Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий - Лариса Андреевна Черкашина

Павел Евгеньевич Рейнбот (1855–1934). Секретарь Пушкинского лицейского общества, учёный хранитель Пушкинского Дома при Академии наук; библиофил, коллекционер.

Выпускник Императорского Александровского лицея 1877 года. Став дипломированным юристом, снискал известность отнюдь не модного адвоката и не строгого обличителя-прокурора. Нет, в Петербурге он прославился как страстный библиофил, собиратель Пушкинианы и редкостных фолиантов XVIII века.

Пушкинский «Медный всадник» с иллюстрациями Бенуа; гоголевский «Невский проспект» с рисунками Кардовского; басни Крылова, украшенные «быстрой кистью» Орловского (художника, некогда восхищавшего Пушкина) – это лишь малая толика из книжных «жемчужин» Павла Рейнбота.

Но, пожалуй, главное деяние Павла Евгеньевича – его ревностное служение памяти Поэта. Павел Евгеньевич, будучи хранителем лицейского Пушкинского музея, немало способствовал пополнению его собраний. И во всех юбилейных торжествах славного столетия Лицея принимал самое живое участие. Малоизвестный факт: живописный шедевр «Пушкин на экзамене в Царском Селе 8 января 1815 года» кисти Ильи Репина явился на свет благодаря горячим просьбам Павла Рейнбота к художнику.

Пушкин на экзамене в Царском Селе 8 января 1815 года. Художник И.Е. Репин. 1911 г.

В преддверии лицейского юбилея Павел Евгеньевич обратился к мастеру с просьбой «принять на себя труд написать картину». На выбор были предложены два сюжета: торжество открытия Лицея или знаменательный переводной экзамен, на коем присутствовал Гавриил Державин. Репину более импонировал последний сюжет. Павел Рейнбот, получив согласие живописца, напутствовал его на создание будущего шедевра: «Благодаря Вам, Илья Ефимович, знаменательный момент, когда маститый певец Фелицы Державин, на склоне своих дней, благословил юношу-лицеиста Пушкина, момент уже занесённый в летописи русской литературы, получит ещё яркое выражение в истории русской живописи… Вы, Илья Ефимович, создадите новый памятник великому поэту и вместе с нами, старыми и молодыми лицеистами, членами Пушкинского лицейского общества, все русские люди от души скажут Вам спасибо за труд, принятый Вами на себя, по девизу Лицея «Для общей пользы».

Сам Репин, завершив картину, по его же словам, не раз благодарил «Бога и судьбу за этот дивный сюжет», на который сам он никогда бы не отважился.

Сохранилось и удивительное признание великого художника: «Лицо и фигура мальчика-Пушкина на моей картине составляет радость моей жизни. Никогда мне ещё не удавалось ни одно лицо так живо, сильно и с таким несомненным сходством, как это – героя-ребёнка». Дорогое откровение, и вряд ли оно состоялось, как не явилось бы миру это историческое полотно, если бы не страстное желание самого Рейнбота!

Павел Евгеньевич снискал среди единомышленников почётный «титул» «Бессменного секретаря» Пушкинского лицейского общества, созданного в год празднования столетия поэта. Он же – один из отцов-основателей Пушкинского Дома. В тревожном семнадцатом принял непростое, но единственно верное решение: передать обожаемый им музей Пушкинскому Дому. Вот как о том в марте 1917-го писал его директор Борис Модзалевский: «Сейчас звонил мне Рейнбот и сообщил, что судьбы Лицея сейчас решаются, что возник вопрос о судьбе Пушкинского лицейского музея, который надо спасать сегодня-завтра. Он спрашивает меня, примет ли Академия его теперь же, т. к. он, Рейнбот, с согласия других, принял решение передать музей Пушкинскому Дому».

Так уж совпало, что и другое любимое детище Павла Рейнбота – созданный им «Кружок любителей русских изящных изданий» – распалось вместе с Российской империей, в грозном семнадцатом. При всей несопоставимости тех событий есть некая их логическая связь: рушился привычный мир, и никому в бурлящей, обезумевшей России не было дела до «изящных изданий» минувшего века…

В те тревожные дни Павел Рейнбот перебрался из Северной столицы в своё полтавское имение, решив в родном краю переждать смутные времена. Но в 1921-м не выдержал спокойной и сытой жизни, вернулся в голодный Петроград и тотчас приступил к былым обязанностям музейного хранителя.

Знать бы ему, что в недалёком будущем его ждёт арест по «Делу лицеистов»! Арестовали Павла Евгеньевича не в февральский день, как большинство его друзей, а 1 апреля 1925 года. Будто кто-то зло подшутил в день розыгрышей над семидесятилетним Рейнботом, признав его «участником контрреволюционной монархической организации»! Приговор, хоть и не правый, чрезмерной строгостью не отличался: «за недоносительство» Павлу Евгеньевичу грозила пятилетняя ссылка на Урал (позднее заменённая на трёхлетнюю) с конфискацией имущества.

Тесней, о милые друзья,

Тесней наш верный круг составим…

В ссылке в Свердловске работал в областном архиве, занимаясь разборкой всевозможных документов. Как знать, не попадались ли ему в руки дела, связанные с расстрелом царской семьи?! Ведь минуло всего семь лет после казни августейшей семьи в доме Ипатьева, ещё свежа была память о гнусном преступлении. Но даже если бы он и знал страшные подробности казни августейшей семьи, да и всю кровавую интригу, закрученную большевиками, как бы он смог употребить те свои знания?!

Жизнь продолжалась и в ссылке. Павел Евгеньевич остался верен прежним идеалам, впитанным со времён лицейской юности, и памяти своего кумира. В марте 1926 года ссыльный Рейнбот прочитал (и с большим успехом!) в Уральском областном музее доклад: «Последние годы жизни Пушкина по неизданным документам».

Вскоре его ждали новый арест и высылка в Тюмень. Но и там нашлась привычная для него работа в местном архиве. Павел Евгеньевич с присущим ему оптимизмом писал оставшимся на воле друзьям: «Люди живут и в Сибири. <…> Передвинули меня на 200 вёрст на восток, автоматически, в числе многих других, говорят, что мы слишком «зажились»… От Свердловска, столицы Урала, до Тюмени езды (по железной дороге) всего десять часов, меня же «везли», если не с чувством и с толком, то с расстановкой, ровно десять суток. <…> Но сейчас я уже почти отдохнул и, вероятно, завтра или послезавтра зароюсь опять в архив, который здесь помещается не в скромной немецкой кирхе, как в Свердловске, а в целом монастыре петровских времен. Каюсь: я рисковал попасть в Ялуторовск, но при всей моей товарищеской любви к В.К. Кюхельбекеру очень рад, что «оставили» меня здесь».

Из края в край преследуем грозой,

Запутанный в сетях судьбы суровой…

Дочь Мария стучалась во все инстанции, не переставая хлопотать за ссыльного отца, – и добилась-таки решения Коллегии ОГПУ по досрочному его освобождению. Правда, без права проживания в шести значимых городах страны. Но нелепое ограничение вскоре сняли, и в мае 1927-го Павел Рейнбот вернулся в Ленинград. И (о чудо!) был принят в Пушкинский Дом на должность научного сотрудника. Вновь с