Боярские дворы - Нина Молева

Между тем Петр со временем сменил гнев на милость. В 1722 году Бесящей получил титул графа и придворный чин обершенка. При Петре II он стал генерал-майором и наследовал все огромное состояние брата Федора, адмирала. Но хотя Бесящей и пережил своих братьев, сам умер в 1731 году, передав апраксинские богатства единственному сыну, Федору Андреевичу, который к тому моменту имел чин генерал-лейтенанта. Среди полученных последним от вступившей на престол Елизаветы Петровны наград находился и земельный участок будущего Апраксина Двора в Петербурге. Детей у Ф. А. Апраксина было много, но Апраксин двор он завещает сыну Матвею, в котором, кажется, оживает характер деда.

Современники с любопытством наблюдали, как в 1780 году М. Ф. Апраксин продал этот участок своей сестре, Н. Ф. Ласунской, которая, нимало не медля, перепродала его другой сестре — А. Ф. Разумовской, а А. Ф. Разумовская позднее утвердила его за внуком Матвея Федоровича. Олтуфьево постигла в чем-то схожая с Апраксиным Двором судьба. Можно было удивляться быстроте, с которой М. Ф. Апраксин поторопился разделаться с былой акинфовской вотчиной. Еще удивительнее казались действия покупательницы.

Н. Ф. Брюс — третья жена племянника знаменитого Я. В. Брюса, Александра Романовича. Первой женой А. Р. Брюса стала Анастасия Михайловна Долгорукова, дочь члена Верховного тайного совета. В июле 1729 года такой брак обещал блестящую придворную карьеру: родство с любимцами императора стоило дорого. Постигшая Долгоруковых опала разрушала все надежды, и все же А. Р. Брюс с завидным упорством продолжал рассчитывать на выгодную женитьбу. Ровно через шестнадцать лет, в июле 1745 года, его жены не стало — в декабре он вступает в брак с другой представительницей той же семьи, на этот раз с самой «государыней-невестой» Петра II, отбывшей все перипетии многолетней ссылки Екатериной Долгоруковой.

Что заставляло торопиться далеко не молодого жениха, слишком недавнего вдовца? Все знали нелегкий характер Долгоруковой, самовлюбленной, заносчивой, способной жить одними воспоминаниями о едва не достигнутом престоле. Говорить о красоте «государыни-невесты» в ее тридцать с лишним лет, из которых десять прошли в тяжелейшей ссылке, тем более не приходилось. Оставались тщеславие и известный расчет: не каждый мог похвастаться женой, так тесно связанной с престолом. Только и на этот раз А. Р. Брюса ждало разочарование: через несколько дней после женитьбы его супруги не стало.

В третий раз выбор пал на Н. Ф. Колычеву. Соображения придворной карьеры отступили перед юностью невесты: она была моложе жениха на двадцать шесть лет. Может быть, здесь сыграло свою роль и то, что жили будущие супруги в полном смысле слова через улицу. Брюсам принадлежал дом № 14 по Большой Никитской улице, Ф. Г. Колычеву — участок дома № 9 и хорошо сохранившийся дом № 11 — нынешний Рахманиновский зал, в котором в конце позапрошлого столетия помещалось училище синодальных певчих.

Дом Брюса. Б. Никитская, 14.

Правда, говорить о точной разнице в возрасте супругов трудно. Источники существенно расходятся в определении даты как рождения, так и смерти А. Р. Брюса. Лобанов-Ростовский в своей «Родословной книге» называет 1708–1752 годы, тот же год смерти повторяют и ряд советских авторов, в том числе Е. Ф. Николаев в книге «Классическая Москва». Однако в родовом склепе Брюсов, в селе Глинки бывшего Богородского уезда, указаны 1704 и 1760 годы. Разница в восемь лет — существенная разница, но в то время как составитель «Родословной книги» ничем не обосновывает приводимые сведения, данные надгробной надписи, сделанной вдовой и сыном, не вызывают сомнений. Кстати сказать, в той же самой Иоанно-Богословской церкви был поставлен надгробный памятник невестке А. Р. Брюса — одна из лучших работ автора памятника Минину и Пожарскому, скульптора И. П. Мартоса, в настоящее время хранящийся в Третьяковской галерее.

Покупкой Олтуфьева Н. Ф. Брюс-Колычева хотела, по-видимому, возместить потерю Глинок, в которых до того времени жила с мужем и которые переходили к единственному сыну умершего, Я. А. Брюсу, как и московский дом на Большой Никитской. Со временем ему придется выступить в роли московского генерал-губернатора, и представленный им Екатерине II в 1775 году проект перепланировки Москвы надолго определит облик и перспективы развития города. В поступках Н. Ф. Брюс непонятно другое. Приобретя Олтуфьево в 1766 году у М. Ф. Апраксина, она спустя всего лишь два года поспешила расстаться с ним, перепродав село А. А. Риндеру.

