Вооруженные силы Юга России. Январь 1919 г. – март 1920 г. - Антон Деникин

«В нашей записке был дан план концентрации власти с привлечением в нее казачьих элементов. При этом имелось в виду, что опыт коалиции, вызвавший провал основной земельной реформы и всего местного гражданского строительства, осужден. Мы ожидали смены почти всего действующего состава, начиная с главы правительства. Но назначением генерала Лукомского предрешался вопрос о дальнейшем направлении внутренней политики. Этим устанавливалось ее правое направление с сохранением военной бюрократизации гражданского управления. Подчиняясь этому решению, мы должны были направить все внимание на создание сильной, а следовательно, однородной и технически наилучше оборудованной власти. Отсюда вытекала необходимость именно в рядах правых искать наиболее сильных, наиболее активных элементов. Мы прежде всего обратились к Савичу, но, когда он категорически отказался, остановились на Кривошеине и Чаеве. В тяжелых условиях переживаемого момента мы не считали себя вправе считаться с политическими и иными недочетами этих людей, на которые мы своевременно указывали и главнокомандующему, и считали себя, по долгу совести, обязанными указать на них, как на наиболее сильных и пригодных для однородного и способного к действию правого кабинета».

Впрочем, Н. И. Астров несколько иначе определял отношение либеральной группы:

«Мы не хотели усмотреть в этом принятие нового — правого — курса. Но это было и не то, что мы предполагали, ибо образовывалось новое правительство — не определенного политического курса, связанное с Вами единством понимания политических задач, а чисто техническое для наилучшего разрешения невероятно сложных технических задач, выдвинутых временем и обстановкой.

Политический момент отступал на задний план, стушевался перед техническими трудностями задач.

Отсюда — право выбора техников отовсюду».

Главы остальных ведомств остались на своих местах, а не получившие портфелей члены бывшего «Особого совещания», кроме Соколова, вошли в состав «Совещания по законодательным предположениям». В таком виде новое правительство — по существу старое, перейдя в Новороссийск, некоторое время еще продолжало свою деятельность, в силу сложившейся обстановки сводившуюся исключительно к ведению текущих дел.

Наступал период ликвидации и эвакуации.

Все эти перипетии, связанные с «реорганизацией» правительства, представляют, может быть, интерес для истории русской общественности. Но, как показало ближайшее будущее, то или иное решение никакого влияния на ход событий уже оказать не могло.

Я не знаю, нужно ли говорить о тех побуждениях, которые руководили мною в дни перестроения власти… Мне казалось, что и тогда они были достаточно ясны и вовсе не прикровенны.

В сущности, все в правительстве должно было оставаться по-старому до создания новых форм управления, слагавшихся в процессе работы Южно-русской конференции.

Последние приказы мои означали: невозможность опереться на либералов, нежелание передать власть всецело в руки правых, политический тупик и личную драму правителя.

В более широком обобщении они свидетельствовали об одном, давно назревшем и теперь особенно ярко обнаружившемся явлении: о кризисе русского либерализма.

«Особое совещание» и с ним целый период жизни противобольшевистского Юга отошли в прошлое. Судить нас будет история. Я хотел бы отметить одно только явление, общее для всех поднявшихся против безумного советского режима частей Российского государства — общее для Севера, Востока, Юга и Запада, для казачьих областей, закавказских новообразований и западных лимитрофов…

Первые же шаги насаждения государственного строя на обломках прежнего, поросших большевизмом, различаясь внешними формами, большей или меньшей радикальностью и демократизмом содержания, худшей или лучшей организацией, имели везде одну, проникавшую существо их черту: они направляли народную жизнь в старое русло.

Одни — в нетронутое, затянутое тиной, другие — в расчищенное, углубленное, но все же прежнее. В расчете на то, что над страной пронеслась только буря, опрокинувшая, изломавшая реальные ценности, накопленные веками, трудом и разумом поколений, а не наступил глубокий процесс, переродивший духовную природу и психологию нации.

Свидетельствовало ли это явление только о той цепкой связи и зависимости от прошлого, которое довлело над страной и строителями, быть может, иногда помимо сознания и воли их?.. Исходило ли оно из бессилия и неумения деятелей революции прорыть, не выжидая, новое русло, в которое могла бы хлынуть и успокоиться очищенная в крови и страданиях волна народной жизни?.. Или, наконец, было оно признаком жизненности основных вех, по которым шло последовательно, веками, русское строительство?..

Ответ даст будущее.

Глава XVI. Поход на власть

Начало 1920 года, наряду с тягчайшими трудностями стратегическими, осложнено было сильным походом на власть.

Шел он с двух сторон.

Генерал Врангель, получив назначение формировать казачью конную армию, прибыл в Екатеринодар, где имел ряд совещаний с кубанскими деятелями. На этих совещаниях были выработаны общие основания формирования трех кубанских корпусов, во главе которых должны были стать генералы Топорков, Науменко и… Шкуро.

Предназначение генерала Шкуро представилось мне довольно неожиданным.

После освобождения Шкуро от командования корпусом, в силу неприемлемости его для генерала Врангеля, Шкуро, по личной его просьбе, предоставлено было Ставкой объехать кубанские станицы и поднять сполох. Популярность его среди кубанцев сохранялась, а отрицательные стороны его деятельности в глазах казачества не были одиозны.

13 декабря барон Врангель послал телеграмму кубанскому атаману, с копией в Ставку: до сведения его дошло, будто Шкуро начинает формировать нештатные добровольческие части на Кубани. Барон просил задержать эти формирования до прибытия в Екатеринодар с его планом организации командируемого туда генерала Науменко.

Генералу Шкуро было предоставлено подымать казачество, а не вести формирования[197], и потому моим штабом отправлена была на его имя соответственная телеграмма. Местопребывание Шкуро не было точно известно, и служба связи отнеслась с исключительным вниманием к пожеланию генерала Врангеля, разослав телеграмму эту в целый ряд попутных станиц. Всюду, где появлялся генерал Шкуро, ему вручали телеграмму, содержание которой, довольно резкое, становилось известным и подрывало его престиж. Он протелеграфировал в Ставку о своей обиде, бросил «уговаривание» и вернулся в Екатеринодар. Дальнейшие эпизоды так излагаются генералом Шкуро: