Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

12_____

Когда я прочитал дневник Нувелю, он стал говорить, что Маслов ярый профессионал, что все это factice[104] (но есть вещи, которые, находясь все минуты в моем присутствии, нельзя сделать заранее) и т. д. Меня это раздосадовало, будто я ничего не могу отличить, ничего не знаю, и потом, я люблю factice, это даже не все равно, а лучше, и нужно совсем потерять чувствительность нервов, мускулов, эпидермы, чтобы от самих искусственных движений не прийти в возбуждение уже не искусственное. У Маслова 2 лица: желтое, потасканное, [очень][105] некрасивое в шляпе на воздухе, и веселое, милое, румяное и ужасно молодое на подушке при свечах. Конечно, я благоразумен романтически не приписывать какого-либо расположения ко мне лично. В магазине Броскин с утра, по просьбе уехавшего со Степаном во Псков Казакова. Я все твердил, что осенью выкрашу волосы в соломенный цвет, чем приводил в негодование Сашу. Он даже рассердился. Звал завтра зайти <между> 11—1, когда и он зайдет. Это удивительно, я в него почти уже даже не влюблен, будто рукой сняло. После обеда поехал за покупками. Подъезжая к дому, видел Вячеслава, уже дожидающегося. Я страшно торопился приготовлять, но продолжал и при гостях. Вячеслав очень милый, хотя в фуражке и вскользь лучше лицом, но вблизи милые глаза (хотя и очень подозрительно смотрящие) и рот. Пили чай, пиво, играли «Faust» и Шуберта, болтали. Нувель меня изводил, и почему-то сегодня мне это было неприятно. Рассказы политические о движении в войсках и личных опасностях Вячеслава, sont des contes à dormir debout[106]. Это напоминает XX век. Нувель стал очень нежен с ним, это неловко и всегда несколько смешно, когда это в присутствии. Потом ушли в мою комнату, я заснул на диване, мне было несколько грустно, и смешно, и неловко, и весело, будто зависть, положение Лепорелло, сводника, и все из новелл Боккаччьо. На прощанье я бегло поцеловал Вячеслава и поехал с Нувелем, забрав остатки провизии. Он в третий раз возвращается с расстегнутыми ботинками. Утро было розовое, и Исакий легок и воздушен. Я был перед обедом в парикмах<ерской>, где мыл голову и стригся, там очень подозрительный мастер, он всегда так медлит со мною, так улыбается, жеманно разговаривает, вроде того что он будет «скучать», если я перекрашу волосы, что это прямо смешно. Некрасив, особенно именно когда улыбается. От Сережи скучное генеральское письмо; там дуются на меня, что ли?{272}[107]

13_____

Очень жарко, но в комнатах — ничего. После завтрака, поздно, хотел пройтись до обеда, к которому мы ждали Сомова. Пошел на Васильевский к Каратыгиным. Они собирались обедать, он в цветной рубашке, в жилете, вроде сапожника в кругу семьи. Шел по старым знакомым улицам, мимо прежней парикмахерской, мимо дома на Галерной, куда ездил к Болеславу и т. д. К обеду приехал Сомов, сказавший, что был у Коровиных, которые «умоляли» нас всех прийти вечером, хотя бы в 12 ч. к ним. У нас были еще планы идти в Таврический или к Ивановым, которым, с общего совета, я решил прочитать дневник, только мы не знали, куда девать имеющего прийти Нурока. Нурок принес Сомову лиловатый галстух и страничку старой английской музыки и показывал каталоги продавца искусственных членов, эротических фотографий и книг, восточных парфюмерий, любовных пилюль, возбуждающих напитков и карточки entremetteuse[108] с красным сердцем наверху. Все описания звучат по-немецки великолепно-подло и торжественно-неприлично. Но что за типы существуют! Разве это — не прелесть? не XVIII siècle? Поехали с Сомовым к Ивановым, которых увидели подходящими к дому. Вскоре приехал и Нувель. Ивановы много говорят о путешествии, не знаю, что там действительно, что мечтательно, но, кажется, Л<идия> Дм<итриевна> действительно едет в Женеву. Бедный Вяч<еслав> Ив<анович>, на чьем же попечении он остается? Говорили об Уайльде; Сомов тоже ему не верит. Читал дневник. Это было очень важно для меня и, почему-то думаю, и для Ивановых. Что бы ни было дальше, лед сломан. Вяч<еслав> Ив<анович> не только говорил о художественности, но не отвратился и от содержания и согласился даже, что он целомудрен{273}. Потом он с Нувелем спорили, потом мы втроем поехали домой. Гафиз будет в пятницу. Сомов писать портрета не отдумал, но деньги, ах, деньги тают, как снег!

14_____

Я поступаю как безумный, как ребенок, тратя последние деньги, зная, что мне неоткуда будет получить потом долгое время. Но мною овладело какое-то веселое сумасшествие, и я будто переживаю весну 93<-го>, 94<-го> годов, особенно с тех пор, как познакомился с Масловым. Днем был дома, брал ванну, выводил волосы. Письмо от Глазенапа вычурное, но любезное и почтительное; не поехать ли мне к нему? Дома был Бакст, у которого было назначено rendez-vous, не состоявшееся, т. к. птичка не прилетела. Он бестолково критиковал и В<альтера> Ф<едоровича>, и меня, и дневники, говорил, что я провожу какую-то линию, симплифицирую[109] свою жизнь намеренно и т. п. После обеда, часов в 9, поехали в Таврический; Павлика нашли не сейчас, и потом он куда-то исчезал. Сидели Сандерс, муж читал газеты, она с большим ридикюлем, вроде как ходят в бани. Потом они гуляли. В театре шла «Пиковая дама», мы зашли под крышу. Нувель говорил про здешние нравы, что в бесплатных местах интриги и завязываются и развязываются; стоит поместиться с руками за спиной перед кем-нибудь грамотным, как вы почувствуете в руках нечто, могущее вас привести в недоуменье, если вы непосвященны. Говорят, был такой случай и скандал. Были все те же приблизительно: вольноопределяющийся беспощадно стрелял глазами. Пришел Вячеслав, отдал честь; я стал гулять с Павликом; подошел Нувель и раньше, чем поехать с нами, сказал Вячеславу, что будет за ним следить, что оказалось ненужным, т. к. тот ожидал Пимы. Поехали втроем в Мариинскую; Нувель меня опять начал изводить; в гостинице приготовились закрываться, т<ак> что мы, подождав В<альтера> Ф<едоровича>, поправлявшего отчего-то все валящиеся у него подштанники, отправились в «Москву», куда надеялись, что меня пустят{274}. Пили мадеру, Cacao Chokoo, ели сыр и ягоды. Нувель отчаянно меня изводил. Поехали домой; куда поехал В<альтер> Ф<едорович>, не знаю, он целый день был без задних ног, усталый и расслабленный, и только под вечер разгулялся немного. Павлик был, конечно, очень мил, хотя его фасончики меня не так уже поражали, как первый раз. Он нет еще 2-х лет, как в Петербурге, из Вологодской губернии. Меня удивило, когда он смотрел мои галстухи, знание названий цветов и материй: serpent, cocq de roche, vielle rose, были отлично и с увлечением ему известны. Был, конечно, очень мил, у него длинные ноги, хотя он несколько худ, может быть. Спал потом плохо. Провожал его в поддевке на совершенно голом теле. Он просил приходить в воскресенье, но не знаю, насколько это исполнимо.