Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы - Евдокия Мухина

— У нас где-то там есть муравьиный спирт.

Я жду, что скажет Чепига, а сама думаю: «Куда я попала? Кажется, и в самом деле в сказку попала».

— Эх, Чижик, Чижик! Как же так получилось? — спрашивает Чепига.

— А вот так и получилось. Парашют оказался неисправным, перехлест строп.

— Это мне понятно, а вот непонятно, почему укладчики так халатно относятся к своему делу. Надо об этом сообщить в штаб.

— Владимир Павлович, сейчас этим горю не поможешь. И виновного вряд ли найдешь…

— Ничего, Чижик, не горюй! Мы тебя скоро поставим на ноги. Все будет хорошо.

Вскоре тетя Мариша принесла растирание, а доктор какие-то палки. Я с удивлением смотрела на них.

— Это шины для ноги, — сказал Чепига. — У тебя перелом, надо установить кость правильно, а потом наложить шины.

Лежу на животе. Подняв гимнастерку, доктор взглянул на спину и охнул:

— Какой черный бугор! Сильный ушиб позвоночника. Потерпи немного. Молодая еще, рассосется. Еще попрыгаешь с парашютом.

Резко запахло самогоном. Тетя Мариша полила из бутылки мутноватую жидкость на ладонь и прикоснулась к моей спине. Она гладила своей шершавой ладонью. Вначале легонько, а потом все сильней и сильней. От боли я вскрикнула и потеряла сознание. Очнулась, когда солнце уже закатывалось за большим роскошным дубом, стоявшим в стороне от повозки. Под ним разбил палатку Женька Харин. Лежала я уже вся перевязанная. Нога моя в шинах и забинтована парашютной тканью. Увидев, что я очнулась, Чепига и доктор подсели ко мне. В стороне, немного смущаясь, стоял Женька. Я попросила пить. Врач проверил пульс.

— Слабая очень, надо дать ей меду с березовым соком. Хорошо помогает.

Уже стемнело. Снова тетя Мариша принялась растирать мне спину. На этот раз я не теряла сознания, но меня прошибло от боли до семи потов…

…День ото дня я чувствую себя лучше, стала садиться на повозке, а потом с наступлением ночи при помощи часового или Женьки училась потихоньку ходить.

Стояли мы недалеко от соединения Попудренко. У них был свой аэродром, с которого на Большую землю отправляли раненых.

Однажды и меня чуть не отправили. Спасибо Женьке — он мне сказал, что я включена в списки. Ладно, я им покажу списки! Вот подходит Чепига:

— Чижик, собирайся, едем на аэродром, самолет доставит тебя в Москву в госпиталь.

Накопив злость, прыгаю с повозки и кричу ему прямо в лицо:

— Нет, никуда не полечу! Ишь чего захотели! Я не маленькая, чтобы так, за здорово живешь, решать мою судьбу. Кость на ноге уже срастается…

— Так ведь криво срастается, — говорит Чепига.

— Ну и что? Пусть криво. Ходить смогу, и ладно. К вашему сведению, я уже давно хожу, давно практикуюсь. Только по ночам. Спросите у часовых, они вам подтвердят. Вот увидите — завтра же начну работать в свои сеансы.

Разинув от удивления рот, Чепига сказал:

— Ну, затарахтела тарахтелка. Не полетишь, не надо. А насчет ночной ходьбы это ты напрасно, подожди немного. — И вдруг посмотрел на меня боком, будто петух: — Да никуда я тебя не отпущу. Вылечим своими силами.

Похлопав меня по плечу, он уходит, напевая свою любимую песенку:

Шла машина из Тамбова,Под горой котенок спал.     Да и го-го!!!«Уходи! — кричит машина. —А то хвостик отдавлю!»     Да и го-го!!!

Эта песенка длинная, и поет ее Чепига только в хорошем настроении. Может, он пел ее своим двум ребятишкам, что остались на Большой земле? Может, он намекает, что мне хвостик отдавила военная машина? Ну и пусть. Я тихо себе говорю: «Спасибо вам, товарищ Чепига, никогда, никогда не забуду доброту вашего сердца».

Вижу: из-за кустов выходит Женька Харин.

— Что, Чижик, оставили тебя? Вот и хорошо! Выходи завтра на связь, я тебе помогу.

На другой день рано утром медленно пробираюсь к Женькиной палатке и думаю: надо бы попросить ребят подкатить сюда мою повозку. Харин, подвинувшись, уступает мне место у рации. Я берусь за ключ. Немного волнуюсь, рука дрожит. Начинаю выстукивать свой позывной.

С партизанами я прошла по лесам Украины и Белоруссии, а потом воевала и в братской Польше.

Иногда я достаю старую военную карту и нахожу на ней знакомые места.

