Ангел - Сергей Демченко

Когда впереди замаячил просвет и я понял, что выезжаю на знаменитые высокогорные луга, решил остановиться и осмотреться. Для чего стал принимать левее, где на фоне по ночному синего неба чернели силуэты гор. И они молчали уже третьи сутки.

Словно кто-то огромный и величественный, не спавший десять тысяч лет, разбуженный и раздражённый их завыванием, встал с топчана и заткнул им грязною тряпкой рты.

И совсем уже было я заглушил двигатель, когда моё внимание привлекло слабое сияние справа. Нет, скорее, мягкое и рассеянное свечение. Словно на краю чащи светились гнилушки.

Первой мыслью моей было попросту отметить это событие, как приятное и забавное порождение природы, и я начал было даже утрачивать к нему интерес, как что-то уже привычное по предыдущему, памятное по обрывкам видений шевельнуло мои спящие «вторые» нервные центры. Я более заинтересованно повернул голову в сторону исходившего из-за деревьев света и обнаружил, что световое пятно ширится, медленно растёт и вроде даже неуловимо пульсирует. Его игра словно носила некий осмысленный подтекст. Оно словно манило и звало.

Меня!

Тогда я решительно повернул ключ, заглушив машину, дёрнул «ручник», и стал не спеша и без особо резких движений выбираться из неё, словно не в силах решить, какой из «сторон» мироздания принадлежит это странное явление.

Не успев сделать нескольких шагов, я почувствовал, как прихлынуло и захватило всё моё существо подзабытое, было, «ЭТО»…

Словно искушённый в охоте зверь, подкравшийся из чащи, «оно» набросилось на меня, словно оголодавший хищник.

Из района затылка по телу полилось знакомое уже мне покалывание, наполняя тело упругостью и мучительно быстро растущим весом и размером. Оно рвалось к моему мозгу, нервно подрагивая каждой своей, жаждущей меня, своей законной пищи, клеточкой. Остановившись в какой-то, одной ей известной и определённой точке, оно настороженно замерло, словно принюхиваясь и не в силах пока решить — «взорвать» ли уже меня изнутри болью отупляющей мощи или же повременить до той поры, пока я сам не выясню для себя, насколько враждебно, «дружественно» или нейтрально для меня всё происходящее.

Было такое ощущение, словно тело, сердце и сосудистая система катастрофически не успевали за ростом нагрузок, на плечи давила приличная тяжесть. А затем в меня словно впустили струю компенсирующего давление воздуха. Я чувствовал непомерную величину вливаемых в меня сил, но вместе с тем они не были ни обременительны, ни угрожающи, ни неуклюжи.

Я словно наливался густой, упругой ртутью и приобретал невиданные физические размеры. Разум мой балансировал на тонкой незримой грани восприятия существующей реальности бытия и сполохов постепенно нарастающей отчуждённости.

Все тяготы, беды и радости ЭТОГО мира для меня становились несущественными. Я будто превращался в стороннего наблюдателя в собственном доме.

Пред глазами полыхнули тысячью солнц многокрасочные «радуги», острота зрения возросла тысячекратно. Скорее, я теперь «чувствовал» глазами и «угадывал» происходящее, нежели видел, в привычном понимании этого слова. Слух резануло нарастающим рёвом цунами, и теперь я готов был поклясться, что слышу тарахтящее от частоты дыхание комара, торопливо летящего от меня за сотни метров…

Перемены становились настолько стремительными и разительными, что я не успевал даже сообразить, как мне следовало бы на все метаморфозы реагировать. Всё просто ШЛО.

Своим, непонятным мне чередом, и по странному стечению ли обстоятельств, или сыграло роль подсознание, «видевшее» это уже не раз, но я не могу утверждать, что поддался панике. По крайней мере, до того момента, как…

Невзначай впервые в такие моменты взглянув на самого себя, для чего мне понадобилось оторвать глаза от источника моего непосредственного интереса, я увидел своё собственное тело в этот «переходной» момент, в котором оно и зависло в «раздумье»…

Тут же некое размашистое чувство, весьма отдалённо смахивающее на потрясение и шок одновременно, на долю секунды затмило мой заметавшийся в панике мозг. Моя впечатлительность, буде у меня её всегда было столь мало, и та испуганно пискнула и спрятала побелевший нос в мгновение ока вырытую ею же нору.

