Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля (сборник) - Эмилио Сальгари

Дедушка Стаке и Никола Страдиото выбивались изо всех сил, стараясь подвести судно к берегу, хотя отлично понимали, что едва ли это удастся, так как ветер, задерживаемый береговыми мысами, слабел с каждым пройденным галиотом узлом.

Между тем галера снова наступала, рассчитав, очевидно, что еще немного – и галиот, силы которого были почти вдесятеро слабее, должен будет сдаться. И действительно, что, казалось, могли поделать беглецы со своими четырьмя колубринами и двумя десятками матросов против двадцати орудий и нескольких сот озверелых людей, находившихся на галере? Турецкое судно имело по десяти орудий на каждом борту, кроме множества мелкого огнестрельного оружия.

Перестрелка с каждой минутой все более и более ожесточалась, заволакивая все окрестности пороховым дымом и своими оглушительными раскатами и треском будя отголоски в ближайших утесах. Турки были не особенно искусные артиллеристы, поэтому многие из их снарядов не достигали цели и шлепались в воду, но Перпиньяно своими четырьмя колубринами положительно делал чудеса: ни один его выстрел не пропадал даром, нанося галере значительные повреждения и скашивая ряды ее защитников. Несмотря, однако, на это, двадцать колубрин все-таки должны были в конце концов одержать верх над четырьмя – так, по крайней мере, говорил здравый смысл.

Не прошло и четверти часа, как половина фок-мачты галиота со страшным треском рухнула на палубу, покрыв ее всем своим запутанным такелажем. Вся баррикада оказалась под этим нагромождением.

С трудом выпутавшись из накрывшей его сети канатов, Ле-Гюсьер выскочил из-за баррикады и крикнул:

– Все на палубу! Сейчас будет абордаж!

Но едва он успел произнести последнее слово, как ему прямо в грудь ударилась пищальная пуля, и он со стоном упал на палубу, обливаясь кровью.

Никола и Эль-Кадур поспешили к нему на помощь, между тем как дедушка Стаке вне себя крикнул на весь корабль:

– Виконт ранен!.. О Господи, помилуй нас!

Крики эти были услышаны в батарее и привлекли бледных, как смерть, герцогиню и Перпиньяно.

– Гастон!.. Мой милый Гастон! – с отчаянием воскликнула Элеонора, бросившись на колени возле своего жениха, лежавшего на залитой кровью палубе.

Эль-Кадур и один из греков бережно подняли его и понесли.

– Ничего… – лепетал он, стараясь улыбнуться убитой горем невесте. – Это… только легкая… рана… Не плачьте… Элеонора… Пуля прошла… в середину… груди и… быть… может, не… опасн…

Более он не мог говорить. Все лицо его судорожно исказилось, глаза, устремленные на герцогиню, сразу потускнели, и он, лишившись чувств, тяжело откинул голову на руки несших его.

Элеонора, испустив душераздирающий крик, подбежала к борту, простерла сжатую в кулак руку по направлению к галере и сквозь зубы с яростью проговорила:

– А, проклятые! Вы убили его!

Оглянувшись затем на палубу, она увидела шпагу, выроненную виконтом, подскочила, размахивая ею над головой, звенящим, как металл, голосом воскликнула:

– Ко мне, мои храбрецы! Схватимся с этими негодяями и отомстим им…

– Что ты делаешь, падрона? – вскричал Эль-Кадур, подбегая к ней. – Господин виконт только ранен… Мы уложили его в каюте, и Никола приводит его в чувство… Ты лучше сама занялась бы своим женихом, падрона, чем искать себе смерти.

– Оставь меня и не мешай мне умереть! – сурово откликнулась молодая девушка.

– Нет, я тебя не оставлю и не допущу напрасно умереть! – спокойно возразил араб. – Твой отец поручил мне на смертном одре охранять тебя… А! – продолжал он изменившимся голосом, взглянув на неприятельское судно. – Смотри, падрона, они идут на абордаж, и ими командует Метюб.

– Метюб?.. Ах, так это он устроил погоню за нами! Ну, тогда мы пропали!

С этими словами герцогиня далеко отшвырнула шпагу, закрыла руками лицо и, бросившись ничком на груду парусины, громко зарыдала. Наконец и в ней сказалась слабая женщина.

Между тем галера приступала к абордажу галиота, подойдя к нему с носовой части. Зацепившись громадными баграми и перебросив с судна на судно надежные мостки, турки готовились перебраться на галиот, который уже считали взятым, приняв молчание его колубрин за знак, что он сдается.

Первым влетел на палубу галиота Метюб, красовавшийся в сверкающей стальной кирасе и в высоком бронзовом шлеме с поднятым забралом. За ним следовало с десяток солдат, закованных в железо и вооруженных длинными пистолетами с дымящимися фитилями и кривыми саблями.

– Счастлив тебя видеть, синьора! – насмешливо проговорил Метюб, направляясь к герцогине, все еще лежавшей в прежнем положении. – Ты – прелестная женщина, и твой настоящий наряд нравится мне гораздо более, чем тот, в котором ты сегодня покинула нашу крепость. Значит, ты не сын, а дочь мединского паши. Если это так огорчительно для госпожи Гараджии, зато очень приятно для меня.

Услышав первые звуки ненавистного голоса, герцогиня вскочила на ноги и с быстротой молнии схватила брошенную было ею шпагу Ле-Гюсьера.

– А, бездельник! – закричала она, яростно наступая на него. – Я уже дала тебе хороший удар шпагой в грудь, а теперь, не взыщи, и совсем тебя убью!

Турок быстро отступил на два шага назад и выхватил у одного из своих солдат пистолет.

– Ага, струсил и хочешь уложить меня пулей, негодяй! – продолжала Элеонора, находившаяся в странном возбуждении. – Я вооружена шпагой, а не пистолетом. Берись за равное оружие, если в тебе есть хоть капля чести, и помни, что я женщина, а ты – мужчина!

Среди воинов, которых прибывало все больше и больше, поднялся глухой ропот, в котором мало было лестного для помощника комендантши Гуссифской крепости. Красота и мужество герцогини подействовали даже на этих полудиких варваров. Какой-то прибывший вслед за Метюбом офицер схватил его за руку и, указывая на Элеонору, сказал:

– Помни, что эта христианка принадлежит госпоже Гараджии и ты не должен убивать ее. Отдай мне все свое оружие.

Очевидно, этот офицер имел более широкие полномочия, нежели сам Метюб, потому что последний молча, насупившись, отдал ему пистолет, саблю и ятаган.

После этого офицер куда-то скрылся и более не показывался. Командиром отряда турок сделался снова Метюб.

– Хорошо, мы сведем наши счеты в Гуссифе, – сказал он глухим голосом, весь красный от злобы и смущения. – Конечно, теперь не время обмениваться ударами клинков или стреляться.

Ему страшно было досадно, что офицер помешал поступить с герцогиней так, как бы он хотел, то есть попросту забрать ее в свою власть и потешиться над ней. Но он не решался выказать эту досаду.

– Да, я думаю, тебе и вообще неудобно вступать в поединок с противником, победившим уже не только тебя самого, но даже и доблестного Мулей-Эль-Каделя! – иронизировала герцогиня.