Вот Припять… Вижу песчаный пологий берег, густо заросший вербой. Молодой месяц купается в реке. Тянет туман. Суетятся партизаны на плотах и лодках. Половина людей уже на том берегу. Вдруг из охранения доносят — плывут две баржи. Начальник разведки Николаенко и его бойцы залегли. На баржах — пулеметы, значит, груз ценный. И тут у командира возникла дерзкая мысль захватить всю эту «флотилию».

Мы уже научились воевать, действовали умело и напористо. Вот и на этот раз, скрытно подойдя на лодках к баржам, партизаны с ходу забросали их гранатами, а потом схватились с фашистами врукопашную. Через полчаса мы уже перегружали на берег мешки с мукой и сахаром, бочки с растительным маслом, ящики с салом, свеклу и картошку… Этого продовольствия надолго хватило нам и нашим соседям.

Наш диверсионный отряд заметно вырос, превратился в соединение. Командир Чепига стал майором, начальник штаба Транквилицкий и начальник разведки Николаенко — капитанами. Чтобы повысить организованность и облегчить управление, в соединении были созданы батальоны и роты.

Вот сетка железных дорог… Здесь действовали наши диверсионные группы. Их возглавляли опытные подрывники Николай Пасекунов, Федор Саханчук, Николай Матвеев, Иван Сулим, Петр Терещенко, Иван Янченко…

Противник не успевал восстанавливать пути. На железнодорожных станциях часто возникали пробки. Однажды от подпольщиков мы узнали, что на станции Коленковичи в тупике стоит эшелон с военнопленными. Чепига послал в разведку Игоря Шохина, Карпа Накорника и тринадцатилетнего Ваню, который уже не раз бывал в расположении немцев. Мы знали, что у мальчика погибли родители, что он тяжело болел и его выходила одна старушка. Выздоровев, он твердо решил разыскать партизан. И, как видите, добился своего — встретил наших разведчиков. Ваня часто прибегал к нам, радистам, приносил иногда подарки: то кусок мыла, то краюшку хлеба, то колбасы. Я тоже жалела его, старалась сделать что-то приятное для него. Шила ему белье из парашютной ткани и, когда, измученный, грязный, он возвращался в лагерь, переодевала в чистое.

Через три дня пришли Игорь и Карп. По бледным, искаженным лицам мы поняли: случилось несчастье. Я впервые увидела, как заплакал даже Чепига. Сколько лет прошло, целая жизнь, а в глазах у меня и теперь стоит веснушчатый мальчик, любимец партизан.

Случилось так. В потемках разведчики подобрались к станции. В стороне от вокзального здания были мастерские депо. Было решено послать к деповцам Ваню. Для конспирации ему дали узелок с едой, который он как бы нес отцу. Связного надо было узнать по заплатам на фартуке. Мальчик скрылся, а разведчики тем временем обследовали станцию, забитую воинскими эшелонами. Услышав шаги, они прыгнули в вагон. И тут до них донесся разговор: «…Четвертые сутки стоят… Вчера охрана перестреляла старух. Пришли покормить, так как саданули из автоматов, всех покосили, сволочи…»

Ясно, что речь шла об эшелоне с военнопленными. Вскоре появился и Ваня с высоким мужчиной в замасленной телогрейке. Это был машинист. Он сказал: «Передайте командиру, эшелон поведу в ночь на 26 декабря — значит, через день. В шести километрах западнее Городца я или напарник дадим сигнал — два гудка. Партизаны пусть ответят зеленой ракетой. На повороте сбавим ход… Только пусть по паровозу не стреляют. С конвоем справимся сами».

Разведчики спрыгнули на насыпь, но Ваня повернул назад. «Я мигом, командир. Еды достану, а то кишки марш играют», — сказал он и побежал по шпалам.

Прошло немало времени. Час, наверное. Вдруг автоматная очередь. Игорь и Карп рванулись в темноту. Между шпалами лежал Ваня.

Ребята подхватили мальчика и понесли в лес. Там осмотрели. Автоматная очередь прошила поясницу. Карп наклонился к Ване, послушал, а он уже не дышал. Похоронили паренька на опушке под березой. Сделали пометку, вырезали имя. А фамилию никто не знал.

В следующую ночь капитан Николаенко с группой бойцов ушел к Городцу, вооружившись пулеметом и гранатами. Операция по перехвату эшелона прошла удачно. Военнопленных оказалось больше сотни. Многие из них влились в роты. А тех, кто не мог двигаться от ран и истощения, устроили у надежных людей.

В подразделениях поддерживалась строгая дисциплина. Теперь-то я хорошо понимала: без нее ни на шаг! В любом деле, а в боях и походах особенно, от каждого требуются собранность и четкость, доведенные, как любил говорить комиссар соединения Пасюга, до совершенства. Кстати, наш комиссар и сам во всем показывал пример. Он выходил с группами на боевые задания, много внимания уделял воспитанию партизан, заботился, чтобы в соединение зачислялись люди с чистой совестью.