Потому как для моей собственной, «новой» самооценки я выглядел воистину впечатляюще. И впервые мог наблюдать за собственным преображением воочию…

Пожалуй, лишь в фантастических фильмах можно было бы видеть, как сквозь полупрозрачность серо-голубого «тумана» кожи видны пульсирующие вены и перекатывающиеся тугими желваками мышцы. Огромные узлы, горы мускул, которым позавидовал бы и Геркулес. Античный герой, волею Юпитера превращённый в подобие оборотня в полнолуние, просто обалдел бы.

Особенно, если бы он вдруг узрел, как под напором гигантского, стремительно растущего торса трещит и лопается на нём крепкая джинсовая ткань, и сквозь её нитяные обрывки прорывается на волю бушующая, неукротимая плоть.

Я смотрел на собственное «не Я» оторопело и никак не мог взять в толк, наяву ли всё это, или я нахожусь в той шизоидной фазе сна, отвечающей за мнимую полуявь, из которой прут и прут ночные ирреальные кошмары…

…А потом мне на секунду стало действительно страшно…

Пожалуй, лишь тот «личностный капкан», которым полновесно наделил мою вторую «сущность» доселе неизвестный мне шутник, приводящий меня в это нынешнее чудовищное состояние, позволял мне не сойти в тот же миг с ума.

Уверен, что подобного зрелища, особенно на палитре собственного тела, не выдержит никто из обычных людей. Разве только тот, кто уже и так сумасшедший…

Однако моя, привычная мне в повседневной жизни натуральность, сумела пробиться сквозь барьер тотального контроля лишь на краткий миг, а затем пелена умиротворения, упавшая на мой рассудок, превратила все впечатления и мысли в обыденность, заставила умолкнуть все лишние эмоции и мысли…

Я находился в полном сознании и трезвом уме. Всё на этот раз, как я понимал и мог оценивать, происходило словно нарочито медленно и торжественно. Будто с тем, чтобы я сам мог в полной мере ощутить и оценить бремя и величие своего «триумфа».

Запомнить и отложить в памяти каждый их оттенок, каждое движение и событие, отражающие моё отнюдь не будничное преображение.

Словно тот, кто ставил сей неописуемый и грандиозный спектакль, оставил мой «выход» для меня же самого на закуску, как последний штрих в непонятной мне до сих пор, но поистине великой Пьесе Перемен.

…Меня словно до бровей накачали обезболивающим в совокупности с депрессантами и кинули в пылающее жерло действительности. При этом я абсолютно спокойно мог наблюдать за происходящим, не теряя рассудительности, способности адекватно реагировать на происходящее и делать вполне осмысленные выводы и движения.

Иными словами, я помнил всё. Весь процесс, от мелочей начал и до понимания глобальности затеянных деяний.

Надо отметить, что вместе с бесконечно готовым восклицать по поводу необычности момента удивлением из головы попутно выветрились все впечатления прошлых дней. Всё стало неважно, будто всё встало на те места, откуда и должно изначально расти.

Самое странное заключалось в том, что я сам начал считать своё нынешнее состояние единственно правильным и естественным из всех возможных…

И чётко осознавал, что вот оно и пришло — долгожданное время действовать.

К вящему своему удовольствию, я вдруг осознал, что всё, что мне предстоит отныне сделать, есть правильно и справедливо. И что всё, что происходит со мною, есть лишь логическое завершение давно и скорбно разыгранной кем-то партии Жизни.

…Подняв внимательную голову и прислушавшись, моя совесть одобрительно заворчала и, спрыгнув решительно с полатей, с готовностью пристроилась рядом, изготовившись к совместному «походу».

Поэтому я без сомнений и колебаний открыл, а точнее, просто отломил крышку багажника машины, отбросил в сторону дверцу и достал свёрток. Не могу передать, с каким тайным, тихим наслаждением я облачался в эту крайне удобную, словно по мне сшитую, одежду…

Я находил её совершенной.

Казалось, каждая её складка понимает и чувствует меня лучше, чем тысяча умудрённых повсеместным дебилизмом психиатров. Чем миллион искушённых гейш и массажисток.

Я не чувствовал её веса. Она была будто соткана из лоскутов небесных сфер, из невесомого шёлка облаков и неги первых лучей на восходе.

Она ласкала моё могучее тело, словно мать дитя, и примиряла меня с жестокой и неразумной действительностью Бытия.

Ровно колыбель, она вбирала меня и защищала в своих объятьях.

Когда же я достал и поднял перед лицом на согнутой в локте руке не виданное более одного раза никем из живых оружие, вгляделся в тонкую, едва уловимую лазурь его безупречного зеркала, я впервые осознал, что сила Миров есть ничто по сравнению с совершенством Права дарить или отнимать Источник. Саму жизнь.