В ряду былых родовитых владельцев села новое имя выглядело достаточно неожиданным. Доктор медицины Альтдорфского университета Андрей Андреевич Риндер находился на русской службе с 1733 года при так называемой Оренбургской комиссии. В 1765 году он получил назначение московским штадт-физиком, что и побудило его обзавестись недвижимой собственностью в окрестностях старой столицы.

Однако вскоре А. А. Риндера не стало. В документах возникает очередное расхождение в датировке его смерти, приводимой в общеизвестном биографическом словаре Русского биографического общества. Биографический словарь называет 1770 год, тогда как связанные с правами на Олтуфьево документы свидетельствуют о 1771 годе, когда село перешло по наследству к детям врача — Якову и Софье. Оба они были очень молоды, если судить по тому, что Я. А. Риндер получает звание доктора медицины в Страсбурге лишь в 1778 году. А в 1786 году материалы Вотчинной коллегии по городу Москве (книга № 32, дело № 26) отмечают продажу Олтуфьева братом и сестрой князю Степану Борисовичу Куракину. Годом позже Я. А. Риндер был назначен профессором Московской медико-хирургической школы. В течение 1790-х годов он состоял акушером Тверской губернской управы.

Скромный медик и блистательный аристократ, чей московский дом на Мясницкой улице (будущее здание Почтамта) привлекал весь высший свет, славился изысканнейшими обедами и ужинами, единственной в своем роде кухней, богатейшими праздниками, — таков был неожиданный поворот в истории Олтуфьева. Сам С. Б. Куракин не стремится к придворной жизни, но вся его семья, родственники и братья связаны со двором, обладают немалым весом в государственных делах и огромными состояниями. Новый владелец Олтуфьева не составлял исключения, разве что отличался большими хозяйственными способностями — широко тратя деньги, постоянно увеличивал свои богатства, получая огромные доходы с имений, рядом со своей роскошной усадьбой в Тверской губернии устраивал процветающую полотняную фабрику.

Покупка новой подмосковной не была прихотью. С. Б. Куракин оказался перед необходимостью переустройства своей семейной жизни, а в связи с этим и ухода в отставку. Обе столицы с интересом наблюдали за разыгравшимся скандалом: после одиннадцати лет супружеской жизни княгиня Куракина оставила мужа ради его родного дяди, известного московского красавца С. С. Апраксина. Князь настаивал на немедленном формальном разводе и вместе с тем задумывал новую женитьбу, которая должна была восстановить ущерб, нанесенный его репутации. Как утверждали современники, чувства уступали здесь оскорбленному самолюбию и тщеславию.

Внук известного Никиты Ивановича Панина, С. Б. Куракин по желанию своего дяди и опекуна был отправлен в свое время для пополнения образования в Швецию. Когда-то из своей долголетней дипломатической миссии именно в Швеции Н. И. Панин привез идеи необходимости ограничения самодержавия законами конституционной монархии. Рассчитывая на возможность заставить Екатерину II принять эти условия как правительницы и опекунши при малолетнем Павле, Н. И. Панин оказался среди тех, кто помог принцессе Ангальт-Цербстской захватить российский престол, но обманулся в своих ожиданиях. Зная влиятельность своего недавнего союзника, Екатерина не была в состоянии избавиться от него открыто, но борьба между ними продолжалась, не ослабевая. И это по желанию Н. И. Панина его секретарь Д. И. Фонвизин занимался составлением проекта первой русской конституции.

Но то, что составляло смысл жизни и деятельности деда, никак не коснулось внука. При первой же возможности С. Б. Куракин оставил Швецию, чтобы поступить волонтером в армию, сражавшуюся с турками под командованием другого его деда, Петра Ивановича Панина. Молодого офицера отличали храбрость, любовь к военному делу, но и только. Науки остались ему навсегда чужды. Недаром родная тетка писала о нем: «Я бы очень желала, чтобы по окончании кампании подумали несколько об его воспитании: кажется, героем сделаться ему время не ушло бы, а к наукам привыкать не всегда равно способно, особливо ему, который жестоко неглижирован».

На деле турецкая кампания сменилась польской, польская — отправкой на подавление Пугачевского восстания. И, может быть, единственным воспоминанием о взглядах деда явилось нежелание С. Б. Куракина принимать участие в этой, по его выражению, «жестокой комиссии» и «мерзкой зимней кампании». В 1783 году С. Б. Куракин участвовал в Крымском походе, а спустя шесть лет в чине генерал-майора вышел в отставку. Жизнь со своей второй женой, Е. Д. Измайловой, он начал строить в подмосковном Олтуфьеве.