Иерусалим - Сельма Лагерлёф

Гертруда взяла письмо и прочла его, а потом взглянула на Габриэля.

— Так это и убило ее? — спросила она.

Габриэль кивнул головой:

— Да, я думаю, что это и убило ее.

Гертруда громко воскликнула:

— Иерусалим, Иерусалим, ты отнимаешь у нас всех братьев! Мне кажется, что Бог покинул нас! — рыдала она.

В эту минуту в ворота вошла миссис Гордон и послала Габриэля и Бу на кладбище, а Гертруда пошла в маленькую комнату, где еще недавно жила с Гунхильдой, и провела там весь вечер.

Она сидела, охваченная сильным страхом, словно в ожидании появления привидений; ей казалось, что в этот день должно случиться что-то еще худшее, что-то словно притаилось в углах, готовое напасть на нее. Гертруду мучили робкие сомнения.

«Я не понимаю, зачем Господь послал нас сюда? Ведь мы приносим несчастье и себе и другим».

Она боролась с отчаянием, но ничего не получилось; и она начинала перечислять всех, кого постигло несчастье после их переселения. Ведь было так ясно и несомненно, что Сам Господь повелел им отправиться в Иерусалим, так почему же они терпят столько горя?

Она достала бумагу и чернила, чтобы написать родителям, однако не могла написать ни слова.

— Что я им напишу, чтобы они поверили мне? — воскликнула она. — Да, если я лягу и умру, тогда они, может быть, и поверят, что мы невинны.

Наконец наступил вечер, а за ним и ночь. Гертруда чувствовала себя такой несчастной, что не могла заснуть. Лицо Гунхильды постоянно стояло перед ней; она непрестанно спрашивала себя, о чем раздумывала покойница, и ей казалось несомненным, что Гунхильда умерла с тем же вопросом на устах, какой мучил и ее.

Рано-рано утром Гертруда оделась и вышла.

За последние сутки она так далеко отошла от Христа, что даже не знала, как ей снова найти к Нему путь. И вот утром ее охватило горячее стремление пойти в такое место, которое несомненно посещал Спаситель. Таким местом была только Масличная гора. Гертруда подумала, что, придя туда, она снова станет ближе ко Христу; и, быть может, там ее снова осенит Божия любовь, и она поймет, чего же Он от нее хочет.

Когда девушка вышла в ночную мглу, ее охватил страх. Перед ней снова встали все несчастья, случившиеся за прошлый день.

По мере того как она поднималась выше на гору, на душе у нее становилось легче. Подавленное настроение исчезло и Гертруда начала яснее осознавать происходившее.

«Да, это можно объяснить только одним, — думала она. — Если возможна такая несправедливость, значит близок конец мира. Чем же иначе можно объяснить, что в мире царит неправда, что Господь не может помешать злу, что святые терпят преследование, а ложь не встречает никакого противодействия».

Гертруда остановилась в задумчивости. Да, действительно, приход Спасителя близок, и скоро она увидит Его спускающимся на облаке с небес.

Если это так, то можно понять, почему они все были призваны в Иерусалим. Господь оказал великую милость ей и ее друзьям, послав их сюда навстречу Иисусу. Девушка сложила руки в восхищении и радости при мысли об этом величественном зрелище.

Быстрыми шагами поднималась она по горе, пока не достигла вершины, откуда Иисус вознесся на небо.

Она не могла ступить на самое священное место, и, стоя лишь возле него, смотрела на облака, бегущие по утреннему небу.

«Может быть, этот день наступит уже сегодня», — думала она. Гертруда сложила руки и устремила свой взор к небу, покрытому легкими облачками.

— Он придет, — говорила она. — Он непременно придет!

Девушка пристально глядела на разгорающуюся утреннюю зарю, словно видя ее в первый раз. Ей казалось, что она видит самую глубину небес. На Востоке ей виделся глубокий свод с широкими и высокими воротами, и ей представлялось, как эти ворота распахнутся, и из них выступит Христос во славе со всеми Своими ангелами.

Немного спустя врата востока действительно распахнулись и солнце выплыло на небо. Неподвижно, затаив дыхание, стояла Гертруда, наблюдая как солнце заливало своими лучами горы на западе от Иерусалима, где гряда холмов была похожа на морские волны. Вот солнце поднялось настолько высоко, что лучи его засверкали на кресте купола церкви Гроба Господня; тогда Гертруда вспомнила, что, по преданию, Христос должен явиться при восходе солнца на крыльях утренней зари, и поняла, что в этот день Его уже нечего ждать. Девушка, однако, не чувствовала себя ни подавленной, ни расстроенной.

— Значит, Он придет завтра, — говорила она с полной уверенностью.

