Боярские дворы - Нина Молева

Имена Г. М. Лианозова и его жившего в Астрахани брата фигурируют среди членов Александровской общины сестер милосердия «Утоли моя печали», которая находилась под покровительством самого императора, а в числе почетных членов имела многих представителей царской семьи. Наконец, владелец Алтуфьева-Лианозова выступает в качестве руководителя — старшего члена совета Каспаровского приюта для бедных армян при Крестовоздвиженской армянской церкви, располагавшегося в Армянском переулке. Помещик-охотник с крутым нравом был в действительности крупным и умелым дельцом предреволюционных лет. Об этом говорили городские справочники того же времени, учетные книги капиталов, списки промышленных предприятий России, документы московской полиции. Те же самые полицейские архивы говорят и о том, что в поселке Лианозово проходили военно-тактические занятия боевой дружины печатников Городского района столицы.

Последний владелец Алтуфьева-Лианозова и вновь родившегося дачного поселка… Нет, на нем нельзя закончить историю селения на речке Самотышке. Существовали еще два имени, тесно связанных с олтуфьевскими местами, — душевные друзья А. С. Пушкина, братья Александр и Никита Всеволодовичи Всеволожские. Вторым браком Никита Всеволожский был женат на Екатерине Арсеньевне, урожденной Жеребцовой, сестре Н. А. Жеребцова. Их семьи поддерживали самые дружеские отношения, постоянно бывали друг у друга.

Никита Всеволожский познакомился с поэтом, когда по окончании лицея Александр Пушкин поступил в Коллегию иностранных дел. Объединяло их многое: литература, театр, общие друзья и главное — литературно-политическое общество «Зеленая лампа», основанное Всеволожским. «Ты помнишь Пушкина, проведшего с тобой столько веселых часов, — Пушкина, которого ты видел и пьяного, и влюбленного, но всегда верного твоим Субботам», — напишет ему поэт в октябре 1824 года из Михайловского. Одна из драгоценностей Пушкинского Дома в Петербурге — так называемая «Тетрадь Всеволожского». Эту рукопись своих стихов Пушкин «полу-продал, полу-проиграл» Н. В. Всеволожскому весной 1820 года и сумел себе вернуть только в 1825 году. В петербургском доме «лучшего из минутных друзей», как называл Никиту Всеволожского поэт, 13 декабря 1836 года А. С. Пушкин, В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский и Михаил Виельгорский сочинят «шуточный канон» в честь М. И. Глинки после премьеры оперы «Жизнь за царя». И долго поэта не будет оставлять мысль вывести в романе «дом Всеволожских». А рядом были виднейшие музыканты тех лет — А. А. Алябьев, А. Н. Верстовский, А. Е. Варламов. Всеволожский сам был превосходным певцом, а в его семье музыкальные традиции передавались из поколения в поколение.

Точнее всего сказал о существе того, что делал Никита Всеволожский, декабрист Михаил Фонвизин в своих показаниях на следствии по поводу событий на Сенатской площади: «Члены Союза учреждали и отдельные от него общества, под влиянием его духа и направления; таковы были общество военное, которого члены узнавали друг друга по надписи, вырезанной на клинках шпаг и сабель: „За правду“, литературные — одно в Москве, другое в Петербурге, последнее под названием зеленой лампы, и две масонские ложи, из которых большинство братии состояло из членов Союза Благоденствия». Поэтому, обращаясь к членам созданного Никитой Всеволожским общества, Пушкин с особым значением мог написать:

Для вас, союзники младые,Надежды лампа зажжена!

И последние годы жизни одного из ближайших союзников поэта и декабристов были связаны с селом на веселой речке Самотышке.

«Бояре висячие»

О картине ничего не было известно: ни имени художника, ни названия. То есть они, конечно, были. Были когда-то. Но живописец не оставил своего имени на холсте, и оно забылось, а сюжет стал определяться условно. Пожилой мужчина с гривой седых, падающих на плечи волос, с растрепанной бородой, в остроконечной короне и с трезубцем в правой руке. Конечно, не портрет. Скорее, изображение мифологического существа — древнегреческого бога морей Посейдона или Нептуна, как его называли римляне.

Это ему полагалось иметь длинные седые волосы, олицетворявшие потоки воды, корону в знак власти над всеми морскими стихиями и трезубец, способный в мгновение ока воцарять тишину на океанах или вызывать бурю. «Нептун» — так и был назван холст, хранящийся в запасниках Третьяковской галереи.

