Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг. - Дмитрий Юрьевич Пучков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, эрцгерцог Карл считал, что рано или поздно войны с Францией не избежать. «Однако ее нужно отдалить настолько, насколько это будет возможно, – писал эрцгерцог, – и каждый год мира даст новых солдат и новые флорины австрийскому правительству»[264].
Этого-то как раз и не мог стерпеть Александр. Он хотел войны сейчас, немедленно, а австрийская осторожность выводила его из терпения. Выражавший мнение царя фактический министр иностранных дел Чарторыйский немедленно по получении ответа из Вены встретил посла Австрии графа Стадиона и буквально отчитал перепуганного посланника за письмо его императора. «Проект, выраженный в письме, это всего лишь видимость союза… от такого союза не будет никакого толка, ибо случай, при котором он вступит в силу, никак не обозначен»[265], – заявил Чарторыйский. Посол оправдывался как мог, пытаясь доказать самую горячую дружбу и привязанность Австрии петербургскому двору. Тогда Чарторыйский вдруг ошарашил его невиданной просьбой – он предложил послу вместе с ним откорректировать письмо императора Франца, исправив те статьи, которые не соответствовали взглядам на союз Чарторыйского и Александра I. Можно себе представить, как вытаращил глаза австрийский посол, который хотя и был ярым сторонником сближения с Россией, но и в мыслях не мог вообразить, как он будет править написанное рукой его повелителя послание!
Еще менее горел желанием вступать в войну с французами прусский король. Он также ответил на предложение Александра уклончиво. Что же касается Мадрида, здесь вообще смотрели в другую сторону. Фаворит королевы дон Годой, фактически заправлявший делами королевства, ответил на известие о гибели герцога Энгиенского ироничной фразой: «Когда есть дурная кровь, от нее надо отделаться».
Но самый жесткий ответ, самые страшные слова для Александра раздались из Парижа. В ответ на ноту, представленную 12 мая поверенному в делах Петром Убри, Бонапарт взорвался. Своему министру иностранных дел он написал: «Объясните им хорошенько, что я не хочу войны, но я никого не боюсь. И если рождение империи должно стать таким же славным, как колыбель революции, его отметит новая победа над врагами Франции»[266]. По поручению первого консула Талейран написал, обращаясь к русскому правительству: «Жалоба, которую она [Россия. – Примеч. авт.] предъявляет сегодня, заставляет спросить, если бы, когда Англия замышляла убийство Павла I, удалось бы узнать, что заговорщики находятся в одном лье от границы, неужели не поспешили бы их арестовать?»[267]
Это была настоящая пощечина царю. Хотя и в форме намека, Александру дали понять, что довольно странно выглядит в роли блюстителя европейской нравственности человек, который замешан в убийстве своего отца. «Эта кровная обида запала в сердце Александра и поселила в нем неизгладимую ненависть к Наполеону, руководствующую всеми его помыслами и делами впоследствии, – писал в своих мемуарах Греч. – Принужденный заключить с ним мир в Тильзите, Александр принес в жертву своему долгу и России угрызавшее его чувство, но ни на минуту не терял его и, когда пришло время, отомстил дерзновенному совершенною его гибелью. Вообще Александр был злопамятен и никогда в душе своей не прощал обид, хотя часто из видов благоразумия и политики скрывал и подавлял в себе это чувство»[268].
С этого момента смыслом жизни, мотивом всех действий Александра I будет только одно – свержение Наполеона. Этой личной ненависти будут подчинены все действия царя, ради этого, несмотря ни на какие геополитические интересы, несмотря ни на какую холодность и нежелание вступать в союз европейских монархов, несмотря на надменную, пренебрегающую всеми российскими интересами политику Англии, он будет упорно, буквально пинками, заталкивать всю Европу в коалицию против своего врага. Талантливый русский историк, работавший в эмиграции, Борис Муравьев написал: «Разумеется, меньше всего заинтересован в этих действиях Александра был русский народ, которого герцог Энгиенский, расстрелянный в Венсеннском рву, заботил не больше, чем какой-нибудь мандарин, посаженный на кол по приказу Богдыхана»[269].
Начиная с конца апреля 1804 г. русский царь буквально забрасывает своими посланиями о необходимости немедленного создания коалиции австрийский и прусский двор. Обширную дипломатическую переписку этого периода поистине можно назвать диалогом двух глухих. Александр с редким упорством повторяет в своих письмах одни и те же доводы. В ответ он в очередной раз получает письма, где с ним во всем соглашаются, кроме одного, самого главного – царю нужен союз для немедленного начала наступательной войны, австрийцы и пруссаки никак на подобную войну идти не хотят.
25 апреля (7 мая) 1804 г. Александр пишет в очередной раз послу России в Вене А. К. Разумовскому и в который раз повторяет свои доводы, которые посол должен донести до непонятливых австрийцев: «Несмотря на то что в силу местоположения моих владений мне нечего особенно опасаться французов (!), я все же счел, что не могу оставаться безразличным к опасностям, угрожающим другим государствам Европы; …я поспешил предложить свое сотрудничество и помощь венскому двору как наиболее заинтересованному в поддержании равновесия в Европе». Царь вновь и вновь повторяет: «…я не могу согласиться с мнением, что союз подобного рода [оборонительный. – Примеч. авт.] мог бы гарантировать Европу от бедствий, готовых обрушиться на нее, для предотвращения которых нужны средства, более сильные, нежели то, каким является в политике простой оборонительный договор…»
Как всегда, Александра не смущают противоречия самому себе. Он пишет: «…я очень далек от того, чтобы желать войны» и тут же добавляет: «…каким бы образом ни началась война на континенте, она должна рассматриваться как оборонительная, поскольку французское правительство уже давно начало прямую агрессию против всех европейских государств». Это письмо царя, такое же пространное, как и все остальные, можно читать только между строк. Здесь постоянно лицемерно повторяется мотив «миролюбия» и тут же одно за другим следуют требования немедленно начать войну, чтобы спасать «страждущую Европу»[270].
Определенно, Александр страдал графоманией, потому что 25 апреля (7 мая) 1804 г. он пишет еще одно письмо на многих страницах, на этот раз лично обращенное к императору Францу II, где он практически слово в слово повторяет то, что он изложил своему послу. Наконец, в этот же день огромное письмо русскому послу в Вене пишет и Чарторыйский, где он опять почти буквально перепевает на все лады те же самые доводы. Впрочем, его послание немного короче и немного откровеннее, чем письмо царя. Оно завершается плохо скрытой угрозой в адрес австрийцев: «Если, однако, вопреки всем соображениям собственной выгоды эти державы не захотят действенным образом воспротивиться пагубным предприятиям, прежде всего касающимся именно их, и способствовать спасению Европы от бездны, разверзнувшейся, чтобы поглотить ее, император, с болью глядя на то, как