Гертруда спустилась с горы и вернулась в колонию, вся сияющая счастьем, но она не спешила ни с кем поделиться своей великой радостью. Целый день сидела она за работой и говорила о самых обыкновенных вещах.

На следующий день, на рассвете, Гертруда опять стояла на Масличной горе.

И каждое утро она возвращалась туда, потому что хотела быть первой, кто увидит Христа, снисходящего с небес во всей славе Своей.

На ее прогулки скоро обратили внимание в колонии, и Гертруду попросили прекратить их. Колонисты доказывали ей, что им может только повредить, если люди будут видеть, как она каждое утро стоит на коленях на Масличной горе, ожидая пришествия Спасителя. Если она будет продолжать в том же духе, то гордонистов обвинят еще и в безумии.

Гертруда обещала послушаться и оставаться дома. Но на следующий же день она проснулась на рассвете и ей стало совершенно ясно, что именно в этот день и должен прийти Христос. Она не могла больше совладать с собой, встала и быстро отправилась на гору, чтобы встретить своего Господа и Спасителя.

Это ожидание стало ее второй натурой. Гертруда не могла ни бороться с ним, ни преодолеть его. Во всем остальном она была прежней: мысли ее были в полном порядке, она стала только заметно веселее и ласковее, чем прежде.

Спустя некоторое время все так привыкли к ее утренним прогулкам, что не обращали на них никакого внимания. Выходя однажды утром, Гертруда увидела у ворот чью-то темную тень, будто поджидавшую ее. Поднимаясь на гору, она слышала за собой шаги подкованных железом сапог. Девушка никогда не оборачивалась и не заговаривала с этой тенью, но чувствовала себя в безопасности, когда слышала позади эти тяжелые шаги.

Иногда, спускаясь с горы, она встречалась с Бу, который стоял, прислонясь к стене, и ждал ее с видом верной собаки. Бу краснел и отворачивался в сторону, а Гертруда проходила мимо, делая вид, что не замечает его.

VII

Гордонисты были очень рады, когда представилась возможность нанять роскошный новый дом у Дамасских ворот. Он был такой большой, что почти все члены колонии могли в нем поместиться, и только немногие семьи должны были жить отдельно. Было очень приятно жить в этом доме с его прекрасными залами и открытыми галереями, где даже в самые жаркие дни царила прохлада. Колонисты не могли отрешиться от мысли, что Господь оказал им Свою особую милость, послав им это жилье. Они часто говорили, что не знают, как им поддержать общность имущества и единство, если они будут жить не в одном доме, а разбросанными по всем частям города.

Дом этот принадлежал Барам-паше, тогдашнему губернатору Иерусалима, который построил его года три тому назад для своей любимой жены. Он думал, что доставит ей большую радость, выстроив такой дом, где она могла бы поместиться со всеми своими домашними — сыновьями и их женами, дочерьми и их мужьями, детьми и слугами.

Когда дом был готов, и Барам-паша с семьей переехал в него, с ним случилось большое несчастье. В первую же неделю по переезде умерла одна из его дочерей, на следующей неделе умерла другая дочь, а немного погодя умерла его любимая жена. Охваченный глубокой скорбью, Барам-паша поспешил выехать из дворца; он велел запереть и заколотить его, и поклялся никогда не переступать его порога.

С тех пор дворец стоял пустым, пока весной гордонисты не обратились к Барам-паше с просьбой сдать им дом. Получив его согласие, они очень удивились, так как считали, что Барам-паша не разрешит никому жить в стенах его дворца. Когда осенью относительно гордонистов разнеслись злые сплетни, многие из американских миссионеров начали обсуждать, как бы им принудить колонистов покинуть Иерусалим. Они решили отправиться к Барам-паше и поговорить с ним о людях, снявших его дом. Американцы сообщали ему все дурное, что слышали о гордонистах, спрашивая Барам-пашу, как он может допускать, чтоб такие люди, достойные лишь презрения, жили в доме, который он построил для своей жены.

Было восемь часов прекрасного ноябрьского утра; душная ночь, царившая над Иерусалимом, померкла, и город постепенно принял свой обычный вид. Нищие уже с рассвета заняли свои места у Дамасских ворот, а уличные собаки, бродившие всю ночь, прятались в канавах или на кучах мусора, которые служили им убежищем для сна. Около самых ворот расположился на ночь маленький караван. Теперь погонщики увязывали товары и взваливали их на спины опустившихся на колени верблюдов, которые громко кричали, чувствуя на спине тяжелую кладь. К воротам быстрым шагом направлялись крестьяне, неся в город корзины с зеленью. Пастухи спускались с гор и торжественно проходили в ворота, ведя за собой большие стада обреченных на убой овец и дойных коз.