Третьяковка не богата живописью петровских лет. Сам П. М. Третьяков заинтересовался прошлым русского искусства поздно, да и специальными розысками относящихся к нему произведений не занимался. Все остальное пришло после 1917 года путем присоединения к галерее других художественных собраний, вроде И. Е. Цветкова, случайных поступлений и закупок. Другое дело — Русский музей, с момента своего основания рассчитанный на полноту обзора всей художественной истории, пополнявшийся из неисчерпаемых фондов императорских дворцов.

Наверное, поэтому исследователи-москвичи не слишком охотно брались за изучение искусства петровского времени: не ездить же за материалами в другой город, пусть еще недавно совсем близкий и доступный, когда своего, хоть иного, полным-полно. Но мне постоянно приходилось работать в Петербурге-Ленинграде. Впечатления от живописи начала XVIII века были слишком свежи и ярки. Московский «Нептун» явно напоминал тех грубоватых, сильных людей с крупными лицами, могучими руками и пристальным взглядом — современников Петра, чьи портреты висели в Петровской галерее Зимнего дворца, встречались в залах Русского музея.

…Скупые солнечные лучи сквозь переплетенные хитроумными решетками рамы церковных окон, теснота старого придела, путающиеся под ногами ступеньки — там был вход, там амвон, там иконостас. Сладковатый запах ладана, неистребимая синеватая его дымка в парусах почерневших сводов. Когда-то тихая и уютная церковь Николы в Толмачах, где десятки лет советского режима Третьяковская галерея держала свои картины и скульптуры. И среди этого разнобоя картин, больших, маленьких, огромных, таких разных по времени, почеркам художников, сюжетам, лицо, жесткое, сильное, почти суровое, прошедшего большую часть своей жизни человека.

Н.х. Я.Ф. Тургенев (ум. 1695). Конец XVII — начало XVIII в.

Раз за разом, приходя в запасники, встречаясь с неприветливым взглядом человека в маскарадной короне, думалось: кем же мог быть этот бог морей? Нептун был популярен в петровское время. Самый холст, особенности письма, примитивная еще его манера, очень общо намеченная одежда говорили о тех же годах. И, наверное, эти мысли так и остались бы мыслями между прочим, если бы однажды в архиве мне не попалась на глаза опись имущества дворца в Преображенском — того самого, в котором жил Петр.

От царских подмосковных, тем более XVII века, дошло до наших дней очень мало. Еще можно силой воображения воскресить дворец в Измайлове: как-никак сохранились его изображения на гравюрах тех лет и продолжают стоять сегодня памятью о нем ворота ограды, мостовая башня, собор, хоть и встроенный в нелепые унылые крылья николаевских казарменных богаделен. Можно себе представить дворец в Коломенском на пологом берегу широко развернувшейся реки, между остатками палат, стен, старого огорода и стремительно взметнувшейся ввысь свечки храма Вознесения — ведь существует же его превосходно выполненная и так часто воспроизводившаяся модель. А Преображенское — какие в нем найдешь ориентиры петровского времени?

Сегодня здесь перед нами корпуса завода «Изолит», прозрачные павильоны метро, нестихающая суетня трамваев, сплошной, до горизонта, чертеж широко расступившихся белесоватых высоких, перепутанных паутиной балконов жилых домов. Правда, еще кое-где встретишь и рубленый дом с резными подзорами на покачнувшемся крыльце. Есть и речонка в заросших лебедой берегах. Но как и где поместить здесь Петровский дворец?

Н.х. М.Ф. Нарышкин («патриарх» Милака) (ум. 1692). Конец XVII — начало XVIII в.

…Сначала главным было Черкизово. Эту землю на реке Сосенке получил золотоордынский царевич Серкиз, примкнувший к Дмитрию Донскому. Сын царевича, Андрей Иванович Серкизов, был воеводой Коломенского полка на Куликовом поле, где и погиб. Разросшееся село в 1377 году находилось во владении московского митрополита Алексея, в свою очередь завещавшего его московскому Чудову монастырю. Сюда-то и пролегла из Москвы в том же XIV столетии дорога — через нынешнюю Стромынку, Преображенскую улицу и Преображенскую площадь.

Черкизово упоминается и в духовной великого князя Василия I, сына Дмитрия Донского, который отказал — завещал село сыну Ивану вместе с Мытищами, Кожуховом и Измайловом. Другое Черкизово, опять-таки из владений золотоордынского царевича, — на реке Москве, в 12 верстах от Коломны, передал согласно духовной 1462 года великий князь Московский Василий Васильевич Темный жене своей Марье Ярославне.