А. Г. Орлов-Чесменский - Нина Молева

— Вполне достаточно. А как скоро вы убеждаетесь, что человек болен?

— Нашей нынешней «черной смерти» достаточно одного дня, и она очень редко затаивается на три-пять дней. Но для вас, граф…

— Я не умею быть терпеливым, Ашбе. Я спрашиваю о сроках, чтобы отличить больного от здорового. Впрочем, болезнь, которую я приехал истреблять, — болезнь неповиновения. Поэтому я уже в пути сюда распорядился соорудить виселицу около Варварских ворот.

— Казнь тех, кто выжил?

— Совершенно верно. И казнь, и все виды наказаний, а в дальнейшем каторга.

— Граф, я понимаю ваше негодование, но ведь людьми руководило отчаяние. Сама натура человеческая пытается отстаивать свое земное существование. Тюрьма, каторга, но не казнь! Неужели вы думаете, что владыка одобрил бы такую месть за его мученическую кончину?

— Я не занимаюсь вопросами богословия и не читаю философических сочинений. Здоровый или больной, человек должен подчиняться власти. Страх перед властью должен быть больше страха за свое существование.

— Но вы же приехали проверить медицинское дело в Москве, не правда ли? Вас с этим направила в старую столицу наша государыня?

— Медицинское дело? Государыня не обронила о нем ни слова. Зачем императрице вмешиваться в ваши дела. Порядок и пресечение бунта помогут вам лечить. Разве я не прав, доктор? И потом — ни одно поветрие не может длиться вечно. В конце концов, оно само пойдет на убыль. Сколько раз в России бывала чума, но мы же с вами живы.

— Граф, в последний год правления царя Бориса Годунова только на государственные средства было похоронено сто тридцать тысяч умерших от чумы москвичей. Сто тридцать тысяч, когда в городе их жило всего полтораста. При государе Алексее Михайловиче чума косила всех подряд от Казани до Чернигова и от Астрахани до Новгорода. Были моровые поветрия, когда от целого города оставалось всего десять человек, как в Смоленске. Или ни одного, как в Глухове и Белоозере. Если мы будем бороться с невежественными, насмерть перепуганными людьми, а не с моровым поветрием, мы только усугубим потери.

— Я благодарю вас, Ашбе, за ваш урок и отпускаю с миром. Мне вы больше не нужны.

— Граф, но у нас на исходе лекарства и нет средств для открытия новых госпиталей.

— Зато у вас есть ваш градоначальник, которому следует заняться своими непосредственными обязанностями. У меня же, как я пытался объяснить, совсем иные.

ПЕТЕРБУРГ

Зимний дворец

Екатерина II, дежурный секретарь

— Какие нынче новости из Москвы?

— Далеко не слишком утешительные, ваше императорское величество. О бунте разговора нет, но…

— За что же принялся граф?

— За определение бунтовщиков и меры наказания для них.

— Вполне разумно. И что же?

— 16 сентября он приехал в Москву, и на третий день его пребывания дотла сгорел Головинский дворец, где он остановился.

— Головинский дворец? Невероятно! Может быть, по неловкости истопника? Так случается, хотя еще рано топить печи.

— Москвичи не сомневаются, что это поджог. Якобы граф слишком сурово обошелся с москвичами в первые же дни.

— Когда речь идет о бунте, милосердие нельзя принимать в расчет. Григорий Григорьевич совершенно прав. И что еще?

— Вот список приговоренных. Двенадцать человек, огласивших мнимое чудо, — для них граф просит вечной ссылки на галеры с вырезыванием ноздрей.

— Варварский обычай, но в России к нему привыкли.

— Всех захваченных на улицах детей приказано жестоко высечь розгами.

— Прекрасно. Это никогда не помешает.

— Теперь шестьдесят человек граф полагает бить кнутом, вырезать у них ноздри и навечно сослать на каторгу в Рогервик.

— Кто эти люди?

— Кого только среди них нет; купцы, дворяне, дьячки, подьячие, крестьяне, солдаты.

— Дворянам можно ноздрей не рвать, хотя… Пусть будет как хочет Григорий Григорьевич. Ему виднее. В Рогервике все равно рабочие люди нужны. Однако я не вижу казней?

— На месте убийства преосвященного повешены должны быть двое: Василий Андреев и Иван Дмитриев. Да тут граф вот еще что придумал: двоих приговорить, а повесить одного из них.

— Вот что — графу напишите, что приказываю ему вернуться и самому на казнях не быть. В шестинедельном карантине в Торжке ему бы не сидеть, а сразу в Петербург ехать. Мы ему здесь торжества устроим, что избавил старую столицу от морового поветрия. А уж как устроим, подумаем.

ПЕТЕРБУРГ

Зимний дворец. Кабинет Екатерины II

Екатерина II, дежурный генерал, Г. Г. Орлов

— Ваше императорское величество, победа! Еще одна победа! Господь простер свое благоволение над нашими войсками! Сражение за сражением приносят лавры вашей армии.

— Я разделяю ваши восторги, генерал, но где на этот раз?

— На реке Кагуле, притоке Дуная.

— И все-таки давайте посмотрим, как выглядит вся кампания.

— Вы помните, ваше величество, Румянцев торопился упредить турок в Молдавии — прийти туда первым. Помешало ему весеннее бездорожье.

— И известия о появлении в придунайских княжествах чумы.

— Да, конечно. И только 2 июня фельдмаршал смог войти в связь с молдавским нашим корпусом. Зато уже 17 июня разгром турок при Рябой могиле. 4 июля операция при Ларге. И кто бы, кроме Румянцева, решился здесь напасть на крымского хана Каплан-Гирея. У хана вместе с подоспевшими турецкими войсками было до 80 тысяч солдат и один из флангов укреплен к тому же окопами. У Румянцева еле набиралось 25 тысяч, и он остановился всего в 8 верстах от неприятеля на ровном месте. В тот же день татарско-турецкая конница бросилась в атаку и была отбита. На следующий день опять атака и снова поражение. А 7 июля фельдмаршал сам перешел в атаку и совершенно разбил бежавшего с поля боя неприятеля. Вражеские войска бросили свой лагерь. И вот теперь 12 июля — Кагул!

— И каким было соотношение сил?

— Ваше императорское величество, в это почти невозможно поверить — турки располагали вдесятеро большей армией! Скорость, с которой действовал Румянцев, была такова, что крымский хан опоздал с помощью. Турки умчались за Дунай, хан убрался восвояси.

— И, значит, лагерь неприятеля снова в руках наших?

— Государыня, в реляции написано, что в руках нашей армии остались все неприятельские запасы, лагерь, 140 орудий и — казна. Казна великого визиря!

— Вы слышите, Григорий Григорьевич? Теперь нам остается ждать реляций от нашего флота.

— Думаю, они не разочаруют вас, государыня.

— Дай Бог. Нам необходимо торопиться, потому что слухи о «черной смерти» могут оказаться правдивыми. Чума может нанести поражение любому полководцу.

— Государыня, когда мы остались одни, не могу не задать вам вопроса: вы, кажется, сомневаетесь в храбрости брата?

— Полно, Гриша, кто в ней мог бы усомниться. Искусство полководческое — это совсем другое дело. Кстати, вы по-прежнему враждуете с Григорием Потемкиным?

— А с чего бы было с ним дружиться? Проныра, честолюбец. Ото всего выгоду иметь хочет.

— Так ведь при дворе, Гришенька, иначе не бывает. Коли не хотеть, так ко дворцу и подходить не стоит.

— А Потемкин с первого разу за дело лихо взялся. Много ли от него толку было, когда ты, государыня, на престол всходила? Всего-то вахмистр конной гвардии, только что против тебя не выступил, промолчал вовремя, а уже 400 душ крестьян, голодранец, по твоей милости заимел, да еще камер-юнкером оказался.

— Ты же знаешь, Гриша, своих людей покупать надо.

— Как не знать, да Потемкину цена мала показалася. Уж чего, кажется, не придумывал — и подвиги свои тебе расписывал, и в монахи постричься грозился. Не знаю, почему бы ему того не позволить. Его бы в монастырских-то стенах быстро обаркали.

— Гришенька, то разочти: никому он еще не служил, ни у кого перекупать его не надо было, мне одной всем обязан.

— Вот и оказался через полгода помощником обер-прокурора Синода, не оставляя военной службы. Это где такое видано: на двух стульях примоститься умудрился! Пять лет прошло — уже камергер. Никак не разберу, матушка, и чего ты ему мирволишь.

— Видно, не больно мирволю, коли он в Комиссии работу бросил да волонтиром на турецкую войну пошел.

— Все, чтобы перед тобой, государыня, покрасоваться.

— Полно, Гриша, полно. Я тебе про Фокшаны напомнить хочу. Румянцев с армией еще на зимних квартирах отдыхал, а Потемкин со своим отрядом в Фокшанах стоял. У него 2 тысячи человек, а Абды-паша на него напал с 3 тысячами. Счастье-то ему не сразу улыбнулось. С переменным успехом 3 января бились. На следующий день туркам подкрепление подошло — стало их десять с липшим тысяч, а генерал-майор Потемкин не только атаку выдержал, а сам в наступление перешел и со своими гусарами дело выиграл.