За все уплачено - Елена Зыкова

– Прошу к столу! – позвал Воробьев.

– Черт знает, какие вы умные мужики! – сказала Нина, выключая аппарат. – А ведь так про вас этого и не скажешь. Один горькую пьет, другой как колобок по студии катается, весь день в курилке анекдоты травит.

– Мы в работе умные. А в жизни дураки, – ответил Воробьев. – Вернее сказать, не дураки, а время нас такими сделало. Теперь все если не изменилось, то меняется. Если пробьет Аркашка Андреев свою независимую студию, то мы развернемся по-настоящему. И сразу видно будет, дутые мы фигуры или чего-то стоим.

– А Андреев, он...

– Он по-настоящему умный, – серьезно сказал Воробьев. – Без подделок. Аналитический, теоретического склада ум. И блестящий организатор.

– А почему вы все какого-то Зиновьева боитесь? Он засмеялся так, что чуть не выронил из рук противень, который вытащил из газовой плиты.

– Мы его по инерции боимся. Парторг он наш бывший. И партии уже на студии нет, и власти у него нет, а мы все еще считаем, что он нам в любой момент нагадит и жизнь поломает! И он, подонок паршивый, все еще себя хозяином чувствует. Но скоро всему этому окончательный конец. На студии главными фигурами будут творцы. Режиссеры, драматурги, операторы, журналисты и ведущие программ. Ясно выражаюсь?

– Да. Теперь я понимаю. Когда была молодая, то считала, что кино делают актеры, а все остальные у них так, на подхвате.

– Во-первых, ты и сейчас не старуха, во-вторых, это процесс нормальный, – рассеянно сказал он, разрезая утку специальными ножницами. – Так тебе понравилось, как мы с Максом кривляемся?

– Вы не кривляетесь. А мне было интересно. Нина взяла Игорька на колени, и, кажется, что утка по-пекински ему понравилась больше, чем всем остальным едокам.

– Не получилось, – с огорчением сказал Воробьев. – Не запоминай, не фиксируй в подсознании вкуса. Это не та утка. Специй не хватило и температурного режима не выдержал.

– Все равно вкусно.

– Выпить не хочешь?

– В одиночку не пью, – ответила Нина. – А тебя по новому кругу заводить не охота.

– Обойдемся зеленым чаем по-узбекски, – облегченно сказал он. – У меня действительно много работы намечается, и период у нас всех надвигается самый решительный, так что в штопор срываться мне сейчас совсем не с руки.

После утки долго и со смаком пили незнакомый доселе Нине зеленый чай, который, как ей показалось, отдавал распаренным банным веником, но она признала, что напиток этот очень ароматный и достойный.

Около десяти часов вдруг обнаружили, что Игорек на кушетке заваливается на бочок и закрывает глаза.

– Все, – сказал Воробьев. – Отправляю вас домой, поехали. Не рассчитали мы сил твоего чада.

На миг Нина заметалась в мыслях, как бы поскромнее и потоньше подсказать ему, что домой она сегодня не торопится, не торопится настолько, что может остаться здесь и до утра. Следом за тем пришло решение сказать об этом прямо, ведь нормальный же он мужик, в конце концов, но сообразила, что портрет его жены, хоть и покалеченный, все еще висит на месте и что, вероятно, для Воробьева все еще не существует в мире никаких женщин, кроме сбежавшей жены.

– Твою жену звали Марией? – безразлично спросила она.

– Да. – Он вздрогнул и посмотрел на нее удивленно. – Откуда прознала?

– А когда ты пьяный был, се звал. И меня обнимал изо всех сил, за нее принимал.

– Извини, – смутился Воробьев.

– Ничего. Какой с тебя был спрос.

Она взяла ребенка на руки, и тот уже тяжелел, засыпая.

– Подожди, мы вот как сделаем, – сказал Воробьев. – Коль скоро тебе наши лекции понравились, я сейчас упакую видак, дам тебе эти кассеты и отвезем их к тебе домой. Посмотришь и послушаешь все материалы внимательно.

– Видеомагнитофон ко мне?

– Ну да. У меня же еще один стоит. Попользуешься, сколько для дела надо, и вернешь. Телевизор у тебя есть?

Телевизор, к счастью, Нина купила недавно взамен проданного в дни нужды.

– Телевизор-то есть, Женя, но как-то это уж чересчур.

– Ни хрена не чересчур. Я ж тебе его не дарю, а даю напрокат и даю не для того, чтоб ты дешевую киношку смотрела, хотя смотри что хочешь, а чтоб прослушала полезные вещи. В конце концов, ты работаешь в системе телевидения и должна знать нашу кухню, что там к чему, как делается и чего мы хотим.

Он довез ее до дому, подсоединил аппарат, проверил его, от чашки чая отказался и уехал к себе.

Лекции Нина решила просматривать неторопливо и по системе – по одной каждый вечер. А когда засыпала, то горестно подумала, что так вот всегда в этой нелепой жизни: кто тебе нравится, тот в постель голым не торопится, а кто не нравится, тот готов завалить тебя прямо в чулане, на сундук-рундук в рабочее время.

За месяц Нина просмотрела все лекции Воробьева и Комаровского по два раза, а потом еще несколько раз. После чего сделала для себя несколько неожиданных открытий. Во-первых, что фильмы по телевизору, взятые напрокат кассеты она смотрит теперь как-то по-другому, с другим пониманием и чувством, а во-вторых, все обрывки разговоров в курилке и монтажной ей были понятны, и мало того, порой ей хотелось встрять в разговор и высказать свое мнение, которое казалось ей ничуть не глупее иных прочих.

Как-то она оказалась в столовой за одним столиком с Максимом и без стеснений рассказала этому очень легкому и веселому человеку все, что с ней произошло.

– Э-э, дорогая! – засмеялся Максим. – То, что тебе моя трепотня понравилась, мне, конечно, льстит. Но учти, что всякий творец-художник важен своим делом. А в словах и рассуждениях у нас у всех так много мусора, так много понятий, за которыми ничего не стоит, что мы и сами в этом разобраться до конца не можем! Но Женька молодец, что тебя приучил к настоящему пониманию картинок. Одним квалифицированным зрителем стало больше. Ура!

– Ура, – засмеялась Нина.

– Теперь бы тебе в тесный творческий контакт с Аркадием Андреевым войти, он бы весь сумбур в твоей головушке быстро систематизировал, все поставил бы на твердые основы. Но с ним...

– Уборщица я, понятно.

– Перестань кривляться. Сейчас демократия и не по дипломам начинают людей ценить. Занят он как собака тяжелой организационной борьбой. Да и мы тоже не столько делом заняты, сколько борьбой ногами под скатертью стола.

– Понятно, – сказала Нина, хотя ничего не поняла. – А что, Евгений очень свою жену любил?

Тон у Нины при этом вопросе был легкий, будто бы просто посплетничать захотелось, но Максим ответил серьезно:

– Почему «любил»? Он и сейчас от нее без ума. Он, голубушка, моногамен, то есть на всю оставшуюся жизнь только по ней страдать и будет. Вчера она ему из Канады звонила, и мы теперь с него глаз не спускаем, чтоб он в бутылку не нырнул.

– Торпедо надо ему в жопу вшить, – сказала Нина.

– Вошьем, если понадобится, а ты, голубушка, солененьких слов в речи не употребляй, тебе это совершенно не идет. Иным красоткам идет, а твоему имиджу мешает. Не ругайся больше.

Поразмыслив после этого разговора над своим «имиджем», Нина повесила свой синий халат на гвоздь в чулане, чтоб больше никогда это уродство на себя не надевать. Вместе с Натальей сшили по фигуре зеленый красивый сарафан с широким поясом, ему в пару еще один, такого же фасона, но розоватый, купила в магазине желтые резиновые перчатки, а с высоких каблуков туфель она не слезала всю жизнь. Так что имидж у уборщицы получился «хай-класс», как заметил все тот же Комаровский. Но к вечеру того же дня, когда Нина заканчивала пылесосить коридор, мимо нее прошли двое мужчин, и один из них, низкорослый, с седым ежиком густых волос, глянул на нее неприязненно и громко заметил спутнику:

– Черт знает, что у нас стало твориться. Уборщицы на работу являются, словно в ресторан! Французскими духами от нее несет и одета словно для борделя.

Нине захотелось в спину мужику высказать свое мнение, но она удержалась. А когда порасспрашивала, кем бы мог быть этот хам, то все признали, что она повстречалась с Зиновьевым, бывшим парторгом, ныне занимавшем какой-то пост, где и власти не было, и дела не было, но сохранился хороший оклад.

Воробьев по этому поводу сказал ей в курилке:

– Ты эту гнусь все-таки не беси, коль он еще что хрюкать начнет. Черт его знает, как еще дела повернутся. Может, он опять у своего кормила окажется.

– Да что ему до меня! – удивилась Нина. – У меня тряпка в руках, а у него секретарша!

– У него хорошая и злобная память, – строго заметил Воробьев. – И все, что сейчас происходит, он записывает в свою черную книжку.

– И про меня?!

– И про тебя. На этом они и стояли, и стоят.

Перед майскими праздниками Нину вдруг осенил гениальный, как ей поначалу показалось, план: не собрать ли по этому поводу на своей квартире компанию, да позвать Воробьева с Комаровским. Поначалу идея показалась забавной, но как только она представила себе в этой компании Наталью, да еще крепко выпившую, то поняла, что идея ее ни к чему, кроме общего смущения, не приведет. Положим, студент Петя был к месту и очень к месту, но если в пару к Максиму позвать толстую Людмилу, то еще неизвестно, как веселый редактор на такую подругу среагирует. Наталью она продолжала искренне любить и лучшего человека в ее жизни не было, но в чем-то они стали отдаляться друг от друга. Нина не задумывалась над этим, но порой становилось грустно, что вроде бы стало так, что и поговорить с Натальей не о чем.