, и велел подать себе кружку пива.

Между тем хозяин проснулся; ему было сказано, что Государь в саду его прогуливается; он негодует на домашних, что его не разбудили; одевается с поспешностью, приходит к его величеству и просит простить его, что не мог принять его величества, как долг подданнаго ему предписывает; но великий государь на сие сказал ему: «Я, друг мой, заезжаю к тебе не с тем, чтоб тебя беспокоить; так за что ж мне на тебя сердиться, когда ты, исправя свои утренние дела, имеешь нужду в отдохновении?

36. Попечительность о том же предмете

Из первых суконных фабрик, в Москве, по изустному повелению его величества заведена была одна Московским купцом Сериковым; и Монарх, доставя ему нужные к оной инструменты, и проч. повелел ему к назначенному сроку сделав пробную половинку сукна, принести оную к себе.

И хотя по новости дела сего, и по малому знанию мастера, первая сия половинка сукна весьма была плоха; однако ж он должен был принести оную к его величеству во дворец. Ему показана была комната, в которой он с половинкою сукна своего должен был дождаться монарха.

Монархиня, старавшаяся всегда угождать великому супругу своему подражанием, сколько могла, деяниям его, знала купца Дубровского; и в то же время, когда приказано было Серикову завести ту фабрику, просила и его завести таковую же у себя, снабдила его всем нужным; и чтобы к тому же самому сроку, к которому было приказано и Серикову сделат на пробу половинку же сукна, и как возможно получше и подобротнее Сериковой, во что бы, впрочем, оная ни стала. Сие желание монархини Г. Дубровский исполнил в совершенстве и также, сверх чаяния Серикова, явился также с своею половинкою в тот же самой покой, и положив оную на другой столик, ожидал подобно же прибытия монарха. Сериков, не зная ни Дубровскаго, ни того, чтобы была им заведена фабрика, подойдя к половинке сукна, пощупал, и увидев оное несравненно лучшим, нежели его, приведен был в крайний страх от ожидаемого монаршаго гнева на него, которого он мнил себя по справедливости заслуживающим; в ту самую минуту отворились двери, и государь с монархинею вошли. Его величество был только в канифасной фуфайке, с костяными пуговками, и пожаловав ожидавших его к руке, подошел сперва к половинке Сериковой, пощупал сукно; а в то же время её величество сказала государю: посмотрите, батюшка, каково вам покажется сукно моего-то фабриканта? Монарх не говоря ни слова, подошел и к сей половинке, и пощупав также сукно, сказал: «Дубровский! из какой шерсти делал ты сукно свое?» Дубровский не мог не признаться, что делано оно из одной пуши; «А ты, Сериков, из какой?» – спросил у сего последнего государь. «Из обыкновенной стригушки», – отвечал он трепещущим голосом. После сих ответов монарх обратясь к государыне сказал: что ж ты хвастаешь своим-то сукном? оно ни куда не годится; и ты Дубровской, вперед не выщипывай пуши одной, ты перепортишь у меня всю шерсть; а старайся из стригушки сделать получше: ибо мне надобно столько сукна, чтоб одеть всю армию, не выписывая иностранного; а это, – указывая на сукно Серикова, – сказал Государь супруге своей, – чем дурно? Оно сделано из стригушки, какова она ни есть, цветно, плотно и для солдата тепло и прочно. Благодарствую, господин Сериков! Я уверен, что ты постараешься получше сего делать». Толь милостивое ободрение возбудило в Г. Серикове ревностнейшее желание, угодить возлюбленному государю; и с сего времени неусыпное прилагал он попечение о доведении своей фабрики до лучшего состояния.