Путь на Юг - Михаил Ахманов

Одинцов потянулся и вздохнул, стараясь изгнать воспоминание о скользких щупальцах, шаривших в его мозгу. Нет, зря старина Виролайнен пытается инициировать сигнал возврата, запуская лапу ему под череп! Пожалуй, старику удалось бы добиться своего, если бы он, Одинцов, спал целыми сутками. Но волновой зонд, щуп, поток импульсов — или что там еще генерирует эта проклятая машина! — будит его. А в бодрствующем состоянии Георгий Одинцов не боялся ничего.

Нет, он не хотел возвращаться. Пока не хотел. И дело заключалось даже не в том, что обладание молодой плотью, пластичной, как мягкая глина, в которой с каждым днем все ясней и ясней проступали черты юного Гошки Одинцова, сулило новые радости. Это казалось приятным, как и предстоящая встреча с златоволосой Лидор, но главное было в другом. В том, что Одинцов никогда не останавливался на половине пути. Гордость — или, возможно, его понимание долга — требовала, чтобы работа была завершена.

Не являлись ли все эти мысли самообманом, своеобразным фундаментом из булыжников чести и кирпичей обязательств, которыми он подкреплял свою истинную цель — задержаться в Айдене как можно дольше? Что ж, возможно…

Вдруг ему захотелось побыть наедине с этой молчаливой и темной ночной степью, разбросавшей свои травяные ковры от лесов Айдена до страны холмов, от подножий восточных ксамитских гор до Западного океана. Приглушенный ночной гул лагеря — храп и сонные вскрики людей, негромкое фырканье тархов, лязг доспехов часовых — вдруг начал тяготить Одинцова, смутно напоминая про другие человеческие муравейники, неизмеримо более огромные, шумные и надоедливые. Москва, Тегеран, Ханой, Новосибирск… Даже Баргузин, где в криотронном блоке, в холоде и тишине анабиозной камеры, стынет оболочка Георгия Одинцова…

Он передернул плечами, вернулся в палатку, повесил за спину чель, сунул нож за отворот сапога, подумал секунду и вложил еще один клинок в другое голенище. У настоящего хайрита по кинжалу в каждом сапоге… Задернув полог шатра, он медленно побрел к границе лагеря. Лагерей, собственно, было два: хайритский, окруженный плотной стеной фургонов — Одинцов по-прежнему ночевал в нем, — и второй, более обширный, заставленный кожаными шатрами айденитов и тоже огороженный возами. Там стояла просторная штабная палатка, в которой он теперь проводил утренние и вечерние часы, выслушивая доклады и отдавая приказы мелким, средним и крупным начальникам своего воинства.

Он миновал неширокий проход между двух повозок, освещенных факелами. Часовые, узнав его, опустили взведенные арбалеты. Один из них смущенно кашлянул и произнес:

— По нужде, вождь? — Справлять нужду в пределах лагеря было строжайше запрещено. — Вон там, где горят три факела, ямы… И четверо наших дежурят вместе с тархами… Тебя проводить?

— С этим справлюсь сам. — Одинцов махнул рукой и широко зашагал в сторону нужников. На середине пути он свернул направо, прошел метров сто и остановился, вдыхая прохладный ночной воздух. Сейчас он нарушил собственный строгий приказ — не покидать лагерь в одиночку, особенно в ночное время. Собственно, ночью уходить за линию постов вообще запрещалось, и в одиночку, и группами; нарушителям грозила порка кнутом. Пока еще никто не был наказан — айденские ратники свято соблюдали дисциплину, и к тому же каждый октарх следил за своими людьми в оба глаза. Для разнообразия Одинцов мог высечь самого себя или поручить экзекуцию Чосу, выполнявшему при нем одновременно функции денщика, оруженосца и телохранителя. Но Чос мирно храпел в палатке рядом с шатром своего хозяина и друга, не ведая, какие опасности грозят тому в ночной степи.

Где-то зашуршала трава, и Одинцов замер, прислушиваясь. Шерры? Он предпочитал называть этих хищников, похожих на небольших рыжеватых собак, шакалами. Но шерры не охотятся ночью… так, во всяком случае, говорили проводники. И они панически боятся людей… Очень осторожные твари! Проводники, люди из айденского племени охотников и скотоводов, притулившегося на границе между степью и лесом, ругались: «Трусливый шерр!» Другие обитатели засушливой степи, мыши и суслики, добыча шерров, были еще трусливей.

Не оборачиваясь, сохраняя спокойную расслабленность позы, Одинцов чуть-чуть согнул колени и приготовился. Выгоревшие под солнцем травы были сухими и ломкими; лишь призрак сумеет подобраться к нему беззвучно.

Это создание не было призраком — пару раз он уловил чуть различимые шорох и треск, потом — слабый запах пота. Человеческого пота! Теперь Одинцов не сомневался, что возьмет пленника. Кем бы ни был этот человек, таинственным степным аборигеном или ксамитским лазутчиком, он явно испытывал охотничий интерес к воину, неосторожно удалившемуся от лагеря. Отличная приманка! Одинцов ссутулил плечи, согнулся, стараясь, чтобы его фигура не выглядела устрашающе огромной. Потом по его губам скользнула хитроватая усмешка; он расстегнул пояс, приспустил штаны и начал мочиться.

Подействовало! Ощутив затылком легкий ветерок, он тут же повалился ничком, придерживая одной рукой штаны, а другой ухитрившись поймать лодыжку нападавшего. Незнакомец перелетел через него и теперь судорожно бился на земле, пытаясь высвободить ногу из живого капкана. Но Одинцов держал крепко. Подтянув штаны, он встал на колени, ухватил свою добычу за плечи, затем поднялся на ноги и как следует потряс пленника. К его безмерному удивлению, человек внезапно выскользнул у него из рук и, крутанувшись на пятке, нанес удар ребром ладони, целясь прямо в горло. Сильный и умелый удар, способный искалечить даже крепкого мужчину, хотя нападавший отнюдь не казался богатырем.

Едва успев блокировать выпад, Одинцов отступил назад и поднес к носу влажную ладонь. Масло… Ну и хитрец! На ощупь жилистый, с тонкой костью и скользкий, как угорь. А на взгляд — совсем заморыш, метр сорок с кепкой, насколько можно разобраться в темноте… Однако не побоялся, клюнул на приманку! И напал, похоже, с голыми руками! Теперь для Одинцова было делом чести притащить в лагерь этакую редкую добычу.

Он присел, нашарил комок сухой земли и растер в ладонях. Потом, не поднимаясь и не выпрямляя ног, неожиданно прыгнул на врага, словно огромная лягушка. Тот явно не ожидал такой прыти от великана-соперника. Попытавшись увернуться, щуплый противник Одинцова получил сокрушительный удар в грудь и рухнул на землю. Довольный своей хитростью победитель склонился над ним, нащупал пульс на запястье. Жив, но в глубоком обмороке… Одинцов потянулся за ремнем, чтобы связать пленнику руки.

В этот миг что-то твердое и тупое — похоже, древко копья — сильно ударило его в затылок. «Кто же из нас был приманкой?» — мелькнуло в тускнеющем сознании Одинцова. Потом он провалился в темноту.

Глава 18

Ксамитка

Перед ним плясал огонь. Гигантские пламенные языки взвивались ввысь, жадно лизали клочья тьмы и рассыпались рдевшими багрянцем искрами. Изменчивая и подвижная обжигающая стена отсвечивала алым и лилово-фиолетовым; на этом устрашающем фоне вились, прыгали, метались ярко-желтые сполохи — словно саламандры, играющие в огненной купели. Внизу, у подножия свистящего вала пламени, светились холмы углей — все, что осталось от мира Айдена и множества других миров, канувших в пылающее чрево Вселенной. Одинцов в ужасе зажмурил глаза. Наступал конец света. Армагеддон и Страшный суд!

Когда он снова поднял веки, жуткая огненная завеса превратилась в небольшой костер, а рев пламени — в негромкое шипение сухих трав и веток, которые подбрасывал в огонь невысокий, обнаженный до пояса человек. Поодаль, в полумраке, сидели еще пятеро; все — смуглые, сухощавые, небольшого роста. Рядом с ними распростерся на земле седьмой, держась за грудь, хрипя и охая; Одинцов узнал в нем своего недавнего противника.

Сам он лежал в полутора метрах от огня, уткнувшись щекой и носом в колючую пыльную траву. Руки его были со знанием дела связаны за спиной — локоть к локтю; щиколотки тоже стягивал ремень. Воин, следивший за костром, сидел напротив, и около него были свалены в кучу дротики. Поверх них валялся чель — его даже не вытащили из чехла. У всех пленителей Одинцова на кожаных перевязях висели короткие изогнутые мечи, бедра обхватывали полотнища ткани, когда-то нарядной и пестрой, а теперь превратившейся в бурое рубище. Присмотревшись к человеку напротив, ярко освещенному огнем, Одинцов заметил кое-что интересное. Ткань его набедренной повязки — или остатков туники — была красной в белую полоску.

Ксамиты! Ксамитские солдаты или лазутчики! Не шевелясь, он сквозь полуопущенные веки еще раз осмотрел людей и их жалкий скарб. Кривые короткие сабли… скорее кинжалы… дротики, не меньше дюжины… таким наверняка его и приласкали… бронзовые лица с орлиными профилями… И эти полосатые передники, самый верный признак! Да, это лазутчики или бойцы из отрядов легкой пехоты, одна из групп, уцелевших после разгрома ксамитского войска в